Studia Litterarum

Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 86 ВЛИЯНИЕ «РУССКОГО НИГИЛИСТИЧЕСКОГО РОМАНА» НА ФРАНЦУЗСКУЮ МЫСЛЬ 1870–1890 гг.: КРИТИЧЕСКАЯ РЕЦЕПЦИЯ © 2024 г. М.Е. Балакирева Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Санкт-Петербург, Россия; Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, Москва, Россия Дата поступления статьи: 22 марта 2024 г. Дата одобрения рецензентами: 24 апреля 2024 г. Дата публикации: 25 декабря 2024 г. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-4-86-105 Исследование выполнено в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда № 23-28-01832 «Русская литература в интеллектуальной жизни Франции рубежа XIX–XX веков», https://rscf.ru/project/23-28-01832/ Аннотация: В статье рассматривается рецепция нигилизма и «романа русского нигилизма» во французской мысли 1870–1890-х гг., когда всплеск интереса к русской литературе приводит к появлению в интеллектуальном поле Франции определенных кодов, образов и нарративов, соотносимых с русской культурой, среди которых особенно выделяются «русский роман» и «русский нигилизм». В статье приводится краткая история публикаций русских романов в указанный период, анализируется рецепция «нигилизма» и «русского романа» в критической французской мысли, а также сравниваются понятия «русский роман» Э.М. де Вогюэ и «роман русского нигилизма» Ф. Брюнетьера. Противостояние двух описаний русскоязычного романа во Франции указывает на сложность институционализации русской литературы, осциллирующей в сознании французов между моделью «европейской» (роман натуралистический / Брюнетьер) и моделью «ориентальной» (роман экзотический / Вогюэ). Статья также показывает, как интерес к «русскому роману» соотносится с колониальной политикой Франции в 1870–1890-е гг. и как размышление о «русском романе» приводит французских критиков к размышлению о собственной политической и социальной идентичности. Ключевые слова: «русский роман», «русский нигилизм», М.Э. де Вогюэ, Ф. Брюнетьер, рецепция русского романа во Франции, перевод русского романа во Франции. Информация об авторе: Маргарита Евгеньевна Балакирева — кандидат филологических наук, старший преподаватель, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», ул. Союза Печатников, д. 16, 190008 г. Санкт-Петербург, Россия; старший научный сотрудник, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, ул. Поварская, д. 25А, стр. 1, 121069 г. Москва, Россия. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-7198-3214 E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript., Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript. Для цитирования: Балакирева М.Е. Влияние «русского нигилистического романа» на французскую мысль 1870–1890 гг.: критическая рецепция // Studia Litterarum. 2024. Т. 9, № 4. С. 86–105. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-4-86-105 Научная статья / Research Article https://elibrary.ru/UUESEE УДК 821.133.1.0+821.161.1.0 ББК 83.3(4Фра)52+ 83.3(2Рос=Рус)52 Мировая литература / М.Е. Балакирева 87 This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution 4.0 International (CC BY 4.0) Studia Litterarum, vol. 9, no. 4, 2024 THE INFLUENCE OF THE “RUSSIAN NIHILISTIC NOVEL” ON FRENCH THOUGHT IN 1870s–1890s: CRITICAL RECEPTION © 2024. Margarita E. Balakireva National Research University Higher School of Economics, St. Petersburg, Russia; A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia Received: March 22, 2024 Approved after reviewing: April 24, 2024 Date of publication: December 25, 2024 Acknowledgements: The article was written at IWL RAS with the financial support of the Russian Science Foundation, grant no. 23-28-01832 «Russian Literature in the Intellectual Life of France at the Turn of the 18th–20th Centuries» (https://rscf.ru/project/23-28-01832/). Abstract: The article discusses the reception of Russian nihilism in French thought during the 1870s and 1890s. During this time, there was a surge in interest in Russian literature in France, leading to the emergence of codes, images, and narratives related to Russian culture in France’s intellectual sphere. Among these, “Russian nihilism” and the “Russian novel” stood out. The article examines the history of Russian novels published during this period, as well as the reception of nihilism and Russian novels in critical French thought. It compares the concept of the “Russian novel,” as described by E.M. de Vogüé, with that of the novel of Russian nihilism, as described by F. Brunetière. The article discusses the contrast between two interpretations of the Russian novel in France, highlighting the complexity of its institutionalization. It oscillates between the “European” (naturalistic novel) and “oriental” (exotic novel) models, reflecting the different perceptions of Russian literature by French readers. The article also explores how the popularity of Russian novels was shaped by France’s colonial policies in the 19th century and how this led to a reflection on French political and social identity through the lens of literature. Кeywords: “the Russian novel,” “the Russian nihilism,” E.M. de Vogüé, F. Brunetière, reception of the Russian novel in France, translation of the Russian novel in France. Information about the author: Margarita E. Balakireva, PhD in Philology, Senior Lecturer, National Research University Higher School of Economics, Soyuza Pechatnikov St., 16, 190008 St. Petersburg, Russia; Senior Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Povarskaya St., 25A, bld. 1, 121069 Moscow, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-7198-3214 E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript., Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript. For citation: Balakireva, M.E. “The Influence of the ʽRussian Nihilistic Novel’ on French Thought in 1870s–1890s: Critical Reception.” Studia Litterarum, vol. 9, no. 4, 2024, pp. 86–105. (In Russ.) https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-4-86-105 Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 88 Конец XIX в. принято считать рассветом русской культуры во Франции. Французы вдохновлялись идеями русских мыслителей, восхищались трудами художников и, преодолевая собственный политический кри- зис, вызванный Коммуной и анархистским террором, обращались к схо- жему опыту Российской империи. Однако бурное знакомство с культурой было скорее проникнуто антропологическим духом и жаждой открытия неизведанных земель, что привело к созданию некоторых общих мест, культурных штампов в ее восприятии. К таким штампам можно было бы отнести и знаменитую «русскую душу», и яркие образы «нигилистов», и небезызвестный «русский роман»1. Первые попытки заново познакомиться с русским миром начина- ются во Франции во второй половине XIX в., спустя десятилетие после окончания Восточной (Крымской) войны (1853–1856). Русский колорит очаровал французов на знаменитой Всемирной выставке 1867 г., пред- лагавшей посетителям погрузиться в мир стран-участниц, пройтись по павильонам, познакомиться с материальной культурой (это была первая выставка подобного формата). Российская империя, помимо достиже- ний в области наук и сельского хозяйства, привезла на выставку целую деревню2. Архитектура, национальная кухня, предметы быта оказали 1 В статье приводится в скобках, так как считается термином, ставшим знаменитым благодаря труду Эжена Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» (1886). 2 В русской части построили дом помещика, русскую избу, конюшни Императорского завода, якутскую урасу и киргизскую юрту. Внутреннее убранство жилищ поражало вообра- жение своей экзотичностью — мебелью, иконами, кавказской керамикой в помещичьем доме; шкурами медведей и тюленей, связками сушеной рыбы — в крестьянской избе. Дополняли архитектуру люди (девушки в кокошниках, бойкие половые) и развлечения (трактир, нацио- нальная кухня) [1; 2]. Мировая литература / М.Е. Балакирева 89 бóльшее влияние на умы праздных гуляк, нежели технические изобре- тения и научные открытия: Россия представала во всем своем блеске, богатстве, роскоши — и во всей чужести, оригинальности, чарующей эк- зотичности. Русский быт контрастировал с явлениями русской культуры, хорошо известными французам, с романными зарисовками И.С. Тур- генева, с инженерными находками Б.С. Якоби, с химическим опытами Н.Н. Зинина, — и служил оправданием радикальным движениям в цар- ской России, стремившимся улучшить крестьянскую жизнь и пропа- гандировавшим террор. Французы были очарованы противоречиями и стремились постичь тайну «русской души». И на помощь в исканиях им пришел «русский роман». Русские писатели не пользовались большой популярностью во Франции до 1870-х гг., с одной стороны, из-за отсутствия славянских ка- федр при университетах и нехватки специалистов, владеющих русским языком [8], что делало практически невозможной переводческую прак- тику; с другой стороны, политическая и экономическая ситуации не спо- собствовали развитию франко-российских отношений. Появление но- вых переводов, знакомство с новыми именами происходит постепенно, с 1870-х гг., а пика эта тенденция достигает в 1880–1890-е гг. Стоит отметить при этом, что для Франции конца века в принципе характерна охранительная позиция, закрытость литературного поля, пе- реживающего внутренний кризис, что выражается, в частности, в сниже- нии количества иностранных публикаций и переводов [24]. Внезапный интерес к «русскому роману» оказывается еще более занятным на фоне общего спада и регресса. Данная статья стремится понять этот парадокс обращенности к русской литературе на локальном примере — через анализ рецепции идей нигилизма во французском интеллектуальном поле. Цель ее — показать, что нигилизм, для французов русское явление par excellence, является той узловой точкой, на которую опираются при анализе «русского романа» литераторы и историки и которая, с одной стороны, служит основой для конструирования русского литературного канона во Франции, а с дру- гой стороны, способствует экзотизации культуры и отражает общую для французской мысли конца XIX в. «колониальную» экспансию. Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 90 В первой части работы будут рассмотрены общие переводческие/ издательские тенденции и место русской литературы во французском издательском поле конца XIX в., во второй части будет проанализиро- вана рецепция нигилизма во французской литературе, а третья часть исследования будет посвящена критической литературе конца XIX в. о рецепции «русского романа» на примере трудов Э.М. де Вогюэ и Ф. Брюнетьера. Издание «русского романа» на французском языке Анализ библиотечных каталогов и новых поступлений за 1880– 1900‑е гг. показывает, что для Франции конца века, пережившей фран- ко-прусскую войну и Коммуну, характерно снижение переводческой и издательской активности, как было сказано выше: иностранная лите- ратура публикуется реже, чем, например, в 1830-е гг.3 [24], а некоторые публикации вызывают общественный резонанс4 [1], особенно заметный в консервативных кругах, — французские литераторы сетуют на засилье иностранных книг и провозглашают смерть французской литературы5. Нельзя при этом сказать, что «русский роман» триумфально за- воевывает французское литературное поле. Исследование Блэза Виль- фер-Порталя показывает, что русская литература не является прио- ритетной для издательств, хотя процент ее присутствия неуклонно растет в указанные годы. Первенство занимают массовые англоязыч- ные романы [16], часто специфических жанров («бестселлеры», или «multiédités», по терминологии Вильфер-Порталя), и в 1880-е гг. это книги Дж.Ф. Купера, Т. Майн Рида, Ч. Диккенса, В. Скотта (переиз- дания знаменитых романов). Единственный русскоязычный писа- тель в десятке — Лев Николаевич Толстой — располагается в таблице на пятом месте6, но и он не менее популярен у французского читателя 3 В это время четверть публикуемых романов были переводами, в основном англоязыч- ных романов. 4 Самый яркий пример — реакция на публикацию «Камо грядеши?» Г. Сенкевича, пере- веденного в 1900 г. 5 Так, известный критик «Корреспондан» Анри Бордо писал о завоевании французской литературы следующее: «Nous sommes réellement envahis, et de tous les côtés à la fois. Si nous n’y prenons pas garde, ils n’y aura bientôt plus de littérature française... Tout le monde ne peut naître étranger» [24]. 6 Далее следуют У. Шекспир, И.В. фон Гёте, М. Эджворт, С Пеллико, М. Камминз. Стоит Мировая литература / М.Е. Балакирева 91 (с 1873 по 1900 г. книги Толстого издавались 92 раза)7. В списки Виль- фер-Порталь не вносит ни Гончарова, ни Писемского, ни прочих более- менее известных литераторов той поры. В 1890-е гг. иностранное литературное присутствие диверсифици- руется, известные имена сменяются неизвестными, прежние популярные жанры теряют читателей, обесцениваются и все более маргинализиру- ются (становясь «железнодорожным чтивом» [20; 23]), а французское литературное поле все более национализируется и переживает кризис. И именно в этот период французская публика начинает открывать для себя современный русскоязычный роман. В конце 1880-х и в 1890–1900-е гг. во Франции публикуется рекордное количество переводов русскоязыч- ных романов, что исследователь Мишель Никё связывает с появлением франко-русского альянса и возросшим интересом к русской культуре как со стороны обывателей, так и со стороны правящих кругов [22]. Во французском литературном поле появляются новые имена, незнако- мые читателям, так называемые писатели «младшего звена» (по М. Никё “des minores russes” [22]), например Алексей Писемский, Дмитрий Гри- горович, Алексей Апухтин, Болеслав Маркевич, а также писательницы, часто творившие под псевдонимами, — Надежда Хвощинская (под псев- донимом В. Крестовский), Лилия Веселитская (под псевонимом В. Мику- лич), Софья Ковалевская и Валентина Дмитриева. Наиболее вероятными причинами внезапного интереса фран- цузов к русскому роману исследователи считают экономические и политические реалии конца века: ослабленная войной Франция ищет союзников, военный и экономический союз с Россией кажется наиболее приемлемым в сложившейся ситуации8. На создание об- раза достойного союзника работают многие культурные медиа- торы, самым знаменитым из которых оказывается Э.М. де Вогюэ, возрождающий миф о славянской душе, популярный в 1830-е гг., отметить присутствие женщин в списках популярных книг — ирландки Марии Эджворт (Эджуорт) и североамериканки Марии Камминз. 7 Для сравнения с другими русскими писателями из таблицы: за тот же период появляет- ся 14 изданий романов Достоевского и 9 изданий романов Тургенева. 8 Стоит отметить, что интерес к России проявлялся еще в 1830–1840-е гг. (не в пользу России), когда Франция начала пристально следить за русско-польским конфликтом [8]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 92 и переосмысляющий его в контексте русской культуры9 [6; 11]. При этом миф о русской душе идеально вписывается во внешнюю поли- тику Франции и ее колониальную идеологию10, достигшую расцвета в 1880–1890-е гг. Русский мир, зажатый между Востоком и Западом, яв- ляется идеальным местом культурной и экономической экспансии [21]. С другой стороны, Франция, наряду с другими европейскими странами, становится прибежищем для бегущих от царской полиции русских ин- теллектуалов, анархистов и нигилистов, которые также становятся про- водниками русской идеи и посредниками в знакомстве с русской куль- турой, в особенности с ее неофициальной позицией11. Так, нигилизм пользуется во Франции небывалым успехом, но не как универсальная теория, приглашение к действию (здесь русские мыслятся эпигонами европейской мысли), а как отражение той самой русскости (russité) и местного колорита, как особенность менталитета. Русскоязычный роман, наряду с другими книгами о России, в част- ности травелогами, также можно считать своеобразным посредником, позволяющим французам узнавать о России из достоверных источников: роман чаще воспринимается как реалистичный правдивый документ, по- вествующий о реальной жизни, чему способствует развитие романной формы во Франции, мода на реалистичное описание и натурализм, во многом — и расцвет фельетона, массовой литературы и прессы [3; 10]. Интерес к России и интерес к русскому роману частично объясняется и этой установкой литературы на сенсационность, необычность, экзотиза- цию. Рецепцию нигилизма во Франции можно было бы отнести к част- ному случаю подобной экзотизации: образ нигилиста, столь популярный в массовой литературе, предстает как воплощение исконной русской души, а исследователи-слависты «нигилистского романа» часто объединяют 9 Речь идет не только о знаменитом труде Вогюэ «Русский роман», но и о его деятельно- сти в России, публикациях в журналах. 10 Идеологом новой колониальной политики стал Пьер Поль Леруа-Больё, экономист, написавший знаменитый труд «О колонизации у современных народов» (1891). Именно на его идеи опирался Жюль Ферри в своем оправдании французской колониальной экспансии. Старший брат Поля, Антуан Леруа-Больё, был видным историком, писавшим труды о совре- менной России и во многом способствовавшим продвижению русской культуры во Франции. 11 Например, Вера Засулич (бегство в Швейцарию) или Михаил Бакунин (Франция, Швейцария). Мировая литература / М.Е. Балакирева 93 в анализе художественный вымысел и реалии журнальных заголовков. И массовая, и научная литература, очарованная нигилизмом, отражаю- щим самую суть русскости, по факту репродуцируют одни и те же штампы, завлекая читателя экзотическими описаниями. Нигилизм во Франции: революция, экзотизм и колониальное Популяризация термина нигилизм как во Франции, так и в России происходит благодаря творчеству И.С. Тургенева и его роману «Отцы и дети» (первый перевод на французский 1863 г.). Сразу стоит отметить, что французские термины le nihilisme и le nihiliste часто на рубеже веков трактуются шире и обозначают вообще «мятежников» и «революционе- ров», что можно заметить в романе «Василий Самарин» (1884), авторства Андре Лори (или Робера Кяза, по мнению некоторых исследователей, на- пример Арно Беда), а также, в более поздней интерпретации, в романах «прекрасной эпохи» «Рультабийль у царя» Г. Леру (1912) и «Пеньковый галстук» П. Сувестра-М. Аллена (1913). Более того, к мятежникам по- литическим добавляются «мятежники духа», нигилисты в морали: так, например, отдельно развивается «нигилизм чувств», о котором пишет Морис Кийо в своем труде «Сентиментальный нигилизм» (1892), вдох- новленном творчеством Андре Жида. В это сложное противоречивое понятие включается и русский нигилизм, причем вначале он восприни- мается как продолжение общеевропейских исканий и борений. Фокус на самобытности русского нигилизма, выделение его характерной русскости происходит позже, к 1880-м гг. — именно в этот период французские ис- следователи русской культуры начинают говорить о нигилизме как о са- мобытном русском движении. Если до Коммуны нигилисты были частью общеевропейского движения анархистов [5], то после 1870-х гг. они стали восприниматься как борцы за свободу именно в царской России12: с одной стороны, сама группа нигилистов оформилась, приобрела известность, у нее появились первые герои и «мученики» (например, чудесным обра- 12 Например, вот как завершает 14 главу своих мемуаров Луиза Мишель, знаменитая анархистка, участница Коммуны: “Les nihilistes du haut des potences du tzar, les socialistes allemands la tête sous la hache, saluent comme je le fais devant la vie – plus horrible que la mort” [19]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 94 зом избежавшая тюрьмы Вера Засулич); с другой стороны, постепенно радикализующийся французский анархизм, обратившийся после раз- грома Коммуны к «пропаганде действием»13 [12], начинает искать об- разцы для подражания — и самыми последовательными террористами в представлении лидеров анархистов становятся русские нигилисты, фана- тичные и безжалостные в защите своих идей14. Нигилизм в общественном сознании предстает не просто философской крайностью, идеологическим отрицанием всего, как то было у тургеневского Базарова, но являет со- бой проявление максимальной свободы (и убийство царя иллюстрирует беспрецедентную смелость террористов) и максимальной жестокости. И хотя многие французские мыслители, даже весьма радикальных взгля- дов, жестокость эту порицают15, они не могут не попасть под очарование бунта, завораживающую дерзость террора, оправдывающего борьбу за свободу. Подобное очарование испытывает на себе и французская пресса, демонизирующая и идеализирующая нигилистов, превращающая их жизни в идеальный информационный повод. Постоянное присутствие нигилистов на первых полосах периодических изданий порождает моду: в 1880–1890-е гг. нигилизм становится одной из популярных тем во французской литературе. Причем выделить можно три вида книг, в кото- рых так или иначе данная мода проявляется: 1) исследования и изыска- ния, касающиеся нигилизма и его связи с прочими левыми движениями 13 Теоретическое оправдание террора высказывалось разными анархистами — от Бакуни- на до Малатесты, но первый призыв совершать «пропаганду действием» произносит в Же- неве Андреа Коста, итальянский социалист, 9 июня 1877 г. (так считал, в частности, Джеймс Гильом). 14 Во время выступления в Париже 13 мая 1881 г. Луиза Мишель, агитируя соратников вести более активную борьбу с режимом, приводила в пример опыт нигилистов и призывала подражать им: “Mais regardez donc ce qui se passe en Russie; regardez le grand parti nihiliste, voyez ses membres qui savent si hardiment et si glorieusement mourir! Que ne faites-vous comme eux? Manque-t-il donc de pioches pour creuser des souterrains, de dynamite pour faire sauter Paris, de pétrole pour tout incendier? Imitez les nihilistes, et je serai à votre tête; alors seulement nous serons dignes de la liberté, nous pourrons la conquérir; sur les débris d’une société pourrie qui craque de toutes parts et dont tout bon citoyen doit se débarrasser par le fer et le feu, nous établirons le nouveau monde social” [18]. 15 Например, опыт радикального сопротивления осуждается некоторыми социалист- ками-писательницами, например, в своем романе «Русские девы» (Les Vierges russes, по аналогии с прозвищем Луизы Мишель «Красная дева», La Vierge Rouge) Мари-Луиз Ганёр (Marie-Louise Gagneur) устами героини Ванды критикует террор Веры Засулич. Мировая литература / М.Е. Балакирева 95 (анархизмом, коммунизмом) (книги Э. Лавиня, Й. Любомирского [33], Ж. Бурдо); 2) исторические книги о России или повествование о путе- шествиях (травелоги), где нигилизм непременно появляется в одной или нескольких главах (очерки А. Мейлана [35] или путевые заметки В. Тиссо [38; 39], заметки Н. Лаллье [31] или труды А. Леруа-Больё); 3) популяр- ные романы, упоминающие нигилистов или делающие нигилистов геро- ями повествования, главными или второстепенными (романы Л. Томена [37], Э. Лавиня [32], О. Одуар, Л. Нуара [36], Ж. Кларети [29], Г. Франса [30], П. Вернье [40])16. Во всех приведенных выше изданиях, будь то очерки, научные изыскания или популярная проза, критически настроенные или хвалеб- ные, нигилизм наделяется набором неизменных и легко узнаваемых черт: на первое место выходит национальный характер движения, экзотизм ве- рований, мистицизм и сектантство участников. В самом деле, участники тайных собраний — русские студенты и студентки, часто низкого соци- ального статуса, стремящиеся к физическому и духовному освобожде- нию, причем порою восприятие нигилистов и нигилисток разнится: жен- ские образы идеализируются, восславляются, и нигилистки предстают бескорыстными девами-воительницами, тогда как мужчины-нигилисты воспринимаются с большей иронией или критикой. Многие авторы де- лают упор на национальной принадлежности нигилистов, считая необузданность речей и фанатичность веры иллюстрацией знаменитых выска- зываний о русской душе. Авторы особенно подчеркивают религиозность и мистицизм, присущие нигилистам, их желание не просто превратить отрицание в базовый принцип поведения, но сделать его идолом, покло- няться ему, становится мучениками идеи. Отсюда — мысли о подполье, закрытости, мистическом ореоле, присущем революционерам-мучени- кам. Более того, французские авторы порою сравнивают нигилистов с сектантами, со скопцами или черносотенцами [28], особенно подчерки- вают жертвенность и беспринципность адептов нигилистской веры. Подобную заостренность на мистическом можно воспринимать как местами намеренную, местами невольную экзотизацию, при которой нигилисты являются и носителями местной локальной культуры, и пред- 16 Все книги указаны в библиографии в разделе «Источники». Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 96 ставителями менее развитого народа, достойного цивилизаторской мис- сии Франции. Экзотизация порождает некоторые интересные параллели: нигилистов сравнивают то с африканскими племенами, практикующими вуду; то с американскими сектами; называют их сарматами и скифами [27; 28; 34; 41]. Нигилизм никогда не мыслится как отдельное философское или политическое движение17, но часто воспринимается как отражение нравов, радикальное воплощение души народа, местами варварского, ме- стами просвещенного. В писательском сознании нигилизм прочно ассо- циируется с народным, низовым, неподконтрольным течением (потому, вероятно, так силен в нигилизме образ женщины, носительницы марги- нального статуса, или студента-подростка, тоже маргинализированного в ученой среде), а не интеллектуальным бунтом. Вообще восприятие ни- гилизма часто идет не через теорию и идеологию, но через образ — го- лодный студент, унылое жилище, полуголодное существование, дерзкие девы в синих очках. Данная сосредоточенность на образе, вероятно, объясняет интерес (и объясняется интересом) к современному «русскому роману», который некоторые слависты-русисты того времени для удобства называют «ни- гилистским», вдохновляясь Тургеневым. Русская литература для фран- цузов заключает парадокс внутри самой себя: написанная в варварской стране, она несет знание об этой стране, через посредничество авторов, выросших на европейской (французской) культуре, говорящих на евро- пейских (французском) языках. «Нигилистский роман» и «русский роман» во французской критической мысли Несмотря на возрастающий интерес к изучению славянского мира и в частности мира русского (первопроходцем здесь можно считать сла- виста Луи Леже18), относительно полных исследований, посвященных современной русской литературе, во Франции практически не было 17 “Comme presque toutes les conceptions théoriques des Russes, le ʽnihilisme’ n’est dans son principe qu’une importation occidentale” [17, p. 180–208]. 18 В некрологе Поль Буайе называет Луи Леже создателем французской славистики и вдохновителем не одного поколения ученых-славистов, а также подчеркивает, что работы его на несколько лет предвосхитили знаменитый труд о романе Вогюэ: “Louis Léger a créé dans notre pays l’étude scientifique des langues slaves et des littératures qui se sont exprimées Мировая литература / М.Е. Балакирева 97 представлено до 1870-х гг., исключение составляли труды, посвященные отдельным писателям, например, исследование творчества А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова Проспером Мериме [9]19. Одна из первых историй современной русской литературы появ- ляется во Франции в 1872 г., и принадлежит она перу русского исследова- теля Константина Петровича Петрова (Constantin Pétrow), заслуженного преподавателя русского языка и литературы в VI Санкт-Петербургской гимназии (в переводе Александра Ромальда). Позже появляются «Исто- рия современной литературы славян» Селеста Курьера (1879), «Великие мэтры русской литературы XIX в.» Эрнеста Дюпюи (1885), «Русский ро- ман» Э.М. де Вогюэ (1886), «История русской литературы с начала до наших дней» Леона Зихлера (1886) и антология «Русская литература» Луи Леже (1899), где представлены переводы И.С. Тургенева, И.А. Гон- чарова, Ф.М. Достоевского, А.Ф. Писемского, Л.Н. Толстого. Публика- ция книг о русской литературе и проявление научного интереса к изуче- нию русского романа соотносятся по датам с общим интересом к русской и славянской культурам: славистика в 1880–1890-е гг. также переживает расцвет. Часто исследователи отказываются от оценки или анализа лите- ратурного процесса в России и публикуют списки имен и произведений, потенциально интересных читателям. Так, например, поступает в своем труде Л. Зихлер. Другие же исследователи, к которым относится, напри- мер, Э.М. де Вогюэ, стремятся осмыслить этот процесс, интерпретировать и объяснить его [14]. Интерпретации дают разный взгляд на «русский ро- ман», и две радикальные позиции («русский роман» против «нигилист- ского романа») заслуживают наибольшего внимания. Одну из позиций занимает Э.М. де Вогюэ в «Русском романе», другую — Ф. Брюнетьер в «Натуралистском романе». Э.М. де Вогюэ выделяет два вида нигилизма — французский и рус- ский. Для него носителем устрашающего и истинного духа нигилизма ока- зывается Флобер с его романом «Бювар и Пекюше», а русская литература par ces langues. Alfred Rambaud a été son élève. Et c’est en 1886 seulement que devait paraître le Roman russe d’E.-M. de Vogué” [7, p. 127–132]. 19 Более подробно о рецепции русской литературы в 1830–1840-е гг. см. в диссертации Е.А. Артюх [4]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 98 противопоставляется французскому духовному обнищанию, зараженной нигилизмом, всеотрицанием и пессимизмом французской литературе20. Русский нигилизм по Вогюэ иного рода, он всегда является лишь останов- кой в духовном пути души, вечно спасаемой знаменитым русским милосер- дием [41, p. XLIV–XLV]; это явление, объясняемое молодостью народа и его литературы, и для него характерна эволюция, движение от метафизики к действию21, от тургеневского чистого нигилизма как идеи (вопло- щенного в Базарове) до революционности Ф.М. Достоевского в романе «Бесы» [41, p. 262–263] и мистицизма Л.Н. Толстого, у которого ниги- лизм преодолевается, подобно болезни молодости [41, p. 280–281; 321]. Нигилист у Вогюэ становится воплощением одинокой ищущей души, мечущейся и жаждущей уничтожить цивилизацию, задуть ее словно «свечу» [41, p. 5]. Именно внутреннее боренье духа порождает русский нигилизм, не философские поиски и не пресыщение культурой (француз- ский случай и случай Флобера), а особый склад души. Потому, например, Вогюэ не анализирует Н.Г. Чернышевского и его роман «Что делать?», более обращенный к социальному аспекту: все социальное, бунтующее замалчивается, приглушается в анализе Вогюэ, а если и проявляется, то трактуется как бунт отдельного человека и чаще порицается. Очарование русской литературы — в ее местном колорите, в ее особенном складе, в ее «чуждости» французской мысли, что также наводит на мысли о на- меренной экзотизации, схожей с экзотизацией движения нигилистов, описанной ранее. Занятно, например, как Базарова Вогюэ сравнивает с краснокожим индейцем из романов Фенимора Купера22. 20 “Nous allons étudier le nihilisme chez les Russes; nous ne trouverons pas chez eux cette maladie morale ayssî aiguë, aussi triomphante. Flaubert et ses disciples ont fait le vide absolu dans l’âme de leurs lecteurs; dans cette âme dévastée il n’y a plus qu’un sentiment, produit fatal du nihilisme: le pessimisme” [41, p. XXXIII–XXXIV]. 21 “Si la Russie doit traverser ces crises violentes qui ne sont épargnées à aucune nation, ce seront du moins pour elle des crises de jeunesse, d’où l’on sort plus robuste et plus vivant. <…> Sous [les] maladies mentales [de ce peuple], sous le nihilisme temporaire d’un Tolstoï et les spasmes intellectuels d’un Dostoïevsky, on sent une vitalité profonde, une âme prête à se donner à toute parole juste qui l’enlèvera” [41, p. 346]. 22 “Le héros de Tourguénef a bien des traits communs avec un Peau-Rouge de Fenimore Cooper; seulement c’est un Peau-Rouge qui s’est grisé avec des tirades de Hegel et de Buchner au lieu d’eau de feu, qui se promène dans le monde civilisé avec un bistouri, au lieu de s’y précipiter avec un tomahawk” [41, p. 175]. Мировая литература / М.Е. Балакирева 99 Иной взгляд на «русский роман» дает Фердинанд Брюнетьер. Ав- тор труда «Натуралистский роман» (1883)23 посвящает русским писателям отдельную главу, называя ее «Роман нигилизма». Такое название редко фигурирует при общем описании творчества русских писателей, поэтому сложно говорить об устоявшемся термине, но Брюнетьер специально вы- бирает меткое название, которое способно заинтересовать французского читателя известными реалиями, и одновременно отделяет русскоязыч- ный роман от прочих натуралистских романов, подчеркивая его уникаль- ность и вписывая его в историю натуралистского романа. Рождение нигилистского романа по Брюнетьеру приходится на 1860-е гг. (он уточняет, что на момент написания очерка роман рус- ского нигилизма уже 12 лет как родился [28, p. 29]), и Чернышевский, автор первого нигилистского романа, т. е. отражающего в полной мере доктрину движения, стремится создать реальный портрет нигилиста, противопоставленный карикатуре, выписанной Тургеневым в романе «Отцы и дети». Брюнетьер рисует притягательный образ Чернышев- ского, называет его главой русского радикализма и жертвой полити- ческой реакции в царской России. Более того, фигуру Чернышевского литературный критик пытается вписать в литературный пантеон, срав- нивая его с известными читателям писателями — в первую очередь с Тур- геневым (Чернышевский так же знаменит!), а затем и с французскими романистами — Бальзаком и Золя (у Бальзака русский автор наследует знаменитый мистицизм, у Золя — дрянной слог [28, p. 40]). При этом Брюнетьер выделяет на примере романа «Что делать?» черты русского реализма — реалистичность описания, истинность пережитого, слепок жизни (vécu) и язвительный юмор, всеотрицающий и циничный, отлич- ный от английской тонкой шутки и от французской колкой насмешки. Для критика «русский роман» не есть нечто выросшее вдали от евро- пейской культуры: во-первых, он вписывается в общеевропейский кон- текст (в книге Брюнетьер также анализирует, например, английский ре- ализм); во-вторых, испытывает влияние французской словесности. Сам текст Чернышевского как явление художественное не является чем-то исконно русским. Но в анализе своем Брюнетьер постоянно колеблется 23 Речь идет о сборнике популярных статей, опубликованных ранее в журнале «Ревю де дё монд» и затем изданных отдельным томом. Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 100 между необходимостью оценивать художественность текста и его доку- ментальность (произведение пропаганды) [28, p. 42]. Обращение к ро- ману как к «любопытному документу» позволяет Брюнетьеру создать рамочную конструкцию, в которую он вписывает роман Чернышев- ского: начинает он с отсылки к сектам и к ужасам российского режима и заканчивает историческим комментарием о роли нигилизма и предска- занием ужасного конца царского режима, высказанным еще Монтескье. Выбор между двумя фокусами — литературным и историческим — раз- деляет критическую статью Брюнетьера на две части: роман Чернышев- ского по форме критик рассматривает как плохо сработанный фелье- тон, по содержанию же — как достоверный источник, подтверждающий слухи о сектантстве нигилистов24. Нигилизм критик воспринимает так же, как коллеги по перу, — как секту [28, p. 44], идеи которой наибо- лее полно выражают особенности расы, самобытность народной души. К достоверности романа и его документальности Брюнетьера подтал- кивает и сам статус — не писателя, но экономиста в глазах француз- ского критика [28, p. 47]. Итогом служит вскользь упомянутое срав- нение нигилизма с фурьеризмом и оправдание несовершенства стиля агитационными целями. Современная литература в России, по мнению Брюнетьера, есть орудие борьбы и эмансипации25, и роман Чернышев- ского — прямое тому доказательство, выражение русского радикализма par excellence. Особенно стоит отметить разное для Вогюэ и Брюнетьера понима- ние мистицизма и религиозности в нигилизме: если в труде Вогюэ нигили- сты-сектанты сравниваются в своей вере с варварскими неевропейскими народами, а акцент делается на уникальности и самобытности движения, то Брюнетьер сравнивает нигилистов с прочими современными религи- озными сектами, в частности с американскими квакерами и религиозной 24 Например, внезапную смерть Лопухова, его чудесное возрождение и воссоединение друзей в конце романа Брюнетьер считает излишне романтизированным, а описание воз- зрений и жизни Рахметова, например его отказ от недоступных народу фруктов или сон на гвоздях, — правдой. 25 “Au surplus, il n’importe guère en Russie, de nos jours, la littérature est une arme; la poésie même y est oeuvre de combat, à plus forte raison le roman. Et c’est pourquoi ce roman au titre énigmatique Que faire? s’il n’offre assurément qu’un médiocre intérêt comme oeuvre d’art, du moins comme expression du radicalisme russe mérite bien d’être connu” [28, p. 30–31]. Мировая литература / М.Е. Балакирева 101 коммуной Онейда, тем самым вписывая движение нигилистов в общий контекст анархо-утопистских поисков26. Разные взгляды на русскоязычный роман отражают общую тен- денцию в восприятии французами русской культуры того времени. Бо- лее консервативный взгляд, патерналистски снисходительный, делает упор на уникальность, самобытность, местный колорит и народную душу (тенденция к выделению русскости), а более либеральный взгляд пыта- ется выстроить связи, доказывающие преемственность и зависимость культуры от европейской мысли. Оба взгляда по-разному оценивают и нигилизм — как выражение индивидуального пессимизма (сравнение ни- гилистского романа с романами Флобера и декадансом у Вогюэ) и как со- циально обусловленный бунт (роман как орудие борьбы у Брюнетьера). Но характерно, что оба критика уделяют внимание именно образу, позе нигилистов, их внешнему виду и поведению, и даже больше, чем идеям и воззрениям. Установка на «внешнее» привычна для критиков этого пери- ода: бурлящая жизнь парижской художественной богемы давала богатый материал для россказней и слухов и вынуждала обращать внимание на ярких художников, на их поведение на публике, на заявления в прессе, на внешние проявления индивидуальности и/или групповой идентичности. Хлесткие идеи замещались чарующими образами. *** Нигилизм становится для французов одним из важнейших элемен- тов в конструировании образа России, воплощением русскости, клубком противоречий, отражением на практике непостижимой русской души. А фигура нигилиста еще долго будет вдохновлять французское общество и французскую литературу [15]. Парадоксально, что схожие образы русских революционеров-бунтарей используются как правыми интеллектуалами 26 “On sait que pas un pays des deux mondes n’est plus fécond que la Russie, et non pas même la nouvelle Amérique, en sectes religieuses ou philosophiques, les unes bizarres jusqu’à l’extravagance, les autres repoussantes jusqu’au dégoût. Les Tourneurs de Russie ne le cèdent pas aux Trembleurs d’Amérique; ils l’emporteraient plutôt; et les Coureurs de Sopelki le disputent aux Perfectionnistes d’Onéïda. Aussi bien il se fait des échanges, et tels Russes de l’un ou l’autre sexe qui désespèrent de la liberté sur le sol natal vont essayer du libre amour et de la vie naturelle aux bords du lac Erié. La vie naturelle, c’est le communisme bravement poussé jusqu’à ses dernières conséquences; et le nom seul dit assez clairement ce que c’est que le libre amour” [28, p. 30–31]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 102 и консервативными газетами, так и левыми анархистскими движениями и борющимися за права женщин писательницами — для иллюстрации своих, часто противоположных идей. Таким, например, оказывается об- раз нигилистки-революционерки, появляющийся в популярных романах у консервативных писателей (где нигилистка выступает в амплуа femme fatale, искусительницы или спасительницы) и у представительниц левого движения (как правило, в уста нигилистки вкладываются современные идеи о равноправии женщин и мужчин) [13; 25]. Анализ этого женского нигилистского образа — следующий шаг в осмыслении сложной рецеп- ции русской нигилистской мысли во Франции конца XIX — начала XX в. Список литературы Исследования / References 1 Ходнев А.И. Парижская всемирная выставка. СПб.: Тип. т-ва «Общественная Польза», 1867. 17 с. Khodnev, A.I. Parizhskaia vsemirnaia vystavka [Paris World’s Fair]. St. Petersburg, Tipografiia tovarishchestva “Obshchestvennaia pol’za” Publ., 1867. 17 p. (In Russ.) 2 Ageorges, Sylvain. Sur les traces des expositions universelles Paris, 1855–1937. Paris, Parigramme, 2006. 187 p. (In French) 3 Artiaga, Loïc (dir.) Le roman populaire 1836-1960. Des premiers feuilletons aux adaptations télévisuelles. Paris, Editions Autrement, 2008. 186 p. (In French) 4 Artioukh, Ekaterina. La réception de la littérature russe par la presse française sous la Monarchie de juillet (1830–1848): Thèse de doctorat. Paris, 2010. Available at: https://theses.fr/2010PA030097 (Accessed 21 March 2024). (In French) 5 Avrich, Paul. Bakunin And Nechaev. London, Express Printers, 1974. 32 p. (In English) 6 Backès, Jean-Louis. “Eugène-Melchior de Vogüé et Le Roman russe.” L’appel de l’étranger: Traduire en langue française en 1886. Tours, Presses universitaires François-Rabelais, 2015. Available at: http://books.openedition.org/pufr/11399 (Accessed 21 March 2024). https://doi.org/10.4000/books.pufr.11399 (In French) 7 Boyer, Paul. “Louis Leger (13 janvier 1844 – 30 avril 1923).” Revue des études slaves, t. 3, fasc. 1–2, 1923, pp. 127–132. (In French) 8 Breuillard, Jean. “Bref historique des études slaves en France.” Revue du Centre Européen d’Etudes Slaves. Etudes slaves en France et en Europe, nu. 1, 2012. Available at: https://etudesslaves.edel.univ-poitiers.fr:443/etudesslaves/index.php?id=100 (Accessed 21 March 2024). (In French) Мировая литература / М.Е. Балакирева 103 9 Cahen, Gaston. “Prosper Mérimée et la Russie.” Revue d’Histoire Littéraire de La France, nu. 28 (3), 1921, pp. 388–396. (In French) 10 Dumasy, Lise, éditeur. La querelle du roman-feuilleton: Littérature, presse et politique. Un débat précurseur (1836-1848). Grenoble, UGA Éditions, 1999. 276 p. https://doi.org/10.4000/books.ugaeditions.7931 (In French) 11 Gacoin-Lablanchy, Pauline. “Le vicomte Eugène-Melchior de Vogüé et l’image de la Russie dans la France de la IIIe République.” Bulletin de l’Institut Pierre Renouvin, nu. 39, 2014, pp. 65–78. https://doi.org/10.3917/bipr.039.0065 (In French) 12 Guillaume, James. L’Internationale. Documents et souvenirs, t. III–IV. Paris, P.-V. Stock, 1910. 716 p. (In French) 13 Holekamp, Abby. “Un féminisme feuilletoniste: Les Vierges russes de Marie-Louise Gagneur.” Revue d’histoire du XIXe siècle, nu. 66, 2023. Available at: http://journals.openedition.org/rh19/8940 https://doi.org/10.4000/rh19.8940 (Accessed 21 March 2024). (In French) 14 Ivanova, Nadia. “Généalogie de l’ʽâme russe’: le moment Vogüé.” Revue Russe, nu. 40, 2013, pp. 41–49. Available at: https://doi.org/10.3406/russe.2013.2544 (Accessed 21 March 2024). (In French) 15 Kosko, Maria. Un “Best-Seller” 1900: Quo Vadis? Paris, Librairie Jose Corti, 1960. 185 p. (In French) 16 Krauss, Charlotte. La Russie et les Russes dans la fiction française du XIXe siècle (1812–1917). D’une image de l‘autre à un univers imaginaire. New York, Amsterdam, Éditions Rodopi B.V., 2007. 446 p. (In French) 17 Lambert, José, Lieven d’Hulst, and Katrin van Bragt. “Translated Literature in France, 1800–1850”. Hermans, Theo, editor. The Manipulation of Literature. Studies in Literary Translation. New York, Saint Martin’s Press, 1985, pp. 149–163. (In French) 18 Leroy-Beaulieu, Anatole. L’Empire des tsars et les Russes. Paris, Hachette, 1889. 654 p. (In French) 19 Luytens, Daniel-Charles. Secrets de police: Les plus célèbres fiches de police du temps passé. Edition Jourdan, 2017 (ebook). (In French) 20 Michel, Louise. Mémoires de Louise Michel écrits par elle-même. Paris, Libraireéditeur F. Roy, 1877. 409 p. (In French) 21 Mollier, Jean.-Yves. Louis Hachette (1800–1864): le fondateur d’un empire. Paris, Fayard, 1999. 554 p. (In French) 22 Neboit-Mombet, Janine. “L’image de la Russie dans le roman français (1859–1900).” Revue des études slaves, no. 75, fasc. 3–4, 2004, pp. 551–554, Available at: https://www.persee.fr/doc/slave_0080-2557_2004_num_75_3_6928 (Accessed 21 March 2024) https://doi.org/10.4000/res.1465. (In French) 23 Niqueux, Michel. “Panorama de la traduction en français des minores russes.” Revue des études slaves, no. LXXXVIII/4, 2017, pp. 815–835. (In French) Studia Litterarum /2024 том 9, № 4 104 24 Parinet, Elisabeth. “Les bibliothèques de gare, un nouveau réseau pour le livre.” Romantisme, L’édition populaire, no. 80, 1993, pp. 95–106. (In French) 25 Wilfert-Portal, Blaise. “La place de la littérature étrangère dans le champ littéraire français autour de 1900.” Histoire & mesure, no. XXIII/2, 2008, pp. 69–101. https://doi.org/10.4000/histoiremesure.3613 (In French) Мировая литература / М.Е. Балакирева Источники 26 Audouard O. Les soupers de la princesse Louba d’Askoff: drame d’amour et de nihilisme. Paris: Libraire-éditeur E. Dentu, 1880. 318 p. 27 Bourdeau J. Le socialisme allemand et le nihilisme russe. Paris: Libraire-éditeur F. Alcan, 1892. 318 p. 28 Brunetière F. Le roman naturaliste. Paris: Editions C. Lévy, 1883. 370 p. 29 Claretie J. Les amours d’un interne. Paris, 1881. Paris: Libraire-éditeur E. Dentu, 1881. 476 p. 30 France H. La vierge russe. Paris: Ancienne maison F. Roy, 1893. 866 p. 31 Lallié N. Choses de Russie: la Lutte du tsarisme et du nihilisme. Russes et nihilistes à Paris; les Contes populaires slaves; les Russes jugés par Joseph de Maistre. Lyon: Librairie générale catholique et classique, 1895. 406 p. 32 Lavigne E. Introduction à l’histoire du nihilisme russe. Paris: Libraire-éditeur G. Charpentier, 1880. 401 p. 33 Lubomirski J. Le nihilisme en Russie. Paris: Libraire-éditeur E. Dentu, 1879. 93 p. 34 Mary J. Paradis perdus. Paris: Libraire-éditeur E. Kolb, 1889. 557 p. 35 Meylan A. A travers les Russies. Paris: Libraire-éditeur G. Fischbacher, 1880. 224 p. 36 Noir L. Alexandra la Nihiliste: une martyre du Tzar. Paris: Administration des publications républicaines illustrées, 1880. 245 p. 37 Thomin L. La route de la Sibérie: aventures de deux déportés nihilistes. Paris: Libraire-éditeur Téqui, 1895. 320 p. 38 Tissot V. La Russie et les russes: indiscrétions de voyages. Paris: Libraire-éditeur E. Dentu, 1882. 562 p. 39 Tissot V. Russes et Allemands. Paris: Libraire-éditeur E. Dentu, 1881. 336 p. 40 Vernier P. La chasse aux nihilistes. Paris: Libraire-éditeur P. Ollendorff, 1880. 332 p. 41 Vogüé E.M. de. Le roman russe. Paris: Librairie Plon, 1886. 355 p.