Studia Litterarum

Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 308 РАССКАЗ Б.К. ЗАЙЦЕВА «МАША»: КОМПОЗИЦИЯ ТЕКСТА И ИДЕЯ ОБУСТРОЕННОСТИ УСАДЕБНОЙ ЖИЗНИ © 2024 г. В.Г. Андреева Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, Москва, Россия Дата поступления статьи: 22 февраля 2024 г. Дата одобрения рецензентами: 29 марта 2024 г. Дата публикации: 25 сентября 2024 г. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-3-308-327 Исследование выполнено в ИМЛИ РАН за счет гранта Российского научного фонда (проект № 22-18-00051: «Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв.: судьбы национального идеала»), https://rscf.ru/project/22-18-00051/ Аннотация: В статье осмысляется структура рассказа Б.К. Зайцева «Маша» (1915) как параллельное развитие и нелинейное сопоставление двух сюжетных линий, посвященных историям любви дворянки Лизы и ее ровесницы — крестьянской девушки Маши. Объясняется выбор названия рассказа, сделанный писателем (по имени крестьянской героини, что маркирует семиотические сдвиги в «усадебной культуре» Серебряного века). Подробно рассматривается дихотомия порядка/беспорядка, во многом организующая художественный мир произведения. Исследуются способы репрезентации «усадебного топоса» и анализируется социокультурная связь героинь с усадьбой. Характеризуются также сами описываемые в рассказе усадьбы Кочки и Радищево как две разновидности «усадебного топоса» в русской литературе рубежа XIX– XX вв. Прослеживается типологическое сходство Лизы Андреевой в рассказе Зайцева «Маша» с Лизой Калитиной в романе И.С. Тургенева «Дворянское гнездо» (1858); указывается на рецепцию Зайцевым характерологических принципов Тургенева в двойственном изображении героинь. Выявляются и классифицируются детали усадебной повседневности в рассказе Зайцева; освещается сложное, неоднозначное отношение автора к персонажам, ведущим замкнутое усадебное существование. Ключевые слова: Б.К. Зайцев, «усадебный топос», композиция, сюжетные линии, дихотомия порядка и беспорядка, И.С. Тургенев, рецепция, женские персонажи. Информация об авторе: Валерия Геннадьевна Андреева — доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, ул. Поварская, д. 25А, стр. 1, 121069 г. Москва, Россия. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-4558-3153 E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript. Для цитирования: Андреева В.Г. Рассказ Б.К. Зайцева «Маша»: композиция текста и идея обустроенности усадебной жизни // Studia Litterarum. 2024. Т. 9, № 3. С. 308–327. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-3-308-327 Научная статья / Research Article https://elibrary.ru/NFIOIJ УДК 821.161.1.0 ББК 83.3(2Рос=Рус)6 Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 309 “MASHA,” A STORY BY B.K. ZAITSEV: COMPOSITION AND IDEA OF ORDER OF ESTATE LIFE © 2024. Valeria G. Andreeva A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia Received: February 22, 2024 Approved after reviewing: March 29, 2024 Date of publication: September 25, 2024 Acknowledgements: This work was carried out at IWL RAS with financial support from the Russian Science Foundation, project no. 22-18-00051 (https://rscf.ru/ project/22-18-00051/). Abstract: The article comprehends the structure of the story by B.K. Zaitsev’s “Masha” (1915) as a parallel development and non-linear comparison of two storylines dedicated to the love stories of the noblewoman Lisa and her peer, the peasant girl Masha. The author of this article explained the writer’s choice of the story’s title (after the name of the peasant heroine, which marks the semiotic shifts in the “estate culture” of the Silver Age). The article examines in detail the dichotomy of order / disorder, which substantially organizes the artistic world of the work. The research explores the ways of representing the “estate topos” and analyses the sociocultural connection of the heroines with the estate. The Kochki and Radishchevo estates described in the story are also characterized as two varieties of “estate topos” in Russian literature at the turn of the 19th–20th centuries. There is a typological similarity between Liza Andreeva in Zaitsev’s story “Masha” and Liza Kalitina in the novel by I.S. Turgenev, Home of the Gentry (1858). It indicates Zaitsev’s reception of Turgenev’s characterological principles in the dual portrayal of the heroines. The article identifies and classifies the details of everyday estate life in Zaitsev’s story and highlights the author’s complex, ambiguous attitude towards characters leading a secluded estate existence. Keywords: B.K. Zaitsev, “estate topos,” composition, plot lines, dichotomy of order and disorder, I.S. Turgenev, reception, female characters. Information about the author: Valeria G. Andreeva, DSc in Philology, Leading Research Fellow, A.M. Gorky institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Povarskaya St., 25А, bld. 1, 121069 Moscow, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-4558-3153 E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript. For citation: Andreeva, V.G. “ʽMasha,’ a Story by B.K. Zaitsev: Composition and Idea of Order of Estate Life.” Studia Litterarum, vol. 9, no. 3, 2024, pp. 308–327. (In Russ.) https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-3-308-327 This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution 4.0 International (CC BY 4.0) Studia Litterarum, vol. 9, no. 3, 2024 Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 310 Рассказ Б.К. Зайцева «Маша» был впервые опубликован в пятом выпуске сборника «Слово» за 1915 г. (в собрании сочинений Зайцева дата выхода сборника указана ошибочно [14, с. 512]). В этом же выпуске «Слова» был опубликован рассказ И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско», впослед- ствии ставший гораздо более известным, чем рассказ Зайцева «Маша». Между тем последний, по нашему мнению, до сих пор является недооце- ненным критиками и исследователями. Останавливаясь на женских обра- зах Зайцева, его стиле и манере, на общей проблематике раннего творчества писателя, ученые не обращаются специально к данному произведению: рас- сказ «Маша», как правило, мельком упоминается в главах о первом периоде творчества писателя. Тот факт, что рассказ не был по достоинству оценен современной Зайцеву критикой, подтверждается расплывчатым замечанием о «Маше» Ю.И. Айхенвальда, который счел, что в этом произведении писатель не- сколько изменил своей прекрасной манере таинственной недоговорен- ности: «Психологически-музыкальный, осторожный в своих словесных прикосновениях, Борис Зайцев скорее недоговорит, чем скажет лишнее. Впрочем, есть у него и исключения из этого прекрасного правила: так, в конце рассказа “Маша” молодой женщине Лизе, чья не удалась жизнь, лю- бовь и замужество, не следовало бы в повествовании об этой неудаче идти дальше желанно-неопределенных, читательской догадке простор остав- ляющих слов: “нам с Александром Иванычем не удалось... не вышла наша жизнь”» [13, с. 507]. Фактологически воспринимаемые истории любви двух центральных героинь рассказа не раскрывают его глубинной сути. В данной статье мы по- Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 311 стараемся показать, что проблематика и истинная сущность произведения Зайцева становятся понятны лишь в процессе осмысления художественных параллелей, выстроенных автором, а также уяснения композиции рассказа и значения представленных в нем вариаций «усадебного топоса». В задачи нашей работы входит доказательство многогранности произведения Зай- цева, аналитическое осмысление неоднозначных взглядов писателя в этот период на русскую усадебную жизнь, выявление литературных аллюзий. В рассказе под названием «Маша» не одна, а две главные героини — крестьянская девочка, а потом девушка и женщина Маша и ее ровесница дворянская дочь Лиза. Обе героини Зайцева переживают трепетные и клю- чевые в своей жизни истории любви, обе, после обрушившегося на них счастья, остаются в итоге на его руинах. Однако было бы ошибкой считать «Машу» только повествованием о чувствах двух героинь — на самом деле это еще и рассказ о русской дореволюционной жизни в целом, о ее слож- ностях, о силе и слабости крестьянства и дворянства, между которыми и в первое десятилетие XX в., как показывает Зайцев, существовала непреодо- лимая стена, об уходящей в прошлое эпохе русских традиционных усадеб. В основе построения рассказа Зайцева находятся во многом внешние сцепления фактов и событий, внутреннюю связь которых и должен уловить читатель. Перед реципиентом неизменно встает вопрос о том, почему рас- сказ называется «Маша», а, например, не «Лиза» или «Лиза и Маша», — на первый взгляд, кажется странным, что Зайцев дает своему произведению название в честь героини-крестьянки, а не утонченной и воспитанной в уса- дебном мире Лизы. В данном случае читателю-филологу неизменно при- ходит на память (по контрасту) рассказ «Маша» А.Н. Толстого, вышедший в 1916 г. под названием «В июле», позднее публиковавшийся под названием «На усадьбе», а в 1928 г. изданный под заглавием «Маша». В рассказе Тол- стого именно Маша является главной героиней — она племянница хозяина усадьбы (или дачи), молодая девушка, ей уделяется все внимание автора, в нее влюбляется пленный чех Ян Бочар (примечательно, кстати, что есть в рассказе Толстого и горничная Лиза, которая только дважды упоминает- ся). У Зайцева все не так: сцепления и взаимные отражения требуют пояс- нений. В.И. Тюпа справедливо отметил, что «обычно заглавие произведе- ния, будучи элементом его композиции, служит своеобразным авторским ключом к его художественному миру» [11, с. 381]. Разгадку, этот авторский Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 312 ключ, объясняющий не превосходство Маши над Лизой, но наличие у нее того, что у Лизы оказывается «минус-приемом», необходимо искать в срав- нении девушек, условий и обстоятельств, их сформировавших, в их пове- денческих характеристиках. Рассказ начинается не с упоминания дворянской семьи, которая позднее будет в центре повествования, но с фигуры и семьи крестьянина Льва Головина. Автор несколько снисходительно и иронично относится к самому Льву, его поведению и образу существования, однако подчеркивает несомненную любовь героя к жизни, ее истинным ценностям (не случайно он — Лев): «И наконец оказался у себя в деревне; здесь он занялся хлебо- пашеством и деторождением. К сорока пяти годам обзавелся порядочной семьей, которая росла неудержимо» [14, с. 128]. Дочь этого чадолюбивого человека и его красавицы жены — Маша — и становится одной из главных героинь рассказа. Владельцев имения Зай- цев представляет во вторую очередь, отталкиваясь от уже данного описания семьи Льва Головина и используя в качестве связующего элемента упоми- нание о рождении Маши и Лизы в один день и о неизменной не только географической, но хозяйственной, экономической и политической близости села и усадьбы. Зайцев не упускает случая, чтобы на протяжении рассказа не показать веками сложившуюся и нерушимую до самой революции связь владельцев имений и живущих рядом, нередко на их землях, крестьян. Деревенский мир располагался совсем недалеко от усадьбы, он с ней непосредственно соприкасался и граничил. И если для хозяев имения деревня символизиро- вала трудовые будни народа, необходимые для производства работ, но не отвлекавшие господ от их барского ритма жизни, а также нечистоту, низкий уровень культуры, грубость, почти полную необразованность (Варвара Ми- хайловна запрещает дочери идти в деревню, опасаясь, что та услышит там грубые выражения или попробует черного хлеба), то для крестьян усадьба и ее владельцы являлись непререкаемым образцом, носителями знаний и мудрости, благодетелями, без приказаний которых, организующих жизнь и быт всего деревенского населения, казалось, наступит полный хаос (обо- ротной стороной такого отношения позднее стала ненависть к дворянам как угнетателям и поработителям, реализовавшаяся в революциях 1917 г.). М.В. Скороходов справедливо отметил, что в прозе ряда писателей начала Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 313 XX в., в том числе у Зайцева, «дворянский помещичий быт неотделим от жизни деревни, которая срастается с усадебной жизнью, в том числе в про- цессе общения дворян с крестьянами, совместного выполнения определен- ных сельскохозяйственных работ» [10, c. 174]. В отличие от взрослых людей обоих «миров» — крестьянского и дворянского — детей притягивало все новое, запретное и неизведанное: так, Лизе очень хочется в деревню, а Маше, наоборот, интересен господ- ский дом. Хозяина имения, Николая Степановича Андреева, повествователь представляет с не меньшей долей иронии, чем Головина. Однако по отноше- нию к крестьянам эта ирония вызвана, как правило, неграмотностью, огра- ниченностью мужиков. Николай же Степанович значительно проигрывает Головину в других качествах: искренности, естественности — вся барская жизнь подчинена сложной и закоснелой системе условностей и абстракт- ных идей: «Теперь, уже в отставке, он ходил в генеральской форме, носил очки и считал, что самое важное на свете — аккуратность. Эту идею он про- водил в разговорах, и в жизни» [14, с. 128]. В художественном мире рассказа значимо, что супруга Льва Голо- вина описана как красивая женщина, а супруга Николая Степановича Ан- дреева — как дама основательная, которая вполне подходила своему мужу: основой сходства последних является любовь к установленному порядку. Истоки этой склонности, как можно предположить, — в военном прошлом Андреева, однако и тут автор заставляет читателя задуматься: Лев Головин, в юности состоявший солдатом в гвардии, не становится любите- лем порядка и дисциплины — эти черты проявляются исключительно у ста- рого барства, у хозяев усадьбы. И все бы хорошо, если б аккуратность и дис- циплинированность имели у Андреевых меру и не отражались негативно на всем ярком и живом, молодом и цветущем — разумеется, и на их дочери. Символично, что, прежде чем узнать что-либо о Лизе, читатель ви- дит каменный барский дом, главный в имении: «Дом этот хмурый; он похож на казарму, да, верно, и выстроен в николаевские времена. Окна меленькие, стены толсты…» [14, с. 128]. Ключевой в описании дома является оппозиция, иллюстрирующая степень счастья и роскоши жизни обитателей: «жили более чем зажиточ- но» — но это «как-то не радует» [14, с. 128]. Несмотря на то что замечание Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 314 о радости относится к балкону, оно расширяется на описание всей атмосфе- ры усадьбы. Следуя далее параллели представления семей Головиных и Андрее- вых, писатель показывает друг за другом Лизу и Машу, подчеркивая в пер- вой слабость, тихий нрав и послушание, во второй — крепость, природную притягательность и силу. Образ Маши полнокровен и целостен, лишен двойственности и внутренних противоречий: Зайцев отмечает, как в этой девочке, а потом девушке пробуждаются жизненные силы, большая лю- бовь. Именно такой, не ущербной и зажатой, не обделенной чувствами и сдерживаемой предписаниями, и должна быть, по мнению писателя, жен- щина в общении с любимым человеком. Лиза же с детства привыкает по- виноваться, сдерживать себя. Зайцев иллюстрирует две стороны ее натуры, сформированные в процессе жизни в усадьбе: Лиза с легкостью овладева- ет грамотой; как барский ребенок, она многое видит, наделена интуицией и чувством прекрасного; в ней рано просыпается религиозность, однако все ее лучшие качества сдерживаются основательностью и законопослуш- ностью, унаследованными от родителей, необходимостью действовать по предписаниям. При общей положительной оценке усадебного быта Зайцев показы- вает, что жизнь дворян Андреевых лишена настоящих радостей. Усадебный распорядок соразмерен потребностям людей и удобен, привычен и комфор- тен — большего хозяевам и не требуется: «Все сложилось в этой жизни дав- но, и давно застыло. Допускались действия только привычные, и все, что нарушало их, казалось почти обидным» [14, с. 135]. Далее писатель приводит знаковые примеры, которые поражают чи- тателя и позволяют понять, что построение комфортной жизни в имении требует не просто усилий людей, но принуждения и эксплуатации, в кото- рых не учитываются желания и предпочтения других — уже не крепостных крестьян, но людей, оказавшихся в зависимости от Андреевых: «Например, гостям иногда следовало приезжать, но не чаще заведенного обыкновения. <…> Анне Сергеевне также надлежало приходить иногда из Лыскова, — луч- ше всего, по воскресеньям, к обеду, и оставаться на весь вечер. Пока не тем- но, она гуляла с Варварой Михайловной по хозяйству, около разных скот- ных дворов, молотильных сараев, амбаров. Вечером вязала. Или скромно читала, с покорностью, какую книгу ни дадут» [14, с. 135]. Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 315 Н.Л. Вершинин пишет о «неоднозначности идеи порядка, о невоз- можности ее идентификации по внешним признакам, вступающим в слож- ные бытийные отношения с началами душевного благообразия» [3, с. 117]. В рассказе Зайцева «Маша» мы сталкиваемся с ситуацией, когда идея по- рядка становится губительной для живого и настоящего, для душевных движений. Маша испытывает на себе это влияние в усадьбе Андреевых, однако ее деятельной натуре идеи господ не страшны в плане возможных внутренних изменений, происходит лишь внешнее притирание, приспосо- бление ее к жизни в барском доме: «Конечно, сочетать свои действия с выс- шими идеями целесообразности, которыми проникались господа, было не так легко. Кухня помещалась внизу. Если за обедом, в промежуток между блюдами, Машу вызывали наверх, то нельзя было просто прийти. Следо- вало захватить что-нибудь с собой, экономя движения. Также из столовой невозможно просто уйти. Полагалось вечно быть в курсе того, что господа отъели, какую посуду — важнейшие, священные предметы! — можно уне- сти, а какую нельзя» [14, с. 134]. Обратим внимание на авторскую ироническую вставку «важнейшие, священные предметы!», которая сразу же заметна в общем повествовании: Зайцев не одобряет форм жизни в имении Андреевых; по мнению писателя, главными ошибками и бедами Николая Степановича и Варвары Михайлов- ны являются эгоизм и неспособность к пониманию других людей, отсут- ствие гибкости. Зайцев показывает, как хозяин имения подчиняется стремлению упорядочить все окружающее, привести в максимально аккуратный вид. Причем приказы Николая Степановича воспринимаются заискивающим управляющим беспрекословно и вызывают лишь редкие возражения у тех, кто способен сопротивляться «порядку»: Андрея Пермякова, батюшки и Коссовича. По наблюдению Н.Л. Вершининой, идея порядка неоднозначна. Зайцев параллельно с «нездоровым» соблюдением норм в личной жизни героев показывает те сферы усадебного быта, где склонность Андреева и его супруги к порядку дают положительные результаты. К примеру, Лев Головин по крестьянской «глупости» никогда бы не отдал Машу в школу, если бы не разъяснения и призывы к правильному поведению со стороны Николая Степановича: «Это просто значит — ты манкируешь земскими учреждениями. <…> Ты сам… платишь налоги? Ста- Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 316 ло быть, обязан отдать дочь в школу, на устройство которой… ну, пошли и твои денежки» [14, с. 130]. Николай Степанович ответственно, хотя отчасти от скуки, принима- ет участие в экзаменовке детей, Варвара Михайловна воспитывает девушек, допускаемых в дом, и тщательно следит за их нравственностью. Аккуратность и организованность Андреевых являются качествами, необходимыми для соблюдения порядка в устроении и поддержании жиз- ни в усадьбе. Наличие дома и сада, хозяйственных построек, целой череды работ, строго вписанных в календарный год в связи с погодными услови- ями и необходимостью сбора максимального урожая, заставляют хозяев имения быть бдительными и расторопными с приказаниями и контролем за их исполнением. Кроме того, Зайцев показывает, что усадебная жизнь тесно связана с конкуренцией и преемственностью. Несмотря на меньший масштаб своих усадьбы и состояния, Николай Степанович не хочет внешне ни в чем уступать соседу Коссовичу. Когда Андреев садится в мягкую, по- койную коляску Коссовича, он ощущает зависть и легкое неудовольствие. Идея усадебной преемственности в рассказе выражена не в развитии (думах Андреева о дочери и внуках или возведении новых построек для будущих поколений), но сугубо в сохранении вверенного ему судьбой имения и его частей. Одним из ярких примеров является желание барина «подштопать» старые липы, т. е. залатать в них дупла. Андрей Пермяков отказывается ве- рить приказчику, передавшему распоряжение Андреева, и идет к хозяину сам. Однако Пермяков смолкает, как только слышит из уст Андреева слово беспорядок (понимая, что сопротивляться бесполезно): — Да... ведь тебе Федотыч говорил? — Говорил. — Ну? — Чего ж их зашивать? Пускай дупла и будут. — Нет, уж нет, я сказал, чтобы зашить... это беспорядок. Пермяков сумрачно ответил: — Хорошо, зашью (курсив мой. — В.А.) [14, с. 140]. Важной особенностью усадебной жизни является связь понятий по- рядка и беспорядка с понятием праздности — «еще одной, не до конца осмыс- Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 317 ленной составляющей усадебного быта» [3, с. 117]. В семье и доме Николая Степановича преобладает обстановка праздности, отсутствия движения и развития, которые подменяются «идеями» и «аккуратностью». Андреев и его супруга ведут жизнь закосневших обитателей усадьбы, занятых удовлетво- рением пожеланий и прихотей, исполнением тех ежедневных обязательств, которые поддерживают их быт, — такая ситуация была во многих провинци- альных усадьбах средней руки: «Провинциальную скуку отчасти компенси- ровали долгие и обильные трапезы, прием гостей, длительные собеседования со старостой деревни, разбор конфликтов между слугами» [6, с. 81]. В рассказе показано, что в случае каких-либо спорных и сомнитель- ных событий, требующих помощи и вмешательства со стороны, к решению крестьянских проблем привлекаются господа. Разумеется, этот факт ил- люстрирует несамостоятельность людей из народа. Ко времени написания Зайцевым рассказа в деревнях так и не появились в нужном количестве вра- чи и медицинские пункты. Когда истеричная жена Пермякова устраивает скандалы, к Варваре Михайловне обращаются как к врачу; позднее барыня принимает весьма специфические меры по отношению к Пелагее: не имея формальных прав для изгнания жены Пермякова из деревни, она тем не ме- нее ведет себя по-хозяйски, будто ее воля — закон, как во времена крепост- ного права: «И со свойственной ей категоричностью, Варвара Михайловна потребовала, чтобы Пелагея тотчас уезжала…» [14, с. 158]. Наиболее пагубное воздействие принятая в имении склонность к по- рядку оказывает на Лизу, в которой искореняются живые и страстные нача- ла. Зайцев, по всей видимости, намеренно называет свою героиню Лизой — перед нами явная аллюзия на роман «Дворянское гнездо» И.С. Тургенева, особенно если учесть сходство характеров и убеждений обеих героинь. Как и тургеневская Лиза, героиня Зайцева тиха и спокойна, глубоко религиоз- на. В.Г. Щукин отметил, что Лиза у Тургенева «была не по летам серьезной девушкой: на протяжении всего романа она ни разу не смеется <…> на ред- кость честна и убеждена в том, что человек не живет на земле для собствен- ного удовольствия, ибо жизнь есть исполнение нелегкого и возвышенного долга. И наконец, она просто тихая — и в переносном, и в буквальном смыс- ле слова» [12, с. 54]. В литературоведении представлены два различных (но, по наше- му мнению, взаимодополняющих) взгляда на Лизу Калитину. Ряд ученых Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 318 считают ее глубоко и по-народному религиозной. Так, Ю.В. Лебедев под- черкивает, что «ее воспитывала нянюшка, простая русская крестьянка. Книгами ее детства были жития святых. Лизу покоряла самоотвержен- ность отшельников, святых угодников и мучениц, их готовность постра- дать и даже умереть за правду. Лиза религиозна в духе народных верова- ний…» [7, с. 257]. Щукин объясняет, что на Лизу влияла не только традиционная пра- вославная религиозность русского народа, но и «уважение к человеческому достоинству, внутренней независимости и праве на личную, в том числе ин- тимную жизнь <…> все то, что было порождено духом западноевропейского индивидуализма, присущим также русской дворянской культуре: <…> лю- бит-то она желтофиоли, т. е. желтые анютины глазки, что растут на клумбе перед ее домом, в усадебном саду, который устроили когда-то не для того, чтобы славить Бога, и не для спасения грешной души, а просто ради красо- ты, приятного времяпрепровождения и прочих земных удовольствий» [12, с. 64–65]. По нашему мнению, Зайцев как тонкий, чуткий писатель и критик, создавший в том числе замечательную книгу «Жизнь Тургенева» (1932), не мог не видеть обеих сторон образа тургеневской Лизы — их он передал сво- ей героине. Наряду с художественными аллюзиями и реминисценциями, Зайцев освоил присущее Тургеневу стилистическое единство масштабных обобщений и лиризма: «Творческая манера Зайцева определяется непо- вторимым соединением лиризма и эпичности. Его способ художественного постижения мира — обновленный, синтетический реализм, вобравший в себя элементы модернизма (импрессионистическая манера письма, лири- ко-ассоциативный поток, медитативное начало, эмотивность и др.). Сам писатель считал себя продолжателем «тургеневско-чеховской линии» в ли- тературе» [8, с. 52]. Как и Лиза Калитина, Лиза Андреева в юности была очень религи- озна, причем дома в моменты настоящего душевного равновесия в своей бывшей детской ей приходят ночные видения — Лиза рассказывает Маше о явлении Богородицы. В то же время Лиза у Зайцева не лишена стремления к наслаждениям, роскоши, «земным удовольствиям». Ярким подтвержде- нием этого является замечание Лизы, сделанное во время прогулки с Коссо- вичем по старому парку в усадьбе. Лизе мало природной красоты осени, за Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 319 внешней ухоженностью старого парка ей видятся совсем другие масштабы и красоты: «…мне бы хотелось, чтоб в аллеях стояли старинные статуи, чтобы газоны были выстрижены, фонтаны шумели <…> хорошо бы, если б лебеди плавали в этих бассейнах, и рыбки сбегались на колокольчик» [14, с. 150]. Не случайно юная Лиза спрашивает Коссовича о Версале: сквозь об- лик парка в собственном имении ей грезится один из величайших дворцо- во-парковых ансамблей Европы. Однако всем романтическим мечтам Лизы, ее чаяниям и даже ее ис- кренней религиозности не выдержать напора упорядочивания — Лиза ду- шит в себе появляющиеся мечты, молчит о видениях, опасаясь нотаций и выговоров родителей. Усадебный быт по давно заведенному плану не при- емлет, как показывает Зайцев, выхода героини в большой мир, ее самостоя- тельности, смелого преодоления препятствий. В рассказе глубоко символичным является то, что обе истории любви (Маши и Лизы) вспыхивают и разгораются в усадьбах. «В ходе размыш- ления о связи с родной землей, с усадьбой рождается у читателя мысль о предназначении женщины» [1, с. 111]. Зайцев показывает читателям, что без настоящей любви жизнь жен- щины ущербна, неполноценна, вместе с тем писатель на множестве приме- ров иллюстрирует, что долгое счастье может быть лишь семейным. Роман Маши и Пермякова разворачивается на фоне трудовых буд- ней, постоянной летней занятости крестьян. Зайцев описывает Машу и Ан- дрея Пермякова постоянно находящимися в движении, в делах. Развитию романа между ними способствует и то, что первая начинает работать в уединенной молочной избе, на сепараторе; при этом писатель позволяет нам за- глянуть в самые дальние уголки усадьбы: «Молочная, как нередко бывает в усадьбах, помещалась на отлете, в отдельной небольшой избе; в темнова- тых сенях — маслобойка, а в комнате дальше — небольшая машинка, при- винченная к столу; здесь отделяют сливки от молока, и тонкими струйками бежит из этой воронки в одну сторону снятое молоко, в другую — сливки» [14, с. 142]. Зайцев детально описывает все пространство усадьбы Андреевых. Он не приукрашивает деревенскую реальность и сложности усадебного быта, условия труда работников, однако для Маши очень важно то, что, несмо- тря на непростую работу, она действует в молочной одна, без наблюдения Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 320 и контроля. Как мы уже отметили выше, контроль Варвары Михайловны не оказывает на Машу такого сильного и решительного влияния, как на Лизу, однако и деревенской девушке спокойнее без тяжелого взгляда хозяйки. Да- лее Зайцев поэтично описывает пору сближения героев — покос. Наследуя традиции Толстого в изображении трудящегося народа (вспомним Ивана Парменова и его жену в «Анне Карениной»; Тараса и Федосью в «Воскре- сении»), Зайцев показывает, во-первых, объединяющую народ силу тру- да, во-вторых, поэзию косьбы и заготовки сена, в-третьих, неизменную направленность этого труда на обеспечение жизни господ в усадьбе. При внимательном чтении становится ясно, что именно по воле хозяев всех в усадьбе поднимают на работу, что все собираемое сено доставляется имен- но в усадебные хранилища: «Растут копны; возы со свежим сеном, горячие и душистые, тянутся в усадьбу…» [14, с. 143]. Поэтично и просто показано сближение героев; важно, что, уходя к Пермякову, который в поле сторожит клевер, Маша оставляет усадьбу по- зади. Эта деталь обладает двойной символикой. С одной стороны, писатель показывает, что запретная связь Маши с женатым Пермяковым начинается не в усадьбе, а за ее пределами — таким образом, усадебный мир остается связанным с мотивом чистоты: не случайно О.А. Богданова уделяет боль- шое внимание анализу «мотива усадьбы как рая до грехопадения (чистая юность в контрасте с небезупречной зрелостью), рая, в который нет и не может быть возврата, но который светит как эталон должного бытия, как родина всего лучшего в человеческой душе…» [2, с. 111]. С другой стороны, писатель показывает, что любви Пермякова и Маши тесно в усадьбе Кочки, что для такого чувства необходим иной, все- ленский масштаб, что им не найти места в усадьбе (тем более в такой, где аккуратность и хозяйственность заглушают проявления жизни): «Но рассу- ждать было уже поздно, и нельзя было сопротивляться силе, наполнявшей ее, быть может, из этой же летней ночи, из ароматов скошенного сена, из дневного жара, из звезд и солнц Вселенной: той силе, что называется любо- вью» [14, с. 144]. В неспособности и нежелании Маши сопротивляться любви, которая влечет ее к Пермякову, писатель не видит слабости: именно этим героям в художественном мире рассказа дано показать читателю настоящее чувство, над которым не властны условности. Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 321 Взаимная любовь преображает Машу и Пермякова: Маша отдает этой любви всю свою глубокую нетронутую натуру, Пермяков, не склон- ный к чувствительности, относится к Маше с суровой и сдержанной лаской. Читатель знает, что роман героев «запретный», что у Пермякова есть жена (пусть и постылая) и дети, однако вслед за писателем оправдывает героев. Драматический финал — не чувств героев, но их романа — обусловлен кре- стьянской тягой к земле: получающий землю Пермяков уезжает, покидая свою любовь. Зайцев показывает, что искреннее сильное чувство не могло переродиться и угаснуть, что разлучают людей обстоятельства и годами за- кладываемая в крестьянское сознание ошибка — убежденность в том, что высшей ценностью являются не люди и взаимоотношения с ними, а кусок собственной земли. В погоне за мнимым счастьем Пермяков теряет насто- ящее, подаренное ему жизнью. Писатель делает акцент на стереотипном мнении людей из народа, на сложившемся в сознании крестьянства «поряд- ке»: «…он был уверен, что без Маши скоро начнет скучать. Но по всем его понятиям, и по понятиям окружающих безумием было бы остаться здесь. Пятьдесят десятин! Все в усадьбе уже завидовали ему, и считали, что в жиз- ненной лотерее он вытянул удивительный нумер» [14, с. 166]. Роман Лизы и Коссовича отличается от истории любви Маши и Пер- мякова: у этих образованных и богатых молодых людей было все, чтобы устроить свою жизнь и совместное счастье, однако после романтического периода влюбленности, когда Лиза была счастлива исключительно соб- ственными ощущениями, начинается взаимное охлаждение. Зайцев под- водит нас к мысли о том, что неспособность Лизы и Коссовича выстроить нормальные семейные взаимоотношения связана с ограничениями, кото- рые были применяемы к Лизе в процессе воспитания в усадьбе и которые постепенно вытеснили из ее души все яркое и трепетное. Уже в первый приезд Коссовича в дом Андреевых становится ясно, что это деловой человек, активный и целеустремленный, — исключение среди владельцев усадеб в начале XX в. П. Рузвельт с иронией отметила, что «благоразумные помещики, за исключением одного разве Константина Левина, практически не встречаются в русской литературе»: «Лишь отдель- ные литературные герои, имевшие возможность познакомиться с другими системами ведения хозяйства во время заграничных путешествий или по долгу службы, пытаются сколь-нибудь существенным образом изменить Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 322 заведенный порядок. <…> Впрочем, рациональные принципы ведения хо- зяйства часто уступали соображениям иного рода: желанию утвердить или поддержать свое положение в обществе, подражая европейским <…> обы- чаям» [9, с. 347–348]. Собственно, первый визит Коссовича к Андреевым связан с его ре- шением учредить союз местных сельских хозяев для эксплуатации садов. Богатый решительный сосед предлагает Николаю Степановичу не подда- ваться на уловки съемщиков, продавать яблоки самим в Москве и выручать вдвое большую цену. Чуть позднее в рассказе мы узнаем, что Радищево — это не наследственное, а недавно приобретенное Коссовичем имение, в ко- тором он заводит много новшеств, при этом сохраняя лучшие из прежних порядков. Все в купленной Коссовичем усадьбе отличается добротностью и ро- скошным убранством. Зайцев намеренно включает в рассказ мотив потери усадьбы прежними владельцами: времена, когда в усадьбах можно было оставаться бездеятельными, жить обособленно, уходят. Для обеспечения роскошной жизни нужно работать и самим думать о прибыльности хозяй- ства. В течение недолгой прогулки Лизы и Коссовича по парку читатель успевает понять, что хозяин не просто в курсе всех производимых работ, но сам является главным их организатором. Он показывает Лизе пруд, ухожен- ный парк, наконец, оранжерею или, как ее называет сам хозяин, теплицу, где «произрастают разные его детища» [14, с. 154]. Хозяйственная жилка Коссовича открывается не только в его способностях к торговле, но и в уме- нии организовать устройство разных объектов, работу людей. Коссович очаровывает Лизу, она идет замуж по любви, искренне и радостно. Несколько грустит при отъезде из родной усадьбы, однако перед ней усадьба мужа — еще более роскошное Радищево. Сюжетные линии в рассказе движутся параллельно: Лиза выходит замуж, а Маша уезжает в Москву, вот только к этому моменту Маше уже удалось понять, что такое настоящая любовь. Совместного счастья у Коссовичей не получается: читатель видит, как Лиза все чаще навещает родителей, не рассказывая матери о семейных проблемах. Постепенно Маше становится тяжело в Москве, ее тянет в де- ревню, на родину: бывшие подруги-ровесницы — барышня и ее помощ- ница — встречаются в усадьбе. Возвращение героинь домой не радостно: Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 323 обеим усадьба напоминает о лучшем и прошедшем времени их жизни. Н.Л. Вершинина отметила, что в литературе конца XVIII — начала XIX в. (в творчестве А.Д. Кантемира, В.А. Жуковского, А.С. Пушкина) «сюжет “возвращения домой” возникает не в своем самостоятельном значении, а лишь затем, чтобы подчеркнуть, что полная внутренняя свобода достижи- ма только в стенах родного дома. Им объявлены усадьбы и весь усадебный мир, где не требуется соблюдать принудительный этикет…» [4, с. 124]. В рассказе Зайцева все наоборот: Кочки становятся тем местом, где принуждение и шаблонное поведение максимально дают о себе знать. Едва ли можно согласиться с Ю.И. Айхенвальдом в том, что рассказ Лизы о своей неудавшейся семейной жизни в финале избыточен. Героиня должна была все рассказать читателю, чтобы открыть причину охлаждения к ней активного и целеустремленного Коссовича: «Он, Машенька, никого не завел, а просто я чувствую, что ему со мной скучно. Только он этого не говорит. Я и не хочу его стеснять» [14, с. 173]. Привыкшая в родительской усадьбе к предписаниям и послушанию, Лиза своей безынициативностью становится скучна мужу. Аккуратность и основательность, дотошная склонность к порядку недостаточны для по- строения настоящей семьи, тут необходимы живые человеческие чувства. В финале рассказа Лиза называет себя верующей; рассматривая па- мятное ей надгробие в виде мраморного ангела, она вскользь упоминает о конце человеческого пути, замечая, что не боится могил. Несмотря на трепет- ность Лизы, ее чуткость, писатель предпочитает ей в заглавии рассказа Машу, не задумывающуюся о философских проблемах бытия, живущую по сердцу. Исследователями замечено, что в прозе Зайцева деревня Кочки объ- единяет повесть «Авдотья-смерть» с рассказом «Маша»: «Подобный прием призван отразить силу противоречий прошлого и настоящего: исследова- тельский фокус перемещается на другой социальный слой — герои-интел- лигенты уступают место фермерам и крестьянам, позволяя представить трагедию революции <…> с точки зрения человека из народа, лишенного возможности бежать из страны. Иным становится и ракурс изображения: идиллические помещичьи пейзажи сменяются грубыми картинами дере- венской жизни…» [5, с. 55]. Не случайно Маша Головина упоминается также в повести «Ав- дотья-смерть», хоть и вскользь, — автор указывает на ее роман с Пермя- Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 324 ковым как на давно прошедшее событие. Здесь на первый план выходит не частная жизнь, а новые социальные обстоятельства: «Крестьяне деревушки Кочки давно забрали барских коров, и с огорченьем сами вынуждены были их отдать в совет» [14, с. 427]. Старый порядок погребен и забыт, как и ста- рые «хозяева жизни»: «Николай Степанович, столь любивший чинность и порядок, так и умер в очках и старой своей форменной тужурке» [14, с. 427]. Итак, с ярким образом крестьянской девушки Маши, заслонившим дворянскую дочь Лизу, писатель связывает надежды на будущее страны: Маша превосходит свою «барышню» в жизненной активности и способно- сти к сильному чувству. Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 325 Список литературы Исследования 1 Андреева В.Г. Образ усадьбы и родной земли в повестях и романах А.И. Эртеля // Новый филологический вестник. 2020. № 1 (52). С. 107–119. DOI: 10.24411/2072-9316-2020-00009 2 Богданова О.А. Усадьба и дача в русской литературе XIX–XXI вв.: топика, динамика, мифология: монография. М.: ИМЛИ РАН, 2019. 288 с. (Серия «Русская усадьба в мировом контексте». Вып. 1) https://www.doi.org/10.22455/978-5-9208-0604-8 3 Вершинина Н.Л. Идея порядка в онтологии усадебного быта (на материа- ле русской литературы XIX века) // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2014. № 2 (2). С. 116–119. 4 Вершинина Н.Л. Функция «порядка» в онтологии усадебного текста XVIII–XIX веков // Парадигма: философско-культурологический альманах. 2016. № 24. С. 120–134. 5 Вилесова М.Л., Хатямова М.А. Антропологическая функция пространства в ма- лой прозе Б.К. Зайцева 1920-х // Сибирский филологический журнал. 2016. № 1. С. 53–62. DOI: 10.17223/18137083/54/6 6 Коваль А.И. Художественная вселенная писателя: быт русской литературной усадьбы // Наука, образование и культура. 2018. № 9 (33). С. 78–85. 7 Лебедев Ю.В. Православная традиция в русской литературе XIX века. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. 428 с. 8 Любомудров А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зай- цев, И.С. Шмелев. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. 272 с. 9 Рузвельт П. Жизнь в русской усадьбе: опыт социальной и культурной истории / пер. с англ. Н.А. Вознесенского и А.В. Вознесенского. СПб.: Коло, 2008. 520 с. 10 Скороходов М.В. Помещичья усадьба в русской литературе конца XIX– первой трети XX в.: междисциплинарный подход: монография. М.: ИМЛИ РАН, 2020. 272 с. (Серия «Русская усадьба в мировом контексте». Вып. 4) 11 Тюпа В.И. «Доктор Живаго»: композиция и архитектоника // Вопросы литерату- ры. 2011. № 1. С. 380–410. 12 Щукин В.Г. Тихий ангел. К истории одного из константных мотивов русской литературы. Статья первая. Происхождение и история топоса // Имагология и компаративистика. 2014. № 1 (1). С. 52–68. Источники 13 Айхенвальд Ю. Борис Зайцев // Зайцев Б.К. Собр. соч. / сост., авт. вступ. ст. и примеч. Т.Ф. Прокопов. М.: Русская книга, 1999. Т. 2. С. 490–509. 14 Зайцев Б.К. Собр. соч. / сост., авт. вступ. ст. и примеч. Т.Ф. Прокопов. М.: Русская книга, 1999. Т. 2. 544 с. Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 326 References 1 Andreeva, V.G. “Obraz usad’by i rodnoi zemli v povestiakh i romanakh A.I. Ertelia” [“The Image of the Estate and Home Ground in Stories and Novels by A.I. Ertel”]. Novyi filologicheskii vestnik, no. 1 (52), 2020, pp. 107–119. DOI: 10.24411/2072-9316-2020-00009 (In Russ.) 2 Bogdanova, O.A. Usad’ba i dacha v russkoi literature XIX–XXI vv.: topika, dinamika, mifologiia [Estate and Dacha in Russian Literature of the 19th–21st Centuries: Topic, Dynamics, Mythology]. Moscow, IWL RAS Publ., 2019. 288 p. (Series “Russian Estate in the World Context.” Issue 1) https://www.doi.org/10.22455/978-5-9208-0604-8 (In Russ.) 3 Vershinina, N.L. “Ideia poriadka v ontologii usadebnogo byta (na materiale russkoi literatury XIX veka)” [“The Idea of Order in the Ontology of Estate Life (On the Material of Russian Literature of the 19th Century)”]. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo, no. 2 (2), 2014, pp. 116–119. (In Russ.) 4 Vershinina, N.L. “Funktsiia ʽporiadka’ v ontologii usadebnogo teksta XVIII–XIX vekov” [“The Function of ‘Order’ in the Ontology of Estate Text of the 18th–19th Centuries”]. Paradigma: filosofsko-kul’turologicheskii al’manakh [Paradigm: Philosophical and Cultural Almanac], no. 24, 2016, pp. 120–134. (In Russ.) 5 Vilesova, M.L., and M.A. Khatiamova. “Antropologicheskaia funktsiia prostranstva v maloi proze B.K. Zaitseva 1920-kh” [“Anthropological Function of Space in the B.K. Zaitsev’s Short Prose of the 1920s”]. Sibirskii filologicheskii zhurnal, no. 1, 2016, pp. 53–62. DOI: 10.17223/18137083/54/6 (In Russ.) 6 Koval’, A.I. “Khudozhestvennaia vselennaia pisatelia: byt russkoi literaturnoi usad’by” [“The Artistic Universe of the Writer: The Life of a Russian Literary Estate”]. Nauka, obrazovanie i kulitura, no. 9 (33), 2018, pp. 78–85. (In Russ.) 7 Lebedev, Iu.V. Pravoslavnaia traditsiia v russkoi literature XIX veka [Orthodox Tradition in Russian Literature of the 19th Century]. Kostroma, Kostroma State University named by N.A. Nekrasova Publ., 2010. 428 p. (In Russ.) 8 Liubomudrov, A.M. Dukhovnyi realizm v literature russkogo zarubezh’ia: B.K. Zaitsev, I.S. Shmelev [Spiritual Realism in Russian Literature Abroad: B.K. Zaitsev, I.S. Shmelev]. St. Petersburg, Dmitrii Bulanin Publ., 2003. 272 p. (In Russ.) 9 Ruzvel’t, P. Zhizn’ v russkoi usad’be: opyt sotsial’noi i kul’turnoi istorii [Life in a Russian Estate: Experience of Social and Cultural History], trans. from English by N.A. Voznesensky and A.V. Voznesensky. St. Petersburg, Kolo Publ., 2008. 520 p. (In Russ.) 10 Skorokhodov, M.V. Pomeshchich’ia usad’ba v russkoi literature kontsa XIX — pervoi treti XX v.: mezhdistsiplinarnyi podkhod [The Landowner’s Estate in Russian Literature of the Late 19th — First Third of the 20th Centuries: An Interdisciplinary Approach]. Moscow, IWL RAS Publ., 2020. 272 p. (In Russ.) Крупным планом: Усадьба и дача в русской литературе XX–XXI вв. — судьбы национального идеала / В.Г. Андреева 11 Tiupa, V.I. “ʽDoktor Zhivago’: kompozitsiia i arkhitektonika” [“ʽDoctor Zhivago’: Composition and Architectonics”]. Voprosy literatury, no. 1, 2011, pp. 380–410. (In Russ.) 12 Shchukin, V.G. “Tikhii angel. K istorii odnogo iz konstantnykh motivov russkoi literatury. Stat’ia pervaia. Proiskhozhdenie i istoriia toposa” [“Quiet Angel. On the History of One of the Constant Motifs of Russian Literature. Article One. Origin and History of Topos”]. Imagologiia i komparativistika, no. 1 (1), 2014, pp. 52–68. (In Russ.)