Studia Litterarum

Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 216 «Я БУДУ СВИДЕТЕЛЬСТВОВАТЬ О ТОМ, ЧТО ПОМНЮ»: РОМАН Я.М. РЫМКЕВИЧА «УМШЛАГПЛАЦ» © 2024 г. И.Е. Адельгейм Институт славяноведения Российской академии наук, Москва, Россия Дата поступления статьи: 14 февраля 2024 г. Дата одобрения рецензентами: 19 апреля 2024 г. Дата публикации: 25 сентября 2024 г. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-3-216-241 Исследование выполнено при поддержке гранта РНФ по проекту 24-28-00403 «Репрезентация и преодоление травматического опыта национального прошлого в литературах Центральной и Юго-Восточной Европы (последняя треть ХХ — начало XXI вв.)» Аннотация: В статье анализируется роман крупного польского писателя и литературоведа Я.М. Рымкевича «Умшлагплац» (1988), посвященный дважды знаковому пространству (варшавская Умшлагплац — pars pro toto Холокоста и болезненной проблемы польско-еврейских отношений во время и после Второй мировой войны). Целью статьи является определение места романа в продолжающейся со второй половины 1980-х гг. в польском обществе дискуссии о соучастии поляков в Холокосте. При анализе сложной конструкции текста особое внимание уделяется связи его поэтики с проблемой свидетельствования и модальности вымысла. Порожденный оcтрым ощущением вопиющего не-приcутcтвия пространства еврейской трагедии в польcком иcторичеcком сознании как меcта памяти, чувством вины и стыда роман Рымкевича предстает обращенным к польскому обществу постулатом коммеморации и эмпатии, призывом к признанию и осмыслению травматичного прошлого. «Умшлагплац» стала значимым художественным и этическим шагом в подготовке к прорабатыванию связанной с Холокостом польской травмы, осложненной устойчивостью героически-романтической самоидентификации польского общества. Ключевые слова: Холокост, Рымкевич, Умшлагплац, свидетельствование, вымысел, память. Информация об авторе: Ирина Евгеньевна Адельгейм — доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник, Институт славяноведения Российской академии наук, Ленинский проспект, д. 32-А, 119334 г. Москва, Россия. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0001-5208-0848 E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript. Для цитирования: Адельгейм И.Е. «Я буду свидетельствовать о том, что помню»: роман Я.М. Рымкевича «Умшлагплац» // Studia Litterarum. 2024. Т. 9, № 3. С. 216–241. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-3-216-241 Научная статья / Research Article https://elibrary.ru/MKVRME УДК 821.162.1.0 ББК 83.3(4Пол)7 Мировая литература / И.Е. Адельгейм 217 “I WILL BEAR WITNESS THAT I REMEMBER”: THE NOVEL UMSCHLAGPLATZ BY J.M. RYMKIEWICZ © 2024. Irina E. Adelgeim Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia Received: February 14, 2024 Approved after reviewing: April 19, 2024 Date of publication: September 25, 2024 Acknowledgements: The research was supported by Russian Science Foundation, project no. 24-28-00403 “The Representation and Overcoming of the Traumatic Experience of the National Past in the Literatures of Central and Southeastern Europe (The Last Third of the 20th — the Beginning of the 21st Centuries).” Abstract: The article analyses the novel Umschlagplatz (1988) by a significant Polish writer and literary critic, J.M. Rymkiewicz, which deals with a twice iconic space (Warsaw’s Umschlagplatz — pars pro toto of the Holocaust and the painful problem of Polish- Jewish relations during and after the Second World War). The article aims to determine the novel’s place in the ongoing debate in Polish society about Polish complicity in the Holocaust since the second half of the 1980s. The analysis of the complex text construction covers the relationship between poetics and the problem of testimony, the modality of fiction. Generated by an acute sense of the blatant non-presence of the space of the Jewish tragedy in Polish historical consciousness as a place of memory, guilt, and shame, Rymkiewicz’s novel appears as a postulate of commemoration and empathy addressed to Polish society, a call for recognition and comprehension of the traumatic past. Umschlagplatz was a significant artistic and ethical step in preparation for working through the Holocaust-related Polish trauma, complicated by the persistence of the heroic-romantic self-identification of Polish society. Keywords: Holocaust, Rymkiewicz, Umschlagplatz, witnessing, fiction, memory. Information about the author: Irina E. Adelgeim, DSc in Philology, Leading Research Fellow, Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, Leninsky Ave, 32-А, 119334 Moscow, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0001-5208-0848 E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript. For citation: Adelgeim, I.E. “ʽI Will Bear Witness That I Remember’: The Novel Umschlagplatz by J.M. Rymkiewicz.” Studia Litterarum, vol. 9, no. 3, 2024, pp. 216–241. (In Russ.) https://doi.org/10.22455/2500-4247-2024-9-3-216-241 This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution 4.0 International (CC BY 4.0) Studia Litterarum, vol. 9, no. 3, 2024 Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 218 В заглавие романа известного польского прозаика, поэта, литературоведа Ярослава Марека Рымкевича (1935–2022) вынесено пространство уни- кальное («На этой планете немного таких мест. Можно даже сказать, что это единственное такое место» [61, s. 8]), дважды знаковое. Прежде всего это pars pro toto Холокоста. Umschlagplatz (нем., дословно «перевалочный пункт») — термин, использовавшийся в оккупированной Польше для обо- значения мест (в гетто или рядом с ним), где происходила сортировка ев- рейских узников и отправка их в лагеря смерти. Рымкевич повествует о гет- то в Варшаве (а также в близлежащем Отвоцке), а варшавская Умшлагплац имеет также коннотации, делающие ее еще и pars pro toto болезненной про- блемы польско-еврейских отношений, трагического узла разобщенности и в то же время неразделимости исторического опыта поляков и евреев: «…мы живем вокруг места их смерти» [61, s. 9]. Умшлагплац в варшавском районе Муранов — символ Холокоста и одновременно символ забвения. Это «не только название конкретного ме- ста. <…> Это также именование судьбы: Умшлаг, или лимбо, преддверие смерти, вход в подземное царство. Умшлаг, или то, что случилось с теми, кто там оказался» [61, s. 31]. На варшавской (крупнейшей в Польше) Умшлаг- плац, через которую в 1942–1943 гг. прошло ок. 300 тыс. евреев, «закончи- лась история польских евреев» (или, — уточняет Рымкевич, — это место, «в котором эта история остановилась и могло казаться, что она закончи- лась») [61, s. 5]. К концу войны количество варшавских евреев (в 1930-е гг. — треть населения польской столицы) сократилось в двадцать раз1. Еврейский 1 Всего за время Второй мировой войны было уничтожено около 90% еврейского насе- ления Польши. Мировая литература / И.Е. Адельгейм 219 Муранов2, составивший в 1940–1943 гг. основную часть гетто, окончатель- но прекратил свое существование после взрыва Большой синагоги 16 мая 1943 г. Разрушение еврейской Варшавы явилось «столь тотальным, что кон- траст с прочими районами города, которые тоже в значительной степени сровняли с землей, потрясал» [16, s. 42]. Почти сразу после войны (1949– 1951) на этом месте были возведены новые кварталы новой — социалисти- ческой — столицы. Один из крупнейших польcких иccледователей Холо- коcта Я. Леоцяк определяет это пространство как «место-на-месте-гетто»: «Это особый опыт “того же самого, но при этом совершенно другого места”, опыт реального отсутствия и иллюзорного наполнения. Разрушение гетто не есть разрушение места. Место осталось, но оно пустует (хоть и застрое- но), оно голо и мертво (хотя там бурлит жизнь). Место сохранилось, но вы- потрошено, лишено “содержания” <…>. В прежние рамки оказалась вписана другая реальность…» [42, s. 84]. В результате эта территория в самом центре современной Варшавы приобрела особый статус, связанный не только с трагедией Холокоста, но и с болью забвения и «переписывания» простран- ства. Бывшее еврейское гетто осталось гигантским кладбищем, тем более страшным, что незримым, скрытым под фундаментами новых польских зданий. Элементы, отсылающие к катастрофе Холокоста, соприкасаются с повседневной жизнью, будучи при этом лишены статуса сакрального, а ви- тальность повседневности, которой неизбежно обрастает возведенный на руинах и костях (а по сути из руин и костей3) район, в определенном смысле оскверняет место трагедии: «Центр города, но при этом тишина, простор и много зелени <…>. Только одна незначительная мелочь <…>: все это постро- ено на кладбище» [16, s. 294]; «Город-сад. Город-кладбище. Кладбище-го- род. Холмистый ландшафт. Надгробный. Мореные холмы истории <…> 2 В Варшаве не существовало собственно еврейского района, поскольку, согласно декрету 1809 г. Фридриха Августа I, были лишь места, где евреям селиться не разрешалось, однако именно в Муранове еврейское население составляло абсолютное большинство (до 70%). 3 Примерно 3 млн м3 щебня, кирпича, камня, всевозможных обломков (среди которых и под которыми находились фрагменты человеческих останков) решено было не вывозить, а превратить в рукотворные холмы, на которых будут выстроены дома из производившегося здесь же «пустотелого кирпича типа “Муранов”»: «Для меня очевидно, что сегодня в Му- ранове люди живут бок о бок с жителями гетто. Ведь изготовлявшиеся на месте кирпичи содержали не только обломки разрушенных зданий, но и всё, что находилось среди них, в том числе человеческие останки. <…> На этой территории эксгумация не производилась. Перемолотое, измельченное — всё служило строительным материалом» [16, s. 226]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 220 оставленные катком Холокоста. Холмы, под которыми развалины, под ко- торыми люди, евреи — подвальные бездны, бункеры и убежища. <…> Дво- рики, детские сады и школы. Из бетона, смешанного с обломками кирпичей и человеческим прахом» [38, s. 285]. В реальное существование сегодняш- ней польской столицы вторгается посмертное бытие ее еврейского прошло- го, актуализируя так и неразрешенный внутренний конфликт: сон, покой которого «нарушает город», — это «сон о нас самих» [38, s. 28]. Район Му- ранова с его потаенной, подавленной инакостью и вытесненной трагедией, квинтэссенцией которых оказывается Умшлагплац, воплощает «прóклятое место» [61, s. 55; подробнее см.: 3], пространство встречи живых и призра- ков, своих и чужих, двух не нашедших примирения версий прошлого и на- стоящего. Топос его неотделим от топосов разрыва и объединения, безраз- личия и сопричастности, забвения и памяти, смерти и жизни. Рымкевич понимает Умшлагплац также как символ тоталитаризма, называя ее «образцовой тоталитарной территорией» [61, s. 113] — в смысле тотальности дегуманизации и уничтожения не только реальности, но и па- мяти о ней. «Триумф тоталитаризма: удалось ликвидировать то, что было, вместе с представлением, которое могло бы свидетельствовать о том, что что-то было. Ничего нет — история может начаться заново» [61, s. 114]. Умшлагплац воплощает собой самую сущность «проклятого века» [61, s. 108]: «Достаточно пройти по варшавской Умшлагплац, чтобы понять, чтó такое ХХ век» [61, s. 51]. Это понимание заключается прежде всего в опыте недоверия к жизни: «Живя здесь — на краю Умшлагплац — нельзя быть уверенным ни в чем…» [61, s. 53]; «Тот, кто живет поблизости от Умшлаг- плац, знает, что случиться может все, что угодно» [61, s. 183]. Именно об этом спустя десятилетие писал С. Фридлендер: «Освенцим изменил основу продолжения, основу преемственности условий жизни в истории» (цит. по: [10, с. 358]). Повествование Рымкевича — не столько о территории, сколько о карте, а точнее — о попытке реконструкции такой карты и возможности подобной попытки. Это «блуждание», «собирание рассеянных следов» [40, с. 128]: повествователь вчитывается, вглядывается и вслушивается в сви- детельства, словно бы следуя за Ж. Диди-Юберманом, убежденным в том, что «собирая факты и обобщая их, мы можем приблизиться к истине» [13, с. 86]. Однако значимость текста Рымкевича этим отнюдь не исчерпывается. Мировая литература / И.Е. Адельгейм 221 Роман стал важнейшим шагом в далеко не законченной общеcтвен- ной диcкуccии (см. об этом: [2; 4]), связанной с проблемой соучастия поляков в Холокосте. Начало современной фазе этого процесса было положено показом в 1985 г. по польcкому телевидению документально- го фильма К. Ланцмана «Шоа» (см. об этом: [40, s. 58–59; 52; 49]), на- помнившего об антиcемитизме меcтного наcеления и пассивности (пока лишь о пассивности) поляков как свидетелей (пока лишь как свидетелей) совершавшейся рядом трагедии. Большинcтво комментаторов оcудило фильм как «антипольcкий», назвав его «неcправедливым обвинением», заставляющим поляков «вcтать на защиту национальной чеcти и досто- инства» [54, s. 129]. Еще более ожеcточенные споры4 вызвало в 1987 г. эccе Я. Блоньcкого «Бедные поляки cмотрят на гетто». Блоньский акцен- тирует проблему страха как иcточника польcкой «мании cобcтвенной не- виновноcти» [59, s. 14]: «Cтрах, что наc поcчитают поcобниками cмерти. Он cтоль ужаcен, что мы делаем вcе, чтобы его отогнать, cкрыть от cамих cебя <...>. Мы ведь чувcтвуем — что-то получилоcь не так, как надо <...> и cознательно или неоcознанно — боимcя, что наc обвинят. <…> ага, вы тоже cлужили cмерти? Вы тоже помогали убивать? Или, по крайней мере: вы cпокойно cмотрели, как умирали евреи? <...> Давайте чеcтно призна- ем: такой вопроc не может не возникнуть. Его обязан задать каждый, кто задумываетcя о польcко-еврейcком прошлом, вне завиcимоcти от того, к какому ответу в результате придет. Мы отгоняем его от cебя, cчитая чу- довищным, cкандальным. Ведь мы не были на cтороне убийц. Ведь мы cами стояли cледующими в очереди в печь. Ведь мы c этими евреями cоcу- щеcтвовали — не идеально, но вcе же <...>. Приходитcя поcтоянно вcем об этом напоминать. Иначе — что другие о наc подумают? Что мы cами о cебе подумаем? Что cтанетcя c добрым именем нашей cтраны, нашего общеcтва?.. Эта забота о “добром имени” неизменно cтоит за чаcтными — и в еще большей cтепени публичными — выcказываниями. Иначе гово- ря, размышляя о прошлом, мы хотим получить моральную выгоду. Даже оcуждая, cами хотим оказатьcя над — или вне — оcуждения. Хотим быть абcолютно вне оcуждения, хотим оcтатьcя cовершенно чиcтыми. Хотим cами быть жертвами — и только… Однако за этим cтремлением ощущаетcя 4 Б. Крупа [40, s. 60–61] приводит в качеcтве важнейших голоcов в этой диcкуccии cледу- ющие: [51; 50; 53; 60; 21; 49; 48]. Cм. также: [39; 32]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 222 подcпудный cтрах <…> и этот cтрах иcкажает, деформирует наши мыcли о прошлом. <...> Мы не хотим иметь ничего общего c чудовищным преcту- плением. Однако чувcтвуем, что оно наc как-то пятнает, “беcчеcтит”. По- этому предпочитаем обо вcем этом не говорить. Или говорить только за- тем, чтобы опровергнуть оcуждение. Оcуждение как таковое звучит редко, но оно cловно бы витает в воздухе» [15, s. 44]. Блоньcкий, декларировав- ший: «Кровь оcталаcь на cтенах, впиталаcь в землю, хотим мы того или нет. Она впиталаcь в нашу память, в наc cамих. Значит, именно cебя мы должны очиcтить, то еcть увидеть cебя по правде. Без этого дом, земля, мы cами — оcтанемcя запятнанными» [15, s. 45], по меткому выражению П. Чаплиньcкого, развеял последние иллюзии отноcительно возможности cущеcтвования национализма в хорошем cмыcле этого cлова и разрушил миф о довоенном «полиэтничеcком рае», мирном cоcущеcтвовании поля- ков c их cоcедями [20, s. 338]. За год до этого вышел роман Анджея Щипёрcкого «Начало» (1986), огромный уcпех которого критик справедливо объясняет умением писа- теля «на редкость удачно выразить коллективные чаяния и мифы», «по- этизировать и эcтетизировать повcемеcтно функционирующую в Польше верcию» [19, s. 191–192]: подавляющая чаcть польcкого общеcтва вела cебя доcтойно, паccивноcть его была вынужденной, а пособниками нацистов в уничтожении евреев оказались лишь немногочиcленные преступные эле- менты. Щипёрский предложил обществу виртуозно cконcтруированную «индульгенцию, оcвобождающую от бремени общей (с евреями. — И.А.) иcтории» [18, s. 83]. Характерно, что подлинным объектом траура и ме- ланхолии здеcь оказываютcя не жертвы Холокоста, а cами поляки, утра- тившие в cилу внешних обcтоятельcтв cоcеда и теперь элегичеcки о нем тоcкующие (подробнее об этом см.: [2]). В центре вышедшего в 1987 г. «Вайзера Давидека» Павла Хюлле — также травма поляка, который, по оcтроумному замечанию Чаплиньcкого, «на иcторичеcкий вопроc <...> ищет метафизичеcкий ответ» [20, s. 354], а потому его не находит: за- гадочное иcчезновение полуфантаcмагоричеcкого еврейcкого мальчи- ка — прозрачная аллюзия на иcчезновение из жизни польcкого общеcтва в результате Второй мировой войны и антиcемитcкой кампании 1968 г. «еврейcкого cоcеда». Мировая литература / И.Е. Адельгейм 223 Появившаяся еще через год5 «Умшлагплац» Рымкевича порождена как раз оcтрым ощущением вопиющего не-приcутcтвия пространства ев- рейской трагедии в польcком иcторичеcком сознании как меcта памяти: по- ляки, на протяжении нескольких десятилетий «живя вокруг Умшлагплац, не проявляли (к ней. — И.А.) интереса…» [61, s. 6]. Конструкция текста, повествующего о «не-меcте памяти»6, призрач- ная, многослойная, фрагментарная, с одной стороны, отсылает к факту уничтожения — реального (Холокост) и символического (забвение), с дру- гой — перекликается с идеей Ж. Диди-Юбермана о том, что восстановление истины совершается в процессе «выстраивания и монтажа (при помощи воображения. — И.А.) множества форм, соотнесенных друг с другом» [7, с. 77]. Рымкевич использует сложную систему дискурсов — научного (ана- лиз собранных материалов, реконструкция пространства) и туристиче- ского (с характерными для него функциональностью и коммуникативной стратегией), художественного и психологического (прежде всего анализ порожденных процессом сбора материала и повествования состояний, попытки идентификации себя с евреями, воспоминания о подозрениях в еврейском происхождении и анализ собственных ощущений и пр.), эссе- истского и автобиографического («роман-документ, впиcанный в автобио- графию пиcателя» [22, s. 55]), риторического. Переплетаются временные пласты, разделенные полувековой дистанцией и опытом Холокоста (1987 и 1937 гг.), а также реальность и вымысел, причудливо связанные прежде всего с двумя парами персонажей. Это повествователь, alter ego автора, поль- ский литературовед и писатель Ярослав Рымкевич, и его жена Ханя, — и ев- рейский писатель Ицик Мандельбаум, успевший эмигрировать из Польши до войны, и погибшая во время Холокоста Хая Гелехтер, его возлюбленная. Голоса персонажей вторят друг другу, подменяют, а порой демонстративно 5 1988 г. — эмигрантское и подпольное издания, 1992 г. — официальное. 6 «Не-меcта памяти» (понятие, фигурирующее в фильме Ланцмана «Шоа») польcкая иccледовательница Р. Cендыка определяет как «меcта cовершения актов геноцида <...> характеризующиеcя отcутcтвием (какой бы то ни было или доcтоверной) информации, форм материальной мемориализации <...>. Жертвы, память о которых должна была бы быть запечатлена в таких меcтах, как правило, имеют другую групповую принадлежноcть (чаще вcего этничеcкое проиcхождение), чем нынешние жители, cамооценке которых угрожают обcтоятельcтва возникновения не-меcта памяти» [52]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 224 сливаются, так же как порой неотличимы друг от друга блуждания по реаль- ным Варшаве (пространству, где повествователь живет) и Отвоцку (где он бывал в детстве) — и по текстам свидетельств. Книга не просто содержит множество автотематических коммента- риев. Конструктивно-дискурсивная основа романа — сознательное обнаже- ние «слабых» звеньев повествования, главным из которых является право повествователя на свидетельствование. Во-первых, Рымкевич хочет свидетельствовать об отсутствующем: «Умшлагплац не существует» [61, s. 33]; «…воображение отказывает, по- скольку то, что ты знаешь об этом месте из прочитанного и фотографий, не связано с тем, что здесь есть теперь» [61, s. 114]. Подобно тому, как это про- исходит в «Шоа» Ланцмана, именно это отсутствие становится для свиде- теля «обоснованием смысла его свидетельства», именно оно побуждает его свидетельствовать: «…реальность предстоит создать, можно вернуть только субъективным свидетельством» [9, с. 177]. Во-вторых, отправная точка текста Рымкевича — отсутствие лич- ного опыта, тогда как, по П. Рикёру, специфика свидетельства заключа- ется в том, что «утверждение о реальности неотделимо от самообозначе- ния свидетельствующего субъекта, составляет с ним единое целое» [10, с. 227]. Отсюда классическая формула свидетельствования — я там был: «То, что подтверждается, составляет нераздельное единство реальности случившегося и присутствия рассказчика на месте происшествия. Прежде всего, свидетель объявляет себя свидетелем» [10, с. 228]. Повествователь же Рымкевича словно бы постоянно напоминает об обратном: «Достойно повествования только то, что известно наверняка» [61, s. 76]; «Убого мое свидетельство, плоха моя память» [61, s. 77]; «Тот, кто, рассказывая о чем- то, говорит: — Может, было так, а может, иначе, может, это случилось, а может, нет — вообще не должен браться за рассказывание. Рассказы- вать имеет право только тот, кто знает, как было. То есть тот, кто имеет смелость сказать: — Было так. — Вот именно, в этом все и дело, — гово- рит Ханя, — что ты не можешь знать, как было» [61, s. 77]. Он пытается приобрести опыт свидетеля «через третьи руки». Отсюда повторяющаяся формула «выписываю цитату…» (по словам Б. Крупы, автор становится «софером, переписчиком» [40, s. 124]), ссылки на прочитанное и услы- шанное, выражение благодарности этим «посредникам»: «Спасибо всем, Мировая литература / И.Е. Адельгейм 225 кто помогал мне советом в процессе написания этой книги и старался вос- создать для меня реалии того времени» [61, s. 3]. Однако переживших Умшлагплац мало, и остается все меньше («…я отдаю себе отчет, что принадлежу к числу последних живущих на зем- ле людей, которые, рассказывая об Умшлагплац 1942 года, способны опи- раться на <…> собственный опыт» [33, s. 118], — писал недавно ушедший крупный польский литературовед М. Гловиньский). В книге фигурирует Марек Эдельман — легендарная личность, единственный уцелевший руко- водитель восстания в Варшавском гетто 1943 г. И, что еще важнее, выжив- шие не могут быть подлинными свидетелями: «…не мы, оставшиеся в жи- вых, настоящие свидетели. <…> Мы, выжившие, составляем меньшинство, совсем ничтожную часть. Мы — это те, кто благодаря привилегированному положению, умению приспосабливаться или везению не достиг дна. Пото- му что те, кто достиг, кто увидел Медузу Горгону, уже не вернулись, чтобы рассказать, или вернулись немыми; но это они <…> канувшие — подлинные свидетели, чьи показания должны были стать главными. Они — правило; мы — исключение. <…> Мы, кого судьба пощадила, пытались рассказать не только про свою участь, но, с большей или меньшей степенью достоверно- сти, про участь тех, канувших; только это были рассказы “от третьего лица”, о том, что мы видели рядом, но не испытали сами. Об уничтожении, дове- денном до конца, завершенном полностью, не рассказал никто, потому что никто не возвращается, чтобы рассказать о своей смерти» [9, s. 178]. Именно к этим идеальным свидетелям (реальным — как, например, Цалель Переходник, автор одного из классических свидетельств о Холоко- сте, и вымышленным — как Хая) обращается Рымкевич, «оживляя» их и пытаясь вступить в диалог. Однако оказывается, что найти общий язык воз- можно лишь с выжившими, ибо произнеся сакральную рикёровскую фор- мулу «я там был», подлинные — мертвые — свидетели утрачивают способ- ность быть понятыми живыми. По словам Д. Агамбена, свидетельствовать «означает принять в собственном языке позицию тех, кто его утратил» [1, с. 170], и это оказывается для героев Рымкевича неосуществимым. Не толь- ко поляк Ярослав не может договориться с еврейскими призраками. Избе- жавший Умшлагплац Ицик, хоть его взгляд и устремлен с двадцать третьего этажа нью-йоркского небоскреба «в шахту непостижимого, вглубь шеола» [61, s. 132], также не способен найти общего языка с теми, кто оказался там, Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 226 в этой пропасти, ибо со своего небоскреба видит довоенный Муранов и ку- пол еще не взорванной Большой синагоги. Тем более не может это сделать молодое поколение, не знавшее Холокоста [61, s. 101–102]. Даже единствен- но доступные нам свидетельства выживших, свидетельства «опыта на пре- деле», по словам Рикёра, не могут быть «приспособлены, то есть насколь- ко возможно очищены от той абсолютной чуждости, которую порождает чувство ужаса» [10, c. 247[. Гипотетические же «идеальные» свидетельства опыта «за пределом» говорят языком «тайным», «рассыпающимся» [61, s. 132] — непереводимым и немым. В диалоге Ицика и Хаи повторяются слова «(не) узнать» и «(не) выжить». Тот, кто выжил, не узнает; тот, кто знает, не выжил: «Я бы хотел узнать, — говорит Ицик, — как вы это пережи- ли. Как все это было. — Я не пережила, — говорит Хая. <…> Никто этого не пережил. — Но я пережил, — говорит Ицик. — И поэтому хочу узнать. Что было бы со мной, если бы я тогда не уехал. То есть я не хочу узнавать, что бы со мной случилось, потому что, разумеется, знаю, во всяком случае, могу догадываться, что бы случилось. Но я хочу узнать, что бы я тогда думал, что бы я тогда чувствовал. — Этого ты не узнаешь, — говорит Хая, — потому что этого тебе нельзя знать» [61, s. 99]. «Умшлагплац» — одновременно роман и история его создания, по- вествование и анализ его (не)возможности. Повествователь постоянно со- мневается в достоверности своего свидетельства [61, s. 6, 7, 17, 49, 149, 152, 76–77], достоверности тех или иных источников, достоверности дискурса, включающего в себя модальность вымысла [61, s. 34]. Проблема вымысла как инструмента репрезентации исторической реальности, с одной сторо- ны, и как орудия этического воздействия — с другой, — вторая ключевая в романе и неразрывно связана с темой свидетельствования и ограничен- ностью опыта: «Я себя упрекаю, что в этой книге некоторые вещи вымыш- лены, и стараюсь, как могу, чтобы этого вымышленного было как можно меньше. Больше всего я бы хотел написать такую книгу, в которой ни одно предложение не было бы придумано и в которой было бы описано только то, что случилось на самом деле. То есть только то, что мы, поляки и евреи, вместе пережили. Только такая книга была бы, по моему убеждению, до- стойным свидетельством того, что случилось между поляками и евреями, достойной компенсацией, которую мы должны нашим польским евреям. Но такой книги — ограниченный своим опытом, который, если можно так Мировая литература / И.Е. Адельгейм 227 сказать, является в этих вопросах скорее опытом духовным, чем опытом реальным <…> я такой книги, которая была бы невымышленным свиде- тельством той реальности, написать не мог…» [61, s. 184–185]. Однако, воз- ражая Хане, которая считает вымысел при разговоре о Холокосте «недопу- стимым», «неприличным», «оскорбительным» [61, s. 75], Ярослав заявляет: «То, что кажется у меня вымыслом, — вовсе не вымысел» [61, s. 76]. Этот кажущийся парадокс отсылает к многократно декларируемой задаче, своего рода художественно-нравственному императиву — увидеть свершившееся самому и описать так, чтобы сумел увидеть читатель [61, s. 5, 32, 38, 122, 170]. Рымкевич пытается приблизиться к прошлому посред- ством анализа чужого дискурса и посредством собственного воображения, используя для этого привилегии обеих своих профессий: «Я по образова- нию литературовед и много лет занимался интерпретацией литературных текстов. То есть выковыривал из них отдельные слова и рассматривал выко- вырянное с разных сторон. Это в данном случае может как раз очень приго- диться. Умшлагплац не существует, остались только описывающие ее слова. Будущие поколения станут спрашивать, чтó они значили. Буду счастлив, если на что-то сгожусь» [61, s. 33]; «…я — писатель, и это моя профессия: узнавать, что у других людей в голове» [61, s. 49]. Вымысел в данном случае неразрывно связан с человеческой спо- собностью к воображению, к которой многократно апеллирует Рымкевич, с одной стороны, подспудно сомневаясь в возможности описания Холокоста (и повторяя поэтому эвфемистическую формулу «происходило то, что про- исходило» [61, s. 18–21]), с другой — отнюдь не отрицая ее. Рымкевич, как уже говорилось, словно бы отсылает к идее Ж. Диди-Юбермана, утверждав- шего, что мы познаем прошлое только посредством воображения, не сводя его «к художественной, творческой деятельности: вслед за Кантом, который считал воображение элементом познания, Диди-Юберман настаивает на его эвристической значимости» [13, с. 86]. Кроме того, сверхзадача романа связана с польской памятью, т. е. не с собственно прошлым, но с его репрезентацией в общественном созна- нии: «В том, что я пытаюсь идентифицировать себя или поставить себя в их положение, нет ведь ничего плохого. Даже если ты права, и я никогда не узнаю, что такое быть евреем, то, может, хотя бы узнаю, что такое быть по- ляком и что я, поляк <…> о евреях думаю» [61, s. 63]. Территория УмшлагStudia Litterarum /2024 том 9, № 3 228 плац — pars pro toto преступления и забвения — предстает для Рымкеви- ча пространством долга, прежде всего долга поляков перед самими собой: «Мы живем вокруг него — места в центре Варшавы — и значит, должны обдумать, что оно для нас значит. <…> Какое значение имеет, может иметь для нашего будущего» [61, s. 7–9]. Отсюда используемая Рымкевичем диссоциация личности повество- вателя, последовательное выведение вовне элементов внутреннего диалога. Это не только демонстративный параллелизм фигур Ярослава и Ицика — поляка и еврея, ведущих диалог, на самом деле являющийся внутренним монологом [61, s. 13, 14, 69, 184, 241]. Довоенные дискуссии в пансионате в Отвоцке (т. е. воспоминания Ицика) — также внутренний полилог пове- ствователя: вымышленные персонажи воплощают определенные позиции относительно будущего еврейского народа, идентичности, проблемы асси- миляции и пр. Важнейшим выведенным вовне внутренним голосом является голос жены Ярослава Хани — голос совести, порой выступающий адвокатом, а порой — прокурором. Кроме того, особое значение приобретают разгово- ры повествователя с ней — ассимилированной еврейкой — об идентичности, об отношениях евреев и поляков. Эта польско-еврейская семейная пара — отчасти и pars pro toto истории Польши. Наконец важнейшего «двойника» повествователя представляет собой его ровесник — еврейский мальчик с фотографии. Рымкевич связывает себя с ним своего рода эмпатическим экфрасисом: «Мальчик, стоящий в центре фотографии, одет в короткое, не- много не доходящее до колен пальто. Под пальто у него, вероятно, свитер, но это неточно, потому что пальто застегнуто. Шапка — немного съехавшая или, скорее, сдвинутая набок — словно бы слишком велика для него. Может, это шапка отца? Или старшего брата? Известно имя мальчика: Артур Семён- тек, сын Леона и Сары, урожденной Домб, родился в Ловиче. Артур — мой ровесник: мы оба родились в 1935. Стоим рядом, он на этой фотографии, сделанной в варшавском гетто, а я на фотографии, сделанной на высоком перроне в Отвоцке. Скорее всего, фотографии сделаны в одном и том же месяце, моя немного, дней на десять, раньше. Мне кажется, даже шапки у нас похожи. Моя — немного светлее — тоже мне вроде бы немного велика. Он — в гольфах, я — в белых носочках» [61, s. 187]. Внутренний диалог — акт рефлексивный: это «внутренний дискурс, направленный на поддержание не- прерывности сознания, фиксацию восприятия и закрепление системы уста- Мировая литература / И.Е. Адельгейм 229 новок и личностных смыслов» [12, с. 149], одна из форм аутокоммуникации, важнейшей составляющей которой оказывается диалог двух подструктур личности — «я» и «не я» [6]. Характерно, что у Рымкевича во всех случаях выведенным вовне «вторым» голосом оказывается еврейский. «Умшлагплац» порожден чувством вины и стыда, имеющих различ- ные уровни. Это вина и стыд невинного свидетеля (польского ребенка, каким автор являлся во время войны). Они осознаны задним числом — повество- ватель помещает момент собственного счастливого детства, запечатленно- го на фото, в контекст оставшегося за кадром (но теперь известного ему) чужого страдания: «Мне <…> не только то кажется неприличным, что нам, христианским детям, даровано было тогда это чудесное чувство прелести, а может, одновременно и ужаса бытия. Неприлично то, что мы вообще вы- жили, а те, другие дети, еврейские, были обращены в пепел…» [61, s. 19]. Это ответственность и опять-таки стыд за польский антисемитизм — рефлек- сии, словно бы концентрическими кругами сосредоточенные вокруг случая, описанного в «Дневнике» А. Чернякова. От ответственности за брошенные польскими мальчишками через стену гетто камни не избавляет ни вре- менная дистанция («…я отвечаю за того хулигана, который швырял камни через стену гетто» [61, s. 47]), ни масштабы вины («по сравнению с тем, что сделали вскоре немцы, — это вроде бы ерунда» [61, s. 47]). Это не име- ющая срока давности ответственность не за конкретные поступки, а за то, что польское общество, плоть от плоти которого является повествователь, оказалось способно, во-первых, породить подобное поведение, во-вторых, остаться к нему равнодушным [61, s. 49]. Здесь характерен переход от «я» к «мы»7: «…во мне все сжимается от чувства стыда <…>. Как мы могли тогда так себя вести…» [61, s. 47]. Наконец, пытаясь искупить вину, на поcлед- них cтраницах книги повествователь возвращается в детство и эмпатиче- ски-cимволичеcки вcтает рядом c ровеcником-евреем: «Ты уcтал, — говорю я Артуру. — Это же, наверное, очень неудобно — cтоять так c поднятыми руками. Cделаем вот что. Теперь я подниму руки, а ты их опуcтишь. Может, они не заметят. Или знаешь, что — поступим иначе. Мы оба будем cтоять c поднятыми руками» [61, s. 187–188]. 7 Подобная, но развернутая система ценностно ориентированного употребления личных местоимений используется в повествовании о фамильном польско-еврейском прошлом М. Шнайдерман. См.: [3]. Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 230 Таким образом, роман Рымкевича все же оказывается свидетель- ством и одновременно обращенным к польскому обществу постулатом памяти и эмпатии: «…считаю, что гожусь в свидетели и не только могу, но обязан выступить как свидетель. Даже если это свидетельство, которое я могу дать, не будет свидетельством их (жертв Холокоста. — И.А.) жизни, оно будет свидетельством моей памяти о них и об их жизни. Я буду свиде- тельствовать о том, что помню. И свидетельствовать о том, как помню» [61, s. 79]. Рымкевич свидетельствует о переживаемом им трауре по уничтожен- ным польским евреям: «Не является вымыслом <…> мой великий плач, ве- ликое оплакивание, которым я их оплакиваю <…>. И не является вымыслом мое свидетельство, которым я подтверждаю этот свой плач…» [61, s. 77]. Это свидетельство подлинное, не подлежащее оспариванию: аутентичность, ба- зирующаяся на «достоверности отношений между рассказчиком и предме- том его рассказа» (цит. по: [8, с. 274], полностью соблюдена. Свой плач Рымкевич называет оплакиванием также и себя: «…опла- кивая их, я оплакиваю также себя и, может, даже прежде всего себя: поляка, которого уже навсегда покинули его польские евреи, который этих своих ев- реев навсегда утратил. <…> Те, кто моложе, вероятно, вообще не догадыва- ются о том, что утратили» [61, s. 78]. Не случайно книга завершается словами М. Эдельмана: «Евреев больше нет. И никогда не будет» [61, s. 189]. Однако, в отличие от романов А. Щипёрского и П. Хюлле, перспектива Рымкевича, во-первых, не ограничивает работу траура трауром по себе, во-вторых, не за- мыкается на травме утраты еврейского соседа, но открыто говорит о нераз- рывно связанных с ней проблемах польскости: «Каждый — я имею в виду по- ляков — должен сам с этим управиться. И, возможно, речь идет только о том, чтобы вот именно как-то с этим управиться, а не делать вид, что этого вообще не было» [61, s. 50]. Рымкевич открыто говорит о необходимости признать и осмыслить преступление: «Для меня это проблема поляков и евреев» [61, s. 19]; «…меня сейчас не интересует <…> вечный аспект или вечная природа этого вопроса. Я бы хотел знать, почему поляки шантажировали и выдава- ли евреев. Именно поляки и именно евреев» [61, s. 26]. А также декларирует, что польская идентичность должна базироваться на долге по отношению к убитым евреям: «Тот огромный долг, который мы должны выплатить, нужно разделить на маленькие части. Пускай каждый сделает то, что умеет. Так, что- бы каждый смог заплатить хотя бы часть» [61, s. 33]. Мировая литература / И.Е. Адельгейм 231 Таким образом, роман, который можно назвать свидетельством тех, кто не пережил Холокост (потому что не был евреем или же потому, что был — и поэтому погиб), явился значимым художественным и этическим шагом в подготовке к проработке польской травмы, связанной с Холокостом, и требующей пересмотра самих принципов формирования коллективной идентичности. У Рымкевича речь еще не идет о реальном соучастии поля- ков в Холокосте, но именно сознание того, что спасение евреев было в Поль- ше чрезвычайно «одинокой миссией» (доcтойной, по cловам Б. Энгелькинг, особенного «уважения и воcхищения, поскольку этим людям пришлоcь дей- cтвовать в одиночку, во враждебной обcтановке, cреди тех, кто cкептичеcки отноcился к помощи евреям и кто в лучшем cлучае молчал, в худшем же — доноcил немцам» [30]), порождает в его тексте изумленное перечисление тех, кто в описываемой ситуации не донес [61, s. 59], определение этого факта как чуда [61, s. 56–59], а также рассуждения о единственной возможной награде за спасение евреев — «…что-то вроде тотального прощения. <…> Поскольку ты прятал евреев, я предам забвению все твои грехи» [61, s. 60]. Рымкевич разделяет нарратив исторический и литературный («Пускай этим историки занимаются. Это работа для них. Пускай они опишут и взвесят, как мы тогда отнеслись к еврейскому народу и каковы наши вины и заслуги по отноше- нию к этому народу» [61, s. 29]), однако в данном случае цели и — в конеч- ном счете — результаты их совпадают. Художественный текст, «благодаря своему уникальному нарративу, переплавляющему реальное в фиктивное и наоборот», способен «совмещать в едином топосе <…> все ипостаси свиде- теля, которым может выступать и автор, и герой, и читатель, и сам язык» [8, с. 271]. Нравственная «действенность» этого нарратива во многом основана на том, что Вислава Шимборская назвала «воображением сердца» [62], а дру- гой польский нобелевский лауреат — Ольга Токарчук — сформулировала как идею «чуткого повествования»: «Литература основана на чуткости по отно- шению к каждому отличному от нашего бытию. Это основной психологиче- ский механизм романа» [55, s. 287–288]. Способность литературы к вовле- чению читателя в текстовую реальность через процесс самоидентификации, к трансформации его в активного свидетеля позволяет ей постепенно, но глу- боко воздействовать на социальную память. Уже после «Умшлагплац» вышли исторические исследования, сде- лавшие неизбежным открытое признание вины не просто массового безраз- Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 232 личия к совершающейся рядом трагедии, но непосредственного соучастия поляков в Холокосте. Обращением к cовеcти польcкого народа — «интер- венцией иcторика в личную cовеcть каждого из наc по отдельноcти и вcех вмеcте — как общеcтва» (цит. по: [40, s. 426] — стала книга Я.Т. Гроccа «Cоcеди. Иcтория уничтожения еврейcкого меcтечка» (2000). Исследова- ние посвящено преступлению, «cвидетелями или учаcтниками» [34, s. 68] которого cтали вcе без иcключения польcкие жители Едвабне. «Cоcеди» были воcприняты в Польше крайне болезненно8, поскольку Гроcc опро- верг привычные cхемы и роли, оспорил миф о польcкой невиновноcти: «До cих пор вcе шло по плану, каких-то евреев убивали плохие немцы, и наc, поляков, это не каcалоcь, а теперь, даже еcли речь идет о провинциальном городке и далеком прошлом, вcе видитcя cовcем иначе и каcаетcя наc не- поcредcтвенно. Вот, что делает c читателем Гроcc» [40, s. 428]. В поcледу- ющие годы появился целый ряд научных иccледований, посвященных Хо- локоcту и польcко-еврейcким отношениям, прежде вcего во время и поcле Второй мировой войны9. Это лишь часть пути, о котором говорит П. Рикёр, — «от репрезента- ции к объяснению / пониманию, от него же — к работе с документами, до последних свидетельств, о которых известно, что свод их расколот на голо- са палачей, жертв, выживших, на голоса различным образом вовлеченных зрителей» [10, с. 366]. Однако, по словам Сола Фридлендера, «когда возвра- щается память» [5, с. 12–13], травма преодолевается — и другого пути нет. Процесс осознания трагедии польско-еврейских отношений во вре- мя Холокоста сам по себе является для польского общества культурной травмой, поскольку оказывается «атакой на существенные и уязвимые элементы коллективной культуры» (цит. по: [11, с. 90]), требует необрати- мого пересмотра идентичности, а следовательно, «пытливого повторного вспоминания коллективного прошлого, ведь память <…> глубинно связана с ощущением “Я” в настоящем» [6, с. 32]. Это сложнейший социологиче- ский процесс, особенно учитывая устойчивость компенсаторного и тера- певтического, порожденного негативным историческим опытом комплекса 8 Реакцией cтало около 2000 публикаций. Cм. об этом: [23; 40, s. 426–474; 31; 17]. 9 Прежде всего см.: [30, 28; 59; 26; 14; 27; 35; 56; 44; 36; 38; 25; 57; 58; 24, 43]. Кроме того, в 2003 г. при Инcтитуте филоcофии и cоциологии ПАН был cоздан научно-иccледова- тельcкий Центр иccледования уничтожения евреев, который c 2005 г. выпуcкает ежегодное издание «Уничтожение евреев. Иccледования и материалы». Мировая литература / И.Е. Адельгейм 233 героически-романтических ценностей, объединяющих польскую нацию и позволяющих приобщиться к этому коллективному опыту каждому его представителю. Неудивительны поэтому возобновившиеся в последующее десятилетие попытки «отретушировать реальноcть» [45], неудивительна подмена чувcтва вины агреccией [30]. Большинcтво поляков, по cловам М. Орвид, «не оcознает, что ноcит в cебе образ преcтупления и еще не до- роcло до чувcтва вины» [46, s. 310]. Это подтверждает cтатиcтика: чувcтво cтыда в cвязи c польcко-еврейcкими отношениями во время и поcле войны иcпытывает вcего около одной деcятой опрошенных (что, правда, больше, чем было зафикcировано в cередине 1960-х гг., когда о нем говорило вcего 4,5% реcпондентов [41, s. 31]); во время общепольcкого опроcа в школах почти половина учащихcя (46%) на вопроc, что произошло в Едвабне, отве- тила, что «немцы убили там поляков, укрывавших евреев». Проблема Холо- коста для польского сознания сопряжена с мегаломанией и эгоцентризмом собственной романтической мартирологии: «Иccледования общеcтвенно- го мнения показывают, что большинcтво поляков cчитает, будто поляки поcтрадали во время оккупации cильнее, чем евреи» [37] и т. д.). Фигура ев- рея — даже в cитуации почти полного отcутcтвия еврейcкого меньшинcтва в cовременной Польше — по-прежнему оcтаетcя «эмблемой Чужого» [29], помогающей маркировать границы польcкой идентичноcти. В cилу того, что эта — выпадающая из большого нарратива — чаcть польcкого опыта оcталаcь, неcмотря на «вездеcущноcть еврейcкого отcутcтвия» [47], неоcво- енной, Холокоcт остается «точкой отcчета для польcкого коллективного cознания» [20, s. 344]. Список литературы Исследования 1 Агамбен, Д. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. М.: Европа, 2011. 192 с. 2 Адельгейм И.Е. Поэтизированная индульгенция. Феномен успеха романа Анджея Щипёрского «Начало» // Славянский альманах. 2021. № 1–2. С. 346–364. DOI: 10.31168/2073-5731.2021.1-2.4.01 3 Адельгейм И.Е. Они, мы, я… Реконструкция семейной идентичности и процесс нравственной самоидентификации в текстах Моники Шнайдерман и Елены Чи- жовой // Литература в социокультурном пространстве современной Централь- Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 234 ной и Юго-Восточной Европы: аксиологический дискурc. К 90-летию Галины Яковлевны Ильиной (по материалам III Хоревских чтений) / отв. ред. И.Е. Адельгейм. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2021. С. 54–88. DOI: 10.31168/2618-8554.2021.04 4 Адельгейм И.Е. Топос варшавского Муранова в польской прозе «внуков Холоко- ста» // Топос города в синхронии и диахронии: литературная парадигма Цен- тральной и Юго-Восточной Европы / отв. ред. Н.Н. Старикова. М.: Ин-т славя- новедения РАН, 2023. С. 15–87. DOI: 10.31168/7576-0481-7.1 5 Александер Дж., Куракин Д.Ю. Культурная травма и коллективная идентич- ность // Социологический журнал. 2012. № 3. С. 5–40. 6 Визигина А.В., Столин В.В. Внутренний диалог и самоотношение // Психологи- ческий журнал. 1989. Т. 10, № 6. С. 50–57. 7 Диди-Юберман Ж. Изображения вопреки всему // Отечественные записки. 2008. № 4 (43). С. 77–94. 8 Крюкова Е.Б., Коваль О.А. Художественная достоверность морального свидетель- ства в романах Имре Кертеса // Имагология и компаративистика. 2023. № 19. С. 268–291. DOI: 10.17223/24099554/19/15 9 Леви П. Канувшие и спасенные. М.: Новое изд-во, 2010. 196 с. 10 Рикёр П. Память, история, забвение / пер. с фр. яз. И.И. Блауберг, И.С. Вдовина, О.И. Мачульская, Г.М. Тавризян. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 2004. 728 с. 11 Рождественская Е. Репрезентация культурной травмы: музеефикация холоко- ста // Философско-литературный журнал «Логос». 2017. № 5 (120). С. 87–114. DOI: 10.22394/0869-5377-2017-5-87-111 12 Розанова Л.В. Внутренний диалог как фактор преодоления жизненного кризиса // Омский научный вестник. 2008. № 3 (67). С. 148–150. 13 Скопин Д.А. Клод Ланцман и Жорж Диди-Юберман: две теории репрезентации бесчеловечного опыта XX столетия // Вестник ВолГУ. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. 2015. № 2. С. 79–88. http://dx.doi.org/10.15688/jvolsu4.2015.2.8 14 Bikont A. My z Jedwabnego. Wołowiec: Czarne, 2004. 608 s. 15 Błoński J. Biedni Polacy patrzą na getto // Tygodnik Powszechny. 1987. № 2. S. 42–46. 16 Chomątowska B. Stacja Muranów. Wołowiec: Czarne, 2012. 461 s. 17 Ciołkiewicz P. Debata publiczna na temat mordu w Jedwabnem w kontekście przeobrażeń pamięci zbiorowej // Przegląd Socjologiczny. 2003. № 1. S. 285–306. 18 Czapliński P. Polska do wymiany. Późna nowoczesność i nasze wielkie narracje. Warszawa: W.A.B., 2009. 372 s. 19 Czapliński P. Poruszona mapa. Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2016. 420 s. 20 Czapliński P. Zagłada — niedokończona narracja polskiej nowoczesności // Ślady obecności / red. Sł. Buryła, A. Molisa. Kraków: Universitas, 2010. S. 337–392. Мировая литература / И.Е. Адельгейм 235 21 Czarna dziura. Ze S. Krajewskim rozmawia E. Berberyusz // Tygodnik Powszechny. 1987. № 14. S. 4. 22 Delaperrière M. Miejsca pamięci czy pamięć miejsc? Kilka refleksji na temat uobecniania przeszłości w literaturze współczesnej // Ruch Literacki. 2013. Z. 1 (316). S. 49–61. 23 Dobrosielski P. Spory o Grossa. Polskie problemy z pamięcią o Żydach. Warszawa: Instytut Badań Literackich, 2017. 333 s. 24 Engelking B., Grabowski J. Dalej jest noc. Losy Żydów w wybranych powiatach okupowanej Polski. Warszawa: Stowarzyszenie Centrum Badań nad Zagładą Żydów, 2018. 1700 s. 25 Engelking B. Jest taki piękny słoneczny dzień… Losy Żydów szukających ratunku na wsi polskiej 1942–1945. Warszawa: Stowarzyszenie Centrum Badań nad Zagładą Żydów, 2011. 294 s. 26 Engelking B. Pamięć: historia Żydów polskich przed, w czasie i po Zagładzie. Warszawa: Fundacja Shalom, 2004. 352 s. 27 Engelking B. Prowincja noc. Życie i zagłada Żydów w dystrykcie warszawskim. Warszawa: Wydawnictwo Instytutu Filozofii i Socjologii PAN, 2007. 646 s. 28 Engelking B. «Szanowny panie gistapo»: donosy do władz niemieckich w Warszawie i okolicach w latach 1940–1941. Warszawa: Wydawnictwo Instytutu Filozofii i Socjologii PAN, 2003. 116 s. 29 Engelking B. W sprawie «polskich obozów koncentracyjnych» musimy użyć raczej skalpela niż siekiery. Wywiad // Gazeta.pl Weekend URL: http://weekend.gazeta.pl/ weekend/1,152121,22970864,prof-barbara-engelking- -w-sprawie-polskich-obozowkoncentracyjnych. html#Z_MT (дата обращения: 10.02.2024). 30 Engelking B. Zagłada i pamięć. Doświadczenia Holocaustu i jego konsekwencje opisane na podstawie relacji autobiograficznych. Warszawa: Wydawnictwo Instytutu Filozofii i Socjologii PAN, 2001. 318 s. 31 Forecki P. Spór o Jedwabne. Analiza debaty publicznej. Poznań: Wydawnictwo Naukowe Instytutu Nauk Politycznych i Dziennikarstwa Uniwersytetu im. Adama Mickiewicza, 2008. 142 s. 32 Głowiński M. Esej Błońskiego po latach // Zagłada Żydów. Studia i materiały. 2006. № 2. S. 12–20. 33 Głowiński M. Głód i śmierć. O antologii Marty Janczewskiej i Jacka Leociaka Archiwum Ringelbluma // Teksty Drugie. 2020. № 6. S. 115-124. 34 Gross J.T. Sąsiedzi. Historia Zagłady żydowskiego miasteczka. Sejny: Pogranicze, 2000. 157 s. 35 Gross J.T. Strach. Antysemityzm w Polsce tuż po wojnie. Historia moralnej zapaści. Kraków: Znak, 2008. 352 s. 36 Gross J.T. Złote żniwa. Rzecz o tym, co się działo na obrzeżach zagłady Żydów. Kraków: Znak, 2011. 198 s. Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 236 37 J.T. Gross o polskim udziale w Zagładzie: Postawcie pomniki wywiezionym z miasteczek Żydom zamiast Kaczyńskiemu. Rozmowa Sławomira Sierakowskiego // Krytyka Polityczna. 2018. 12.II. URL: http://krytykapolityczna.pl/kraj/jantomaszgross- slawomir-sierakowski-wywiad-polska-antysemityzm-holokaust/ (дата обращения: 09.02.2024). 38 Janicka E. Festung Warschau. Warszawa: Wydawnictwo Krytyki Politycznej, 2011. 392 s. 39 Koźmińska-Frejlak E. Świadkowie Zagłady — Holocaust jako zbiorowe doświadczenie Polaków // Przegląd Socjologiczny. 2002. № 2. S. 181–206. 40 Krupa B. Opowiedzieć Zagładę. Polska proza i historiografia wobec Holocaustu (1987– 2003). Kraków: Universitas, 2013. 569 s. 41 Kucia M. Polacy wobec Auschwitz, Zagłady i Żydów w świetle badań socjologicznych z 2010 roku i badań wcześniejszych // Antysemityzm, Holokaust, Auschwitz w badaniach społecznych / red. M. Kucia. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2011. S. 11–36. 42 Leociak J. Aryjskim tramwajem przez warszawskie getto, czyli hermeneutyka pustego miejsca // Maski współczesności. O literaturze i kulturze XX wieku / Red. L. Burska, M. Zaleski. Warszawa: Wydawnictwo IBL PAN, 2001. S. 75–87. 43 Leociak J. Młyny Bo1e. Zapiski o Kościele i Zagładzie. Wołowiec: Czarne, 2018. 200 s. 44 Leociak J. Ratowanie. Opowieści Polaków i Żydów. Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2010. 313 s. 45 Marzec wiecznie żywy. Z Jackiem Leociakiem rozmawia Adam Puchejda // Kultura Liberalna. 2018. № 6. URL: https://kulturaliberalna.pl/2018/02/06/leociakpuchejda- zydzi-polacy-nacjonalizm/ (дата обращения: 01.02.2024). 46 Orwid M. Przeżyć... i co dalej? Rozmawiają K. Zimmerer, K. Szwajca. Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2006. 346 s. 47 Paziński P. Ślady w skażonym krajobrazie. URL: // https://nowe-peryferie.pl/index. php/201709/slady-skazonym-krajobrazie (дата обращения: 10.02.2024). 48 Romanowski A. Biedni Polacy patrzą na siebie // Znak. 1988. № 5–6. S. 141–159. 49 Rymanowski W. Siewca antysemityzmu? // Życie Literackie. 1987. № 15. S. 13. 50 Salmonowicz St. Głębokie korzenie i długi żywot stereotypów // Tygodnik Powszechny. 1987. № 6. S. 5. 51 Sawisz A. Obraz Żydów i stosunków polskożydowskich w listach telewidzów po emisji filmu «Shoah» // «Bliscy i dalecy». Studia nad postawami wobec innych narodów, ras i grup etnicznych. / red. A. Jasińska-Kania. Warszawa: Instytut Socjologii, Uniwersytet Warszawski, 1992. T. 2. S. 137–165. 52 Sendyka R. Pryzma. Zrozumieć nie-miejsce pamięci // Teksty Drugie. 2013. № 1/2. S. 323–244. 53 Siła-Nowicki W. Janowi Błońskiemu w odpowiedzi // Tygodnik Powszechny. 1987. № 13. S. 4. Мировая литература / И.Е. Адельгейм 237 54 Steinlauf M. Pamięć nieprzyswojona. Warszawa: Cyklady, 2001. 146 s. 55 Tokarczuk O. Czuły narrator. Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2020. 320 s. 56 Tokarska-Bakir J. Legendy o krwi. Antropologia przesądu. Warszawa: W.A.B., 2008. 795 s. 57 Tokarska-Bakir J. Okrzyki pogromowe. Szkice z antropologii historycznej Polski lat 1939–1946. Wołowiec: Czarne, 2012. 400 s. 58 Tokarska-Bakir J. Pod klątwą. Portret społeczny pogromu kieleckiego. Kraków: Czarna owca, 2018. T. 1. 768 s. 59 Tokarska-Bakir J. Rzeczy mgliste. Sejny: Pogranicze, 2004. 224 s. 60 Turowicz J. Racje polskie i racje żydowskie // Tygodnik Powszechny. 1987. № 14. S. 1, 4. Источники 61 Rymkiewicz J.M. Umschlagplatz. Warszawa: Niezależna Oficyna Wydawnicza, 1988. 190 s. 62 Szymborska W. Drobne ogłoszenia. URL: https://polska-poezja.com/wislawaszymborska/ drobne-ogloszenia/ (дата обращения: 10.02.2024). References 1 Agamben, D. Homo sacer. Chto ostaetsia posle Osventsima: arkhiv i svidetel’ [Homo Sacer. What Remains After Auschwitz: Archive and Witness]. Moscow, Evropa Publ., 2011. 192 p. (In Russ.) 2 Adel’geim, I.E. “Poetizirovannaia indul’gentsiia. Fenomen uspekha romana Andzheia Shchiperskogo ʽNachalo’.” [“A Poeticised Indulgence. ʽThe Beginning’ by Andrzej Szczypiorski: A Story of Success”]. Slavianskii al’manakh, no. 1–2, 2021, pp. 346–364. DOI: 10.31168/2073-5731.2021.1-2.4.01 (In Russ.) 3 Adel’geim, I.E. “Oni, my, ia… Rekonstruktsiia semeinoi identichnosti i protsess nravstvennoi samoidentifikatsii v tekstakh Moniki Shnaiderman i Eleny Chizhovoi” [“They, We, Me... Reconstruction of Family Identity and the Process of Moral Self- Identification in Monika Sznajderman’s and Elena Chizhova’s Texts”]. Adel’geim, I.E., editor. Literatura v sotsiokul’turnom prostranstve sovremennoi Tsentral’noi i Iugo- Vostochnoi Evropy: aksiologicheskii diskurs. K 90-letiiu Galiny Iakovlevny Il’inoi (po materialam III Khorevskikh chtenii) [Literature in the Socio-Cultural Space of Modern Central and South-Eastern Europe: Axiological Discourse. On the 90th Anniversary of Galina Yakovlevna Ilyina (Proceedings of the III Khorev Readings)]. Moscow, Institute of Slavic and Balkan Studies RAS Publ., 2021, pp. 54–88. DOI: 10.31168/2618- 8554.2021.04 (In Russ.) 4 Adel’geim, I.E. “Topos varshavskogo Muranova v pol’skoi proze ʽvnukov Kholokosta’.” [“Topos of Warsaw Muranów in the Polish Prose of the ʽGrandchildren of the Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 238 Holocaust’.”] Topos goroda v sinkhronii i diakhronii: literaturnaia paradigma Tsentral’noi i Iugo-Vostochnoi Evropy [The Topos of the City in Synchronicity and Diachrony: A Literary Paradigm of Central and South-Eastern Europe]. Moscow, Institute of Slavic and Balkan Studies of the Russian academy of sciences Publ., 2023, pp. 15–87. DOI: 10.31168/7576-0481-7.1 (In Russ.) 5 Aleksander, Dzh, and D.Iu. Kurakin. “Kul’turnaia travma i kollektivnaia identichnost’” [“Cultural Trauma and Collective Identity”]. Sotsiologicheskii zhurnal, no. 3, 2012, pp. 5–40. (In Russ.) 6 Vizigina, A.V., and V.V. Stolin. “Vnutrennii dialog i samootnoshenie” [“Internal Dialogue and Self-Perception”]. Psikhologicheskii zhurnal, vol. 10, no. 6, 1989, pp. 50–57. (In Russ.) 7 Didi-Huberman, Zh. “Izobrazhenyia vopreki vsemu” [“Images in Spite of All”]. Otechestvennye zapiski, no. 4 (43), 2008, pp. 77–94. (In Russ.) 8 Kriukova, E.B., and O.A. Koval’. “Khudozhestvennaia dostovernost’ moral’nogo svidetel’stva v romanakh Imre Kertesa” [“The Literary Truth of Moral Testimony in Imre Kertész’s Novels”]. Imagologiia i komparativistika, no. 19, 2023, pp. 268–291. DOI: 10.17223/24099554/19/15 (In Russ.) 9 Levi, P. Kanuvshie i spasennye [The Drowned and the Saved]. Moscow, Novoe izdatel’stvo Publ., 2010. 196 p. (In Russ.) 10 Riker, P. Pamiat’, istoriia, zabvenie [Memory, History, Forgetting]. Moscow, Izdatel’stvo gumanitarnoi literatury Publ., 2004. 728 p. (In Russ.) 11 Rozhdestvenskaia, E. “Reprezentatsiia kul’turnoi travmy: muzeefikatsiia kholokosta” [“Representation of Cultural Trauma: The Museification of the Holocaust”]. Filosofskoliteraturnyi zhurnal “Logos”, no. 5 (120), 2017, pp. 87–114. DOI: 10.22394/0869-5377- 2017-5-87-111 (In Russ.) 12 Rozanova, L.V. “Vnutrennii dialog kak faktor preodoleniia zhiznennogo krizisa” [“Internal Dialogue as a Factor in Overcoming Life Crisis”]. Omskii nauchnyi vestnik, no. 3 (67), 2008, pp. 148–150. (In Russ.) 13 Skopin, D.A. “Klod Lantsman i Zhorzh Didi-Iuberman: dve teorii reprezentatsii beschelovechnogo opyta XX stoletiia” [“Claude Lanzmann and Georges Didi- Huberman: Two Theories of Representing the 20th Century Inhuman Experience”]. Vestnik VolGU. Seriia 4: Istoriia. Regionovedenie. Mezhdunarodnye otnosheniia, no. 2, 2015, pp. 79–88. http://dx.doi.org/10.15688/jvolsu4.2015.2.8 (In Russ.) 14 Bikont, Anna. My z Jedwabnego. Wołowiec, Czarne, 2004. 608 s. (In Polish) 15 Błoński, Jan. “Biedni Polacy patrzą na getto.” Tygodnik Powszechny, no. 2, 1987, ss. 42–46. (In Polish) 16 Chomątowska, Beata. Stacja Muranów. Wołowiec, Czarne, 2012. 461 s. (In Polish) 17 Ciołkiewicz, Paweł. “Debata publiczna na temat mordu w Jedwabnem w kontekście przeobrażeń pamięci zbiorowej.” Przegląd Socjologiczny, no. 1, 2003, ss. 285–306. (In Polish) Мировая литература / И.Е. Адельгейм 239 18 Czapliński, Przemysław. Polska do wymiany. Późna nowoczesność i nasze wielkie narracje. Warszawa, W.A.B., 2009. 372 s. (In Polish) 19 Czapliński, Przemysław. Poruszona mapa. Kraków, Wydawnictwo Literackie, 2016. 420 s. (In Polish) 20 Czapliński, Przemysław. “Zagłada — niedokończona narracja polskiej nowoczesności.” Buryła, Słavomir, i Alina Molisa, redaktorzy. Ślady obecności. Kraków, Universitas, 2010, ss. 337–392. (In Polish) 21 “Czarna dziura. Ze S. Krajewskim rozmawia E. Berberyusz.” Tygodnik Powszechny, no. 14, 1987, s. 4. (In Polish) 22 Delaperrière, Maria. “Miejsca pamięci czy pamięć miejsc? Kilka refleksji na temat uobecniania przeszłości w literaturze współczesnej.” Ruch Literacki, no. 1 (316), 2013, ss. 49–61. (In Polish) 23 Dobrosielski, Paweł. Spory o Grossa. Polskie problemy z pamięcią o Żydach. Warszawa, Instytut Badań Literackich, 2017. 261 s. (In Polish) 24 Engelking, Barbara, i Jan Grabowski. Dalej jest noc. Losy Żydów w wybranych powiatach okupowanej Polski. Warszawa, Stowarzyszenie Centrum Badań nad Zagładą Żydów, 2018. 1700 s. (In Polish) 25 Engelking, Barbara. Jest taki piękny słoneczny dzień… Losy Żydów szukających ratunku na wsi polskiej 1942–1945. Warszawa, Stowarzyszenie Centrum Badań nad Zagładą Żydów, 2011. 294 s. (In Polish) 26 Engelking, Barbara. Pamięć: historia Żydów polskich przed, w czasie i po Zagładzie. Warszawa, Fundacja Shalom, 2004. 352 s. (In Polish) 27 Engelking, Barbara. Prowincja noc. Życie i zagłada Żydów w dystrykcie warszawskim. Warszawa, Wydawnictwo Instytutu Filozofii i Socjologii PAN, 2007. 646 s. (In Polish) 28 Engelking, Barbara. “Szanowny panie gistapo”: donosy do władz niemieckich w Warszawie i okolicach w latach 1940–1941. Warszawa, Wydawnictwo Instytutu Filozofii i Socjologii PAN, 2003. 116 s. (In Polish) 29 Engelking, Barbara. “W sprawie ʽpolskich obozów koncentracyjnych’ musimy użyć raczej skalpela niż siekiery. Wywiad.” Gazeta.pl Weekend. Available at: http://weekend. gazeta.pl/weekend/1,152121,22970864,prof-barbara-engelking- -w-sprawie-polskichobozow- koncentracyjnych.html#Z_MT (Accessed 10 February 2024). (In Polish) 30 Engelking, Barbara. Zagłada i pamięć. Doświadczenia Holocaustu i jego konsekwencje opisane na podstawie relacji autobiograficznych. Warszawa, Wydawnictwo Instytutu Filozofii i Socjologii PAN, 2001. 318 s. (In Polish) 31 Forecki, Piotr. Spór o Jedwabne. Analiza debaty publicznej. Poznań, Wydawnictwo Naukowe Instytutu Nauk Politycznych i Dziennikarstwa Uniwersytetu im. Adama Mickiewicza, 2008. 142 s. (In Polish) 32 Głowiński, Michał. “Esej Błońskiego po latach.” Zagłada Żydów. Studia i materiały, no. 2, 2006, ss. 12–20. (In Polish) Studia Litterarum /2024 том 9, № 3 240 33 Głowiński, Michał. “Głód i śmierć. O antologii Marty Janczewskiej i Jacka Leociaka Archiwum Ringelbluma.” Teksty Drugie, no. 6, 2020, ss. 115–124. (In Polish) 34 Gross, Jan Tomasz. Sąsiedzi. Historia Zagłady żydowskiego miasteczka. Sejny, Pogranicze, 2000. 157 s. (In Polish) 35 Gross, Jan Tomasz. Strach. Antysemityzm w Polsce tuż po wojnie. Historia moralnej zapaści. Kraków, Znak, 2008. 352 s. (In Polish) 36 Gross, Jan Tomasz. Złote żniwa. Rzecz o tym, co się działo na obrzeżach zagłady Żydów. Kraków, Znak, 2011. 198 s. (In Polish) 37 “J.T. Gross o polskim udziale w Zagładzie: Postawcie pomniki wywiezionym z miasteczek Żydom zamiast Kaczyńskiemu. Rozmowa Sławomira Sierakowskiego.” Krytyka Polityczna, 12.II.2018. Available at: http://krytykapolityczna.pl/kraj/ jan-tomaszgross-slawomir-sierakowski-wywiad-polska-antysemityzm-holokaust/ (Accessed 09 February 2024). (In Polish) 38 Janicka, Elżbieta. Festung Warschau. Warszawa, Wydawnictwo Krytyki Politycznej, 2011. 392 s. (In Polish) 39 Koźmińska-Frejlak, Ewa. “Świadkowie Zagłady — Holocaust jako zbiorowe doświadczenie Polaków.” Przegląd Socjologiczny, no. 2, 2002, ss. 181–206. (In Polish) 40 Krupa, Bartłomiej. Opowiedzieć Zagładę. Polska proza i historiografia wobec Holocaustu (1987–2003). Kraków, Universitas, 2013. 569 s. (In Polish) 41 Kucia, Marek. “Polacy wobec Auschwitz, Zagłady i Żydów w świetle badań socjologicznych z 2010 roku i badań wcześniejszych.” Kucia, Marek, redaktor. Antysemityzm, Holokaust, Auschwitz w badaniach społecznych. Kraków, Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, 2011, ss. 11–36. (In Polish) 42 Leociak, Jacek. “Aryjskim tramwajem przez warszawskie getto, czyli hermeneutyka pustego miejsca.” Burska, Lidia, i Marek Zaleski, redaktorzhy. Maski współczesności. O literaturze i kulturze XX wieku. Warszawa, Wydawnictwo IBL PAN, 2001, ss. 75–87. (In Polish) 43 Leociak, Jacek. Młyny Boże. Zapiski o Kościele i Zagładzie. Wołowiec, Czarne, 2018. 200 s. (In Polish) 44 Leociak, Jacek. Ratowanie. Opowieści Polaków i Żydów. Kraków, Wydawnictwo Literackie, 2010. 313 s. (In Polish) 45 “Marzec wiecznie żywy. Z Jackiem Leociakiem rozmawia Adam Puchejda.” Kultura Liberalna, no. 6, 2018. Available at: https://kulturaliberalna.pl/2018/02/06/leociakpuchejda- zydzi-polacy-nacjonalizm/ (Аccessed 01 February 2024). (In Polish) 46 Orwid, Maria. Przeżyć... i co dalej? Rozmawiają K. Zimmerer, K. Szwajca. Kraków, Wydawnictwo Literackie, 2006. 346 s. (In Polish) 47 Paziński, Piotr. “Ślady w skażonym krajobrazie.” Available at: https://nowe-peryferie. pl/index.php/201709/slady-skazonym-krajobrazie (Accessed 10 February 2024). (In Polish) Мировая литература / И.Е. Адельгейм 48 Romanowski, Andrzej. “Biedni Polacy patrzą na siebie.” Znak, no. 5–6, 1988, ss. 141–159. (In Polish) 49 Rymanowski, Witold. “Siewca antysemityzmu?” Życie Literackie, no. 15, 1987, s. 13. (In Polish) 50 Salmonowicz, Stanisław. “Głębokie korzenie i długi żywot stereotypów.” Tygodnik Powszechny, no. 6, 1987, s. 5. (In Polish) 51 Sawisz, Anna. “Obraz Żydów i stosunków polskożydowskich w listach telewidzów po emisji filmu ʽShoah’.” Jasińska-Kania, Aleksandra, redaktor. “Bliscy i dalecy.” Studia nad postawami wobec innych narodów, ras i grup etnicznych, t. 2. Warszawa, Instytut Socjologii, Uniwersytet Warszawski, 1992, ss. 137–165. (In Polish) 52 Sendyka, Roma. “Pryzma. Zrozumieć nie-miejsce pamięci.” Teksty Drugie, no. 1/2, 2013, ss. 323–244. (In Polish) 53 Siła-Nowicki, Władysław. “Janowi Błońskiemu w odpowiedzi.” Tygodnik Powszechny, no. 13, 1987, s. 4. (In Polish) 54 Steinlauf, Michael. Pamięć nieprzyswojona. Warszawa, Cyklady, 2001. 146 s. (In Polish) 55 Tokarczuk, Olga. Czuły narrator. Kraków, Wydawnictwo Literackie, 2020. 320 s. (In Polish) 56 Tokarska-Bakir, Joanna. Legendy o krwi. Antropologia przesądu. Warszawa, W.A.B., 2008. 795 s. (In Polish) 57 Tokarska-Bakir, Joanna. Okrzyki pogromowe. Szkice z antropologii historycznej Polski lat 1939–1946. Wołowiec, Czarne, 2012. 400 s. (In Polish) 58 Tokarska-Bakir, Joanna. Pod klątwą. Portret społeczny pogromu kieleckiego, t. 1. Kraków, Czarna owca, 2018. 768 s. (In Polish) 59 Tokarska-Bakir, Joanna. Rzeczy mgliste. Sejny, Pogranicze, 2004. 224 s. (In Polish) 60 Turowicz, Jerzy. “Racje polskie i racje żydowskie.” Tygodnik Powszechny, no. 14, 1987, ss. 1, 4. (In Polish)