Studia Litterarum

Студенту-филологу, изучающему русскую или зарубежную литературу, ско- рее всего, и в голову не приходит мысль о том, что наличие в наших се- годняшних учебных пособиях по зарубежной литературе ХХ в. главы «Экс- прессионизм» — факт далеко не само собой разумеющийся [21; 7; 3; 24; 17], а ведь только с конца 1960-х — середины 1970-х гг. экспрессионизм как течение впервые появляется в советских академических изданиях истории немецкой литературы и становится неотъемлемой частью литературного процесса [20; 18; 19; 22; 27; 28]. Путь к официальному признанию отече- ственной наукой экспрессионизма как одного из самых значительных яв- лений в немецкой культуре, как важнейшей художественно-эстетической системы, как самостоятельного течения в литературе и искусстве в общей картине европейского модернизма первой четверти ХХ в. по-настоящему тернист и заслуживает специального историко-литературного исследо- вания. В этом направлении в последние десятилетия российскими исто- риками литературы и искусствоведами ведется большая работа [25; 49; 5; 2]. В данной статье мы не ставим задачи проследить этот путь, напомним лишь, что после недолгого продуктивного контакта немецкого экспрессио- низма и русского авангарда в первой четверти ХХ в., этой яркой и короткой фазы необычайной открытости русской поэзии, живописи, графики, театра авангардным европейским веяниям, в том числе и экспрессионизму [40; 41], начались годы настоящих гонений на него, вплоть до физического истре- бления носителей его духа и идей, сожжения и запрета книг и произведений искусства, причем как в Германии, так и в России: «Именно Москва и Бер- лин как имперские центры концентрировали и политическую, и военную, и идеологическую, и культурную суть жизни <…> народов в 1900–1950-е гг. Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 425 Именно здесь художники поднимались к высотам художественного гения, а власть проявляла беспрецедентную жестокость в подавлении свободы че- ловеческого духа»1. Объявленный «дегенеративным искусством», или «искусством вы- рождения», социальным чужаком и даже классовым врагом, экспрессио- низм не пришелся ко двору ни одному тоталитарному режиму из-за своего инакомыслия и бунтарского нрава. «Магия и не поддающаяся тривиализа- ции загадочность экспрессионизма» [10, с. 20] страшили как Сталина, так и Гитлера. В послереволюционной России и позже в Советском Союзе науч- ный и читательский интерес к немецкоязычному экспрессионизму еще дол- гие годы был крайне ограничен идеологическими догмами и деятельностью целых учреждений, писательских съездов, влиятельных печатных органов и отдельных «ответственных лиц», обвинявших экспрессионизм в том, что «порождаемый им дух прямо ведет к фашизму» [61, с. 50]. Марксистская критика не оставила экспрессионизму никаких шансов на существование в Советской России, так как это был «классовый враг <…>, капитулиро- вавший перед белым террором буржуазии <…>, идеологически близкий к теории насилия НСДАП» [12, с. 45]. Первые попытки реабилитации экс- прессионизма в СССР в 1960-х гг. были достаточно смелым гражданским поступком, но в силу идеологических требований времени экспрессионизм следовало считать «восстанием слабых» и «бунтом на коленях» [15, с. 26]. На первом учредительном съезде Российского союза германистов в 2003 г. мной был сделан доклад «Немецкоязычный экспрессионизм в осве- щении российской германистики» [26]. Тема доклада именно в такой фор- мулировке была предложена П.М. Топером (1923–2006), при этом П.М. То- пер знал, что такой историко-литературный ракурс не является предметом моих научных интересов. Однако для общей проблематики съезда и учреж- дения научного сообщества германистов в России на тот момент, как считал П.М. Топер, важным было подвести некоторый промежуточный итог в изу- чении немецкоязычного литературного экспрессионизма в российском ли- тературоведении. Поэтому в докладе были представлены основные этапы возвращения немецкого и австрийского экспрессионизма в научный дис- курс Советского Союза и, в частности, России, а также отмечен огромный 1 Эта характеристика прозвучала при открытии уникальной на тот момент выставки «Москва — Берлин» в Москве 1995–1996 гг. [42, с. 9]. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 426 вклад отечественных ученых в возрождение интереса к этому феномену и в его научное осмысление. Хотелось бы воспользоваться случаем, что- бы еще раз с благодарностью назвать среди пионеров на этом пути имена А.В. Дранова, М.Л. Гаспарова, А.А. Гугнина, В.Ф. Колязина, А.В. Маркина, Г. Недошивина, Н.С. Павловой, З.С. Пышновской, Г.И. Ратгауза, Д.В. Сара- бьянова, В.М. Толмачева, П.М. Топера, В.Л. Топорова, В.С. Турчина и выра- зить признательность всем литературоведам и искусствоведам, чьи работы заложили основу сегодняшнего экспрессионизмоведения и сформировали понимание немецкоязычного экспрессионизма как важнейшего «культур- ного феномена Новейшего времени» [48]. С тех пор прошло 17 лет. Каково же состояние российского экспрессионизмоведения сегодня и не иссяк ли в нашей российской науке интерес к экспрессионизму Германии и Австрии? Именно на эти вопросы я попытаюсь ответить в данной статье. Если согласиться с утверждением Н.С. Павловой 2001 г. о том, что «теперь экспрессионизм изучен, осмыслен, классифицирован» [21, с. 182], то приходится удивляться непрекращающемуся потоку научных публи- каций по этой теме2. Судя по всему, экспрессионизм осмыслен все же не до конца и почему-то продолжает нас тревожить. Его 100-летний юби- лей, широко и разнообразно до сих пор отмечаемый в Европе и в России, убедительно продемонстрировал его поразительную живучесть и акту- альность. Как заметил Б. Рохлин по поводу столетия художественного объединения «Мост» (“Die Brücke”), «столетнее дитя выглядит юным, здо- ровым и по-прежнему привлекательным. Урок немецкого продолжается» [36]. И действительно, присутствие экспрессионизма, явное или скрытое, наблюдается во всех жанрах искусства и литературы ХХI в., мы отмечаем не- утолимый научный интерес российских литературоведов и искусствоведов к этому яркому явлению, желание вновь и вновь возвращаться к разговору о нем и какое-то поразительно личное, глубоко интимное к нему отношение. Хотелось бы непременно сказать об этом особом отношении, которое мне, как участнику двух международных научных конференций в Государствен- ном институте искусствознания в 2011 и 2019 гг., посчастливилось вновь почувствовать и которое напомнило мне собственное состояние непреходя- 2 Только в электронной библиотеке e-library с 2003 г., по самой приблизительной оценке, насчитывается около тысячи публикаций, посвященных литературе и искусству экспрессио- низма. Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 427 щего радостного волнения во время работы над монографией «Лирика не- мецкого экспрессионизма: профили чужести» (1999) [22] в Немецком лите- ратурном архиве в г. Марбах-на-Неккаре. В этом городе и в этой библиотеке Национального музея Шиллера, которым и Германия, и все мы обязаны ренессансом экспрессионизма3, еще и сегодня можно ощутить, как гово- рил К. Хиллер, «высокую психическую температуру» явления [56, с. 530]. Чудом сохранившийся архив Курта Пинтуса (1886–1975), который сейчас здесь находится, не только дает всестороннее представление о масштабе и значении явления, но и вызывает эффект близкого личного знакомства со всей уникальной субкультурной ситуацией, с интенсивностью издатель- ской деятельности, с неповторимой атмосферой творческой активности и с судьбой каждого представителя экспрессионистского поколения. Аутентич- ность документов, запах журнальных страниц столетней давности, первые издания ставших впоследствии известными произведений, огромный мас- сив как литературы экспрессионизма, так и документов о нем, возможность непрерывного «звездообразного» чтения в одном конкретном месте, очень близком к природе, порождают чувства и ощущения, которые можно было бы назвать «профессиональной эйфорией» и которые, как точно выразился В.Ф. Колязин, повергают исследователя в состояние «аффекта в процессе большой внутренней работы» [10, с. 21]. Поражающий воображение лите- ратурный материал так захватывает исследователя, что он, находясь в еди- ном интеллектуальном эфире с ним, не может не прочувствовать глубоко лично всю горечь «невостребованного энтузиазма» (Г. Гейм) экспрессио- низма и дистанцироваться от трагической судьбы целого поколения обра- зованных и талантливых молодых людей4. На городском кладбище Марба- ха Курт Пинтус нашел и свое последнее пристанище. В 1999 г. я обнаружила его могилу в запущенном состоянии на фоне других, ухоженных, могиль- ных камней. Все поросло мхом и плющом, латунные буквы едва читались. 3 Речь идет о первой послевоенной выставке экспрессионистского искусства 08.05. — 31.10.1960 г. в Немецком литературном архиве Национального музея Ф. Шиллера в г. Мар- бах-на-Неккаре. См. каталог выставки: [58]. 4 Помимо архива К. Пинтуса в Марбахе хранятся обширные материалы творческо- го наследия К. Оттена, С. Кронберга, Э.В. Лотца, А. Шнака, Ф. Хардекопфа, Ф. Брауна, Г. Майстера, К. Эдшмида, А.В. Хаймеля, Г. Кольвеля, П. Штегмана и других представителей «экспрессионистского десятилетия»; многое из перечисленного пока не введено полностью в научный оборот. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 428 Как позже сказал бургомистр города во время моего визита в мэрию по по- воду «этого безобразия», это была «случайная фаза запустения», но в тот момент мне об этом ничего не было известно, было горько и обидно, и я, к тому времени уже совершенно пораженная этим вирусом, чувствуя себя в ответе за весь экспрессионизм, «по-родственному» привела могилу в над- лежащий вид, очистила каждую букву и цифру зубной щеткой, отскребла и отмыла серый камень, выкорчевала плющ и принесла цветы в горшках, желтые розы. Во время моих последующих визитов могила всегда оказы- валась в полном порядке, с живыми цветами, желтыми розами — кто-то принял эту эстафету. Этот эпизод вспоминается мне сегодня как разверну- тая «абсолютная метафора» судьбы экспрессионизма, который, теперь уже, полагаю, навсегда, отмыли и очистили от несправедливых обвинений, лож- ных толкований, поверхностных суждений и от пыли забвения. Нередко от коллег-исследователей экспрессионизма приходилось слышать, что сухой поначалу и совершенно умозрительный, теоретически смоделированный предмет исследования при погружении в него словно оживал и втягивал изучающего его человека в орбиту своих страстей, ликования и печали. Не удивительно, ведь экспрессионизму всегда была нужна сопричастная публика, читатель, слушатель и зритель, которые тут же становились участ- никами представления. Без этой питательной среды в свое время он просто прекратил существование. Поэтому и писать об экспрессионизме «строго объективно» практически невозможно. Во всех лучших работах о нем и за- рубежных, и отечественных германистов и искусствоведов прочитывается этот второй план личного отношения. Хотелось бы в качестве замечатель- ного примера, подтверждающего эти слова, обратить внимание на статью В.Ф. Колязина, которой открывается сборник трудов, составленный им по следам Международной научной конференции «Херварт Вальден и насле- дие немецкого экспрессионизма». Чувства сопричастности, восхищения и горечи буквально обрушиваются на ее читателя. Разве может равнодушный и бесстрастный ученый написать так: «История жизни и пути на советскую Голгофу Херварта Вальдена непостижима и страшна, как история нежной бабочки, порхнувшей в якобы волшебный огонь» [10, с. 12]? С удивлением и много лет спустя после своего студенчества на фа- культете немецкого языка МГПИИЯ им. М. Тореза (1975–1980) я узнала, что училась в вузе, где преподавал Херварт Вальден — никто из преподава- Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 429 телей немецкого языка никогда не говорил нам об этом, и я не уверена, что знал. Если там и была какая-то мемориальная доска, то никто не обратил на нее наше внимание, а в курсе немецкой литературы экспрессионизм еще отсутствовал, и эта глава не стала частью моего специального филологи- ческого образования. Хотелось бы надеяться, что сейчас, когда экспрес- сионизм снова обрел свою публику, ситуация уже изменилась или вот-вот изменится. *** Сегодня мы с полным правом можем говорить о существовании сло- жившегося и непрерывно развивающегося отечественного экспрессиониз- моведения и охарактеризовать его как одно из популярных и продуктивных научных направлений российской германистики. Основанием для такого суждения служат не только весьма солидное количество научных исследо- ваний, статей, диссертаций и коллективных монографий, энциклопедий, учебных и справочных изданий, вышедших уже в XXI в., или высокий ху- дожественно-эстетический и научный уровень российских культурных ме- роприятий, посвященных немецкому и австрийскому экспрессионизму в различных жанрах искусства, но и особый характер научных результатов, обогативших интернациональную германистику, полученных во многом благодаря тому самому «тайному коду русской германистики» [8], о ко- тором говорил А.И. Жеребин на первом съезде Российского союза герма- нистов. Российское экспрессионизмоведение и объект его исследования — немецкоязычный экспрессионизм — оказались невероятно благодатной и благодарной почвой для развертывания и воплощения в конкретном науч- ном результате этой тайны, а «тайна германистики нашей <…> — это то, что она есть скрытая, имплицитная, неразвернутая и часто безотчетная компа- ративистика, ибо характер восприятия исследователя на последней глубине детерминирован кодом его национальной культуры» [8, с. 28]. Очевидно, что широко применяемый в различных областях филологии и зарекомен- довавший себя как весьма продуктивный метод сравнения и сопоставления позволил и литературоведению выявить в исследуемом феномене такие специфические аспекты и признаки, которые могли вскрыться только в со- поставительной перспективе на фоне иной, чужой этноконцептосферы или на фоне иной языковой структуры. «Принципиальные преимущества <…> Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 430 национальной вненаходимости» (М.М. Бахтин) (цит. по: [8, с. 28]) реализо- вались в данном случае в сверхчувствительности российской германистики по отношению как к экзистенциальной глубине явления, резонирующей в дне сегодняшнем, так и к его языковому воплощению, к тем самым «вкус- ным деталям», которые не всегда достаточно отчетливо высвечиваются в монокультурном исследовании. Так, к примеру, успешная практика перево- да на русский язык немецкоязычной экспрессионистской поэзии и прозы предоставила даже в поле достаточно хорошо изученного литературного материала новые объекты и предметы исследования: благодаря многочис- ленным переводам поэзии Г. Тракля, Г. Гейма, Г. Бенна, Э. Ласкер-Шюлер и других поэтов к традиционному в немецкоязычной германистике изучению образности экспрессионистской поэзии прибавились результаты наблюде- ний российских лингвистов, обративших внимание на когнитивную сущ- ность экспрессионистской «абсолютной метафоры» как один из ведущих способов концептуализации и категоризации действительности в экспрес- сионистской картине мира [59; 23; 13]. Некоторые уникальные элементы экспрессионистской поэтики, например синтетосемия Г. Тракля, в зеркале перевода и на фоне структуры русского языка высветились во всей своей семантической многогранности, неоднозначности и исключительной поэ- тологической значимости [29]. Вклад целой плеяды блестящих переводчи- ков на русский язык поэзии, прозы и драмы экспрессионизма невозмож- но переоценить, они приблизили российскому читателю эту литературу во всей ее своеобычности и глубине. Тем не менее ставшая классической антология экспрессионизма «Сумерки человечества. Симфония новейшей поэзии» (“Menschheitsdämmerung. Symphonie jüngster Dichtung”), издан- ная К. Пинтусом в конце 1919 г., до сих пор не только не переведена пол- ностью ни на один язык, но и не осмыслена как книга, как единый текст. В российском историко-литературном дискурсе и в практике перевода экспрессионистской поэзии на русский язык непонимание единой компо- зиционной структуры книги привело, в частности, к появлению одноимен- ного русскоязычного сборника «Сумерки человечества: Лирика немецкого экспрессионизма» (1990) [44], ошибочно воспринимаемого как перевод стихотворного собрания К. Пинтуса. По незнанию или недоразумению оба собрания нередко приводятся в едином ряду как равнозначные. Наличие русскоязычного стихотворного сборника с аналогичным названием, но не Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 431 отвечающего внутренней программе оригинала («симфония новейшей по- эзии»), является серьезным дезориентирующим фактором, который подле- жит научной коррекции. По инициативе Австрийской библиотеки г. Ека- теринбурга и Института мировой литературы им. А.М. Горького и в связи со 100-летием этого собрания экспрессионистской лирики в 2020–2021 гг. состоялась научная дискуссия между российскими экспрессионизмоведа- ми, в результате которой традиционное для зарубежной и российской гер- манистики видение и понимание книги К. Пинтуса как сборника текстов, или как антологии, было переосмыслено. Международному научному со- обществу была предложена новая, теоретически обоснованная и практиче- ски верифицированная идея о когерентности текста со сквозным сюжетом, выверенной композиционной структурой и множеством разноуровневых элементов связности. По результатам дискуссии готовится к публикации коллективная монография, в основе которой лежит междисциплинарный подход к объекту исследования. Он базируется на том, что контекст класси- ческой симфонии, заданный составителем сборника поэзии К. Пинтусом в его интродукции «Прежде всего» (“Zuvor”) [60], впервые используется как элемент научного инструментария при изучении поэзии модернизма. Такой подход инициирует новый научный взгляд на хорошо известный литера- турный документ ХХ в., необходимый для пересмотра значения экспресси- онистского поколения и его творческого продукта не только для истории мировой литературы модернизма и авангарда, но и для формирования гу- маноцентрического сознания человечества. Данный коллективный труд — произведение с открытым финалом и приглашение к продолжению поиска. Не претендуя на полноту освещения материала в решении поставленной за- дачи, коллектив авторов предлагает научному сообществу, заинтересован- ному в развитии российского экспрессионизмоведения, рассматривать этот коллективный труд как призыв к дальнейшему всестороннему и глубоко- му изучению “Menschheitsdämmerung” не только как одного из важнейших поэтических документов ХХ в., но и как «живой и пробуждающей жизнь» книги (К. Пинтус), автором которой является сам Курт Пинтус. Примечательно, что сопоставительный ракурс экспрессионизмо- ведения и выявление как контактного взаимодействия, так и типологиче- ских параллелей позволили и в русском экспрессионизме увидеть признаки определенной поэтической самостоятельности и услышать его собственный Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 432 голос [45; 30; 31; 1]. Издание в ИМЛИ РАН антологии «Русский экспрессио- низм: Теория. Практика. Критика» (2005), составленной и прокомментиро- ванной В.Н. Терехиной, подняло новую волну интереса к экспрессионизму в России (1919–1925) не как к тенденции, но как к самостоятельному течению на широком фоне русского литературного авангарда [38]. Сам же немецкоязычный экспрессионизм приобрел свойства объяснительной силы — имен- но через его призму коллектив авторов-негерманистов под руководством профессора Н.Л. Лейдермана определил закономерности исторического развития и новые художественные стратегии русской литературы ХХ в. [37]. Опираясь на философские основы и эстетические принципы немецко- язычного экспрессионизма, российские литературоведы осмыслили судьбу экспрессионизма в русской литературе и обосновали его русскую версию в творчестве раннего В. Маяковского, в прозе Б. Пильняка 1920-х гг. и дру- гих русских писателей и поэтов [37]. В опоре на исследования собственно немецкого экспрессионизма проведена спецификация феномена «австрий- ский литературный экспрессионизм», который является неотъемлемой частью всего немецкоязычного экспрессионизма [32]. Поэтика экспресси- онизма как особая техника и объяснительная схема, как специальный код или ключ к декодированию нередко используется при интерпретации на- циональных литератур и искусства разных жанров и периодов. В россий- ско-германском культурном диалоге такая перспектива научного исследо- вания также необычайно актуальна, если не сказать популярна. Практически через весь корпус статей «Энциклопедического сло- варя экспрессионизма», вышедшего в ИМЛИ им. А.М. Горького в 2008 г., проходит этот же сопоставительный вектор: российские литературоведы говорят о национальных версиях феномена во всей Европе, сверяясь с ко- ординатами немецкого и австрийского феномена. Начатый П.М. Топером и завершенный его коллегами грандиозный коллективный труд, первый в отечественной науке, представил экспрессионизм как международное художественное явление и убедительно продемонстрировал, что с конца 1920‑х гг. экспрессионизм как новое мировидение приобрел сначала об- щеевропейский масштаб, а затем вышел за пределы Европы, мощно про- явившись в других культурах [51]. Уникальность этого Словаря состоит, во-первых, в том, что он впервые включает в себя статьи обо всех жанрах литературы и искусства, актуальных для экспрессионизма (драма, лирика, Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 433 проза, живопись, скульптура, архитектура, театр, кино, балет), во-вторых, он не ограничивается немецкоязычным регионом, а затрагивает широкую географию, где экспрессионизм проявился в большей или меньшей степени в форме определенных тенденций или в творчестве отдельных представи- телей литературы и искусства. И, наконец, в-третьих, это не просто Сло- варь, систематизирующий в алфавитном порядке факты и события, реалии и персоналии, но собрание статей аналитического характера о философ- ских и эстетических основах экспрессионизма, о его генезисе, месте и роли в истории литературы и искусства. Это единственный в своем роде словарь в зарубежной и отечественной германистике, который отличается столь всеохватывающим и фундаментальным характером. Около 50 российских ученых — литературоведов и искусствоведов, германистов, славистов, ро- манистов — внесли свой вклад в его подготовку. Подвел ли Словарь финальную черту под размышлениями о сути и судьбе экспрессионизма? Очевидно, нет. Разумеется, он в значительной сте- пени восполнил дефицит научного знания о феномене, однако он же еще раз убедительно продемонстрировал проблему поразительной негомоген- ности явления и высветил существующие лакуны. Как заметил П.М. Топер, «экспрессионизм принадлежит к самым неопределенным и сложным по- нятиям в области художественного творчества», и споры вокруг этого яв- ления «вряд ли скоро закончатся» [47, с. 5]. Выступая регулярно с 2002 г. в качестве эксперта, рецензента, официального оппонента или научного руководителя кандидатских и докторских диссертаций, посвященных экс- прессионизму, я позволю себе высказать следующее наблюдение: если в последней трети ХХ в. такой объект исследования, как немецкоязычный и русский экспрессионизм, был интересен и в виде художественных и про- граммных текстов реально доступен довольно небольшому количеству от- ечественных филологов, то в первые два десятилетия XXI в. мы наблюдаем почти такой же всплеск научного интереса, который был зафиксирован в Германии с 1960‑х гг. и в Австрии с 1990-х гг. Научная и профессиональ- ная мобильность молодых исследователей, совместные российско-немец- кие образовательные проекты в ведущих университетах России, Германии и Австрии, научные гранты, зарубежные стипендии и стажировки, прак- тически безграничные возможности новых информационных технологий сняли все прежние технические ограничения и ввели этот огромный пласт Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 434 труднодоступного ранее историко-литературного материала в отечествен- ное научное пространство. Не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в других российских городах (Екатеринбург, Нижний Новгород, Челябинск, Самара) успешно ведутся исследования экспрессионизма, причем как в уни- верситетах, так и в Австрийских библиотеках (например, в Екатеринбур- ге, Нижнем Новгороде). Столь сложно организованная текстовая материя, как экспрессионистские тексты, стала настоящим вызовом для филолога-исследователя. Но вряд ли можно говорить, что экспрессионизм стал просто модной темой. Трагический нерв экспрессионистской поэтики и эстетики удивительным образом продолжает вибрировать в современных условиях необычайно усложнившегося человеческого бытия и зыбкости ориентиров. Обмирщение сознания, которое в свое время подметил и осмыслил экс- прессионизм, негативно проявилось и проявляется сейчас во всех сферах человеческой жизни. Совсем молодые исследователи бесстрашно и с боль- шим энтузиазмом погрузились в те экзистенциальные бездны, в которые сто лет назад впервые широко открытыми глазами осмелился заглянуть сам немецкий и австрийский экспрессионизм. Экспрессионистское мироощу- щение как один из вариантов катастрофического экзистенциального типа сознания в совокупности с общей мироустроительной идейной програм- мой оказываются близкими современному индивиду. Как точно выразился Б. Рохлин о художниках группы «Мост», «в их фокус попала тоска бытия» [36]. Удивительно, но «неудовлетворенная тоска экспрессионизма по це- лесообразию» [10, с. 12] и его «неистребимая потребность гармонии» [57, с. 127] востребованы и сегодня. Общество испытывает острый дефицит его «гуманоцентрического сознания» [52, с. 18]. Немецкий экспрессионизм, как выясняется, — «хорошее средство от энтропии души» [36]. Исследования немецкоязычного экспрессионизма последних лет, как индивидуальные, так и коллективные проекты, можно условно под- разделить на четыре основных научных направления. Первое, наиболее традиционное, сосредоточило свои силы на поиске, выявлении и исследо- вании нового литературного материала и новых персоналий, неизвестных или не включенных в научный оборот художественных текстов и историко-литературных фактов, а также на углублении и систематизации имеющихся представлений о феномене. В этом направлении велика роль ставших до- ступными архивных материалов, в том числе и ранее засекреченных, как Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 435 например, архивы бывшего КГБ с расстрельными делами репрессирован- ных деятелей искусства Германии и России. Работа в этом направлении, по словам В.Ф. Колязина, часто сопряжена с «аффектом нового открытия давно опознанного объекта» [10, с. 21]. Второе направление работает в ос- новном с хрестоматийными текстами экспрессионизма. Но благодаря опре- деленной методологии и технологии исследования, совмещающих в себе несколько научных парадигм, это направление оперирует новейшим науч- ным инструментарием и обеспечивает иное видение, прочтение и понима- ние известного материала. Современные знаковые, семиотические и ми- фопоэтические подходы к анализу художественного текста открыли новые научные горизонты и дали существенные научные результаты. Третье на- правление — междисциплинарное. Такой взгляд на историко-литературную проблему обусловлен и оправдан тем, что доминировавшая в культурном контексте обсуждаемого периода идея синтеза искусств (Gesamtkunstwerk) диктует необходимость использования адекватных материалу синтети- ческих методов и путей исследования. К указанным трем направлениям изучения немецкоязычного экспрессионизма примыкает сравнительно-сопоставительное и типологическое направление, важной частью которого являются как сравнительное литературоведение и сравнительная концеп- тология, так и научные сочинения в области теории и практики перевода, использующие в качестве объекта исследования или языкового материала переводы экспрессионистской литературы для прояснения и уточнения таких переводческих проблем, как эквивалентность и адекватность, пере- водческие стратегии и трансформации, переводимость и непереводимость. Прокомментирую каждое из направлений новейшими результатами кол- лективных проектов, а также индивидуальными научными изысканиями, т. е. соответствующими кандидатскими и докторскими диссертациями по- следних лет. Значительным результатом многолетнего кропотливого труда вы- дающихся российских ученых-германистов в осмыслении феномена стали его широкое освещение и глубокая систематизация в одном из последних коллективных проектов ИМЛИ РАН им. А.М. Горького — «Истории лите- ратуры Германии ХХ века» (2016) под редакцией В.Д. Седельника и Т.В. Ку- дрявцевой [9]. Специфику данного крупномасштабного труда определяет успешная попытка учесть различные подходы к отбору материала, сформи- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 436 ровавшиеся в отечественной и немецкой германистике, и «взаимодействие разнонаправленных процессов канонизации и деканонизации» [34, с. 961]. Примечательно, что в данном труде описание истории литературы как сосу- ществования и смены художественных парадигм, обращение к творчеству писателей, которые вошли в канон немецкой литературы, сочетается со стремлением выйти за пределы существующих канонических представле- ний и расширить поле анализа. Как справедливо отмечают создатели тру- да, «соединение различных типов литературного канона, возникновение зазоров между ними, сдвиги от центра к периферии создают автопортрет работающей с “обломками” разных канонов и отмеченной центробежны- ми тенденциями современной российской германистики. <…> В ряде глав, описывающих литературные направления, содержится не столько “объек- тивная” картина действительности, сколько анализ дискурсов, структури- ровавших тот или иной феномен» [34, с. 960]. В полной мере это касается характера изложения материала об экспрессионизме. Впервые в россий- ской версии истории немецкой литературы в солидных монографических главах представлены все три рода литературы экспрессионизма, каждый из которых приобрел в экспрессионистском дискурсе свою собственную кон- фигурацию и оказал значительное влияние на его дальнейшее развитие: поэзия (Н.В. Пестова), драма (А.А. Стрельникова) и проза (С.П. Маценка). В соответствии с концепцией редколлегии, статьи обобщающего характера даются вместе с подробным анализом творчества соответствующего пери- ода Г. Бенна (Е.С. Фетисов), А. Штрамма (М.Б. Румянцева [Горбатенко]), Э. Ласкер-Шюлер (Г.В. Синило), Г. Гейма (Н.С. Павлова), К. Штернхайма (О.А. Асписова), Г. Кайзера (Ю.Л. Цветков), Л. Франка (Н.Э. Сейбель), ко- торые составляют «живую плоть этой литературы» [9, с. 7]. Эта концепция полностью совпадает со структурой построения наиболее авторитетных коллективных трудов немецкой германистики, где в анализ экспрессионистского дискурса под очень точным названием “Gestalten einer literarischen Bewegung” [52] встроены монографические статьи известнейших немецких ученых (Ф. Мартини, К.Л. Шнейдер, Р. Бринкман, П. Бёкман, Э. фон Калер и др.) об Э. Ласкер-Шюлер, Г. Гейме, Г. Бенне, А. Штрамме, К. Штернхайме и о других каноничных авторах. Успешным продолжением формирования целостного представления о драматургии экспрессионизма в рамках индивидуальных исследований Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 437 может рассматриваться диссертация Ю.В. Красовицкой «“Der neue Mensch” в немецкой экспрессионистской драме» (2017) [11]. В типологии и генези- се ее художественных форм автор обнаружила некоторые малоизученные аспекты. К ним, во-первых, следует отнести обращение к драматургам экс- прессионизма, стоявшим вне поля зрения отечественной критики, — Э. Бар- лаху, Р. Гёрингу, Г. Йосту, Ф. фон Унру, Р.Й. Зорге, и к тем произведениям более известных драматургов (К. Штернгейма, В. Газенклевера, Й.Р. Бехе- ра), которые не были специальным объектом изучения. В научный оборот вводится множество малоизвестных и не переведенных на русский язык текстов, некоторые из которых вообще никогда не фигурировали в работах об экспрессионистской драме. Многие авторы диссертаций для системати- зации огромного текстового материала выбирают оригинальный предмет исследования, т. е. предлагают особые таксономические ряды или порядки, благодаря которым высвечиваются новые грани известного явления. Так, новаторской в данной диссертации представляется попытка создания клас- сификации драм экспрессионизма в соответствии с доминированием в них христианских, ницшеанских или социалистических воззрений. На примере десятков более или менее известных драматических произведений, а так- же философских сочинений самих экспрессионистов и множества трудов философов, влиявших на умы этого поколения, автор работы делает спра- ведливые обобщения об «общеевропейской тенденции к обмирщению со- знания», приходит к заслуживающим внимания выводам о различиях экс- прессионистских и ницшеанских представлений об обновлении и «новом человеке», прослеживает процесс подготовки «создания экспрессионист- ской антиутопии» и изменения в политических воззрениях экспрессиониз- ма [11, с. 6]. Таким образом, всегда актуальные для экспрессионизмоведе- ния проблемы о философской базе экспрессионизма, о степени влияния Ницше на него, о религиозных воззрениях представителей этого движения, о возможности «вторжения художника в политику» (Л. Рубинер) находят в диссертации новые ракурсы рассмотрения и значительно обогащают тради- ционные представления о них. В этом же русле исследований выполнена кандидатская диссертация Н.И. Волокитиной на тему «Фаустианские мотивы в творчестве Франца Верфеля» [4]. Автор работы пришла к выводу, что влияние фаустианских мотивов на творчество писателей-экспрессионистов не осмыслено в полной Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 438 мере, поэтому была поставлена задача рассмотреть фаустианские мотивы в творчестве Ф. Верфеля 1910–1920-х гг. и выявить эволюцию эстетической и религиозно-философской позиции художника, нашедшей отражение в нескольких подобных мотивах: искушения, договора с дьяволом, месси- анства, избранничества, странствия (пути), богоискательства и богобор- чества. Такой ракурс рассмотрения экспрессионистской стадии творчества австрийского поэта, писателя, драматурга обогащает понимание экспрессионизмом роли Поэта. У Ф. Верфеля образ Поэта является переосмыслени- ем образа Фауста, его существо наполнено трагическими переживаниями, ощущением тотальности хаоса и безумия окружающего мира. Поэт высту- пает в роли мессии, открывающего людям новый мир путем собственного преображения. Он способен сострадать всему человечеству, но осознает собственную избранность, ценит целостность собственной личности, поэтому все искушения отвергнуты им ради искусства как высшей ценности, рядом с которой страсть, слава, богатство и признание ничего не значат. Эта работа не только представляет малоизученное в российской германистике творчество Ф. Верфеля, но и конкретизирует наше представление о том, на- сколько «революционный» по своей сути экспрессионизм был привержен традиции и каким образом он развивал ее в немецкоязычной литературе. В сегодняшнем отечественном экспрессионизмоведении отчетливо просматривается также тенденция динамизации перспективы восприятия модернистского текста. В ряде работ исследуется не только и не столько экс- прессионистская проза, драма или поэзия как таковые, сколько поднимается проблема, как по-новому их можно прочитывать современному читателю, вооруженному культурной оптикой ХХI в. Для решения такой проблемы молодые ученые более или менее успешно обращаются к другим научным парадигмам и соответствующим им методам исследования. Так, весьма не- обычным явлением, выпадающим из ряда стандартных защит по научной специальности «литература стран зарубежья», в 2003 г. стала для диссерта- ционного совета Уральского государственного педагогического универси- тета защита кандидатской диссертации Н.С. Сироткина «Поэзия русского и немецкого авангарда с точки зрения семиотики Ч.С. Пирса» [43]. Данная диссертация представляет собой оригинальное исследование эстетики и поэтики русского и немецкого поэтического авангарда двух первых деся- тилетий ХХ в. и посвящена теоретическому обоснованию их типологиче- Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 439 ского сходства. Как говорит автор, «это не попытка объяснить авангардное искусство, ибо оно само себя объясняет, но экспликация его характеристик и приведение их в систему» [43, с. 148]. Таким приведением в систему ста- ло описание семиотической специфики авангардизма как художественной и идеологической системы, что позволило диссертанту сделать целый ряд выводов, заслуживающих внимания. По сравнению со структуралистски- ми и постструктуралистскими методами, объясняющими, как сделан текст или каким мы видим объект, семиотический подход оказывается шире, так как он позволяет показать, как и какое видение объекта провоцируется и определяется самим объектом [43, с. 18]. На примере нескольких известных стихотворений Г. Балля, Р. Хюльзенбека автор диссертации иллюстрирует тезис: «Семантический аспект зауми в том, что семантический аспект от- сутствует». При этом стихотворение становится манифестом и само себя интерпретирует. Транспонируя этот вывод диссертанта на известные экс- прессионистские тексты, которые относятся к разряду «текстуры» [33], можно сказать, что это действительно тексты-манифесты. Действитель- ность в таких стихотворениях, очевидно, должна рассматриваться только как действительность самого языка, и его «неправильность», абсурдность, алогичность зафиксированной им картины есть неправильность действи- тельности, с которой конфронтирует поэт-экспрессионист. «Неправиль- ное» стихотворение интерпретирует само себя. В этом смысле и следует по- нимать исходный постулат диссертации, что авангардное искусство «само себя объясняет». Жанр данной статьи не позволяет более подробно оста- новиться на множестве любопытных выводов этого научного сочинения, отмечу лишь, что семиотический подход к поэтическому тексту позволил Н.С. Сироткину научно обоснованно, а не интуитивно, сформулировать принципиальное отличие экспрессионизма и футуризма от дадаизма. Новизну кандидатской диссертации В.А. Порунцова на тему «Худо- жественный мир малой прозы немецкого экспрессионизма 1910-х гг.: Георг Гейм, Альфред Дёблин, Готфрид Бенн» (2016) [35] также обеспечил новый ракурс видения очень хорошо известного материала: автором был предло- жен анализ текстов с помощью иного категориального аппарата, не исполь- зуемого широко в традиционной системе координат зарубежного и отече- ственного экспрессионизмоведения. С точки зрения методологии научного исследования, такой путь непременно должен привести к получению нового Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 440 знания об объекте изучения. Выбрав такую стратегию, автор поместил в фокус исследования постмодернистскую версию понимания характера со- отношения субъекта и объекта художественного произведения и сделал в разборе широко известных новелл акцент на такой категории, как «теле- сность», и ее соотношении с сознанием. В результате авангардистский тезис о семиотизации тела получил в интерпретации экспрессионистской прозы оригинальные линии развития, а понятие «психическое событие» напол- нилось новыми смыслами и обеспечило исследователю свою собственную точку зрения в анализе произведений. Широкое обобщение и осмысление под иным углом зрения вопросов телесности, которой так насыщена экс- прессионистская проза и размышления о которой рассыпаны по многочис- ленным трудам экспрессионизмоведения, составили одну из заслуг данного исследования. В рамках этого же второго направления поиска можно рассматривать и докторскую диссертацию Ю.Г. Тимралиевой «Языковая картина мира не- мецкого литературного экспрессионизма (на основе анализа малоформат- ных текстов)» (2017) [46], которая направлена на решение проблемы отсут- ствия системного, панорамного взгляда на собственно лингвистику текстов экспрессионизма. Разумеется, язык экспрессионистской лирики, драмы и прозы всегда был и есть в центре внимания зарубежных и отечественных экспрессионизмоведов, однако задача установить весь лингвостилисти- ческий арсенал экспрессионистской поэтики никогда не ставилась, более того, решение такой задачи представляется практически невыполнимым для одного исследователя в рамках одной, пусть и докторской, диссертации. Тем не менее автор продвигается по этому пути скрупулезно и пошагово, от одного языкового уровня к другому и, таким образом, от фоники до жанра, включая особенности стихосложения и композиции, на широчайшей эм- пирической основе, а следовательно, достоверно и обоснованно, проводит последовательный и непротиворечивый лингвостилистический анализ тек- стов, в результате которого вырисовывается целостная «языковая картина мира» экспрессионизма и который позволяет размышлять о существовании некого специального экспрессионистского творческого метода, в чем экс- прессионизму неизменно отказывали на протяжении вот уже сотни лет су- ществования феномена. Отечественное, да и зарубежное литературоведение в основном не приветствовало «вторжение» в свое традиционное исследо- Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 441 вательское пространство «чуждых» истории и теории литературы методов и методик изучения литературного материала. Но необозримое количество литературоведческих работ в зарубежном и отечественном экспрессиониз- моведении, создавшее ощущение некоторой исчерпанности темы, привело к тому, что назрела необходимость какой-то иной методологии изучения феномена, которая бы открывала новые исследовательские горизонты и при этом не заводила бы в тупик осознания отсутствия «единого стиля» экс- прессионизма. Ведь тогда вопрос о том, за счет чего же он все-таки остается более-менее целостной художественной системой, продолжал бы оставать- ся открытым. Ю.Г. Тимралиева предложила в качестве методологической базы исследования научный инструментарий когнитивно-дискурсивной лингвистики, теоретически обосновала его правомерность и весомым практическим результатом доказала эффективность дискурсивного анализа применительно к объекту исследования: лирике и малой прозе экспрессио- низма. Благодаря такому инструментарию была установлена отсутствовав- шая скрепа, удерживающая негомогенный феномен в границах узнаваемого явления — автор диссертации называет ее «когерентностью дискурсивной формации» [46, с. 33]. Таким образом, речь ведется об особенной семантике и прагматике экспрессионистского дискурса как единого художественного пространства. Избранная методология, с одной стороны, позволила систе- матизировать и структурировать огромный эмпирический материал, вы- строить его интерпретацию в определенные порядки, которые также следу- ет рассматривать как элементы нового знания («субъектная деформация», «объектная деформация», «трансформация субъектно-объектных отноше- ний») [46, с. 15, 23]. С другой — сама методология имеет объяснительную силу, так как организует и интерпретирует текстовую материю как результат процессов концептуализации и категоризации действительности в особой экспрессионистской оптике в конкретный историко-культурный период времени конкретного немецкоязычного пространства. При всей спорности понимания и применения автором исследования существующих методов когнитивной лингвистики, центральное понятие диссертации «языковая картина мира» экспрессионизма во всей своей мозаичности, фрагментар- ности, раздробленности, «одновременности неодновременного» (Э. Бласс) все же постепенно складывается, обрастает «плотью» множества художе- ственных текстов. Экспрессионизм как художественный дискурс «демон- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 442 стрирует признаки глобального изменения художественного сознания. Деформированное сознание кризисной эпохи рождает деформированный художественный мир, объективируемый через деформированный язык», однако «в отличие от некоторых близкородственных течений полного раз- рушения традиционной структуры в экспрессионизме не происходит» [46, с. 35]. Данная диссертация также актуализирует множество малоизвестных художественных текстов, которые можно порекомендовать филологу как один из лучших учебных объектов в освоении герменевтического метода. Третье направление российского экспрессионизмоведения находит- ся в русле современных зарубежных практик исследования феномена как явления «синтетического искусства». Десятки заокеанских и европейских художественных выставок и публикаций свидетельствуют о том, что терри- тория экспрессионизма — это территория Gesamtkunstwerk — синкретично- го произведения литературы и искусства, совмещающего в себе несколько жанров [53]. Всероссийская научная конференция «Образ и судьба челове- ка в искусстве экспрессионизма», которая состоялась 17–19 апреля 2019 г. в Государственном институте искусствознания в Москве, убедительно проде- монстрировала, что для экспрессионизма не только не существовало жанров литературы и искусства, которые бы он не освоил, но и границ между ними. Полагаю, все участники этой конференции остро пережили ощущение «не- меркнущего феномена экспрессионизма» [10, с. 5], так как речь в докладах шла не только и даже не столько непосредственно о самом экспрессиониз- ме, сколько о его последующих интернациональных проявлениях в музы- ке, танце, театре, графике, живописи, кино и литературе. Это не всегда и не обязательно проявления «неоэкспрессионизма» в чистом виде, но настроен- ным на волну экспрессионизма глазу, уху и душе он видится и слышится во всех жанрах современного искусства: в современной живописи, графике и скульптуре — в цвете, линии, плоскости и объеме трудно обнаружить нечто такое, чего бы не было уже у В. Лембрука или Э. Барлаха, Э.В. Кирхнера, Э. Нольде, Ф. Марка, М. Пехштейна, А. Явленского или В. Кандинского — этот ряд можно значительно продолжить. Знаток экспрессионистского кино 1920-х гг. в приемах смещения реальности и ее сплава с иррациональным, в визуализации темных сил подсознания, в «световой режиссуре» и в «тех- нике негатива» современного кино непременно узнает поэтику «Кабинета доктора Калигари» Р. Вине или «Носферату» Ф.-В. Мурнау. Современное Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 443 балетное и танцевальное искусство закладывало основы новой выразитель- ности в творчестве Р. фон Лабана и М. Вигман и не порвало внутренней связи с ним. В современной музыке, к примеру, в произведениях А. Шнитке, можно услышать сегодняшнюю версию экспрессионистской веры в Вели- кую Гармонию, которая поначалу почти не прослушивается, а только уга- дывается, но затем неотвратимо и мощно проступает из Великого Хаоса и рождает музыкальные образы почти невыносимой, физиологически вос- принимаемой красоты. В замечательной статье Е.В. Орловой о жизни экс- прессионизма «после смерти экспрессионистов» точно подмечено, что неоэкспрессионистских художников волновал не столько сам «исторический экспрессионизм» как художественно-историческое явление, сколько «его последующее существование в наших умах и воспоминаниях» [16, с. 480]. Из более ранних работ XXI в. третьего направления исследова- ний отметим диссертацию М.Б. Горбатенко (Румянцевой) «Драмы Оска- ра Кокошки и проблема синтеза искусств в европейской драматургии 1900–1910‑х гг.» (2004) [6], которая представляет собой не только масштаб- ное интердисциплинарное исследование драматургического наследия ав- стрийского живописца, графика, поэта, драматурга, режиссера-постановщи- ка О. Кокошки, но и критический анализ рецепции творчества этого мастера в зарубежном литературоведении, искусствоведении и театроведении на про- тяжении всего ХХ в. В таком же ракурсе использования достижений смежных дисциплин было выполнено диссертационное исследование Е.А. Сакулиной «Художественный мир Г. Тракля. Принцип музыкальности» (2009) [39]. Автор пытается осмыслить творчество австрийского поэта на стыке поэти- ки и музыки. Отметим, что наблюдения над музыкальностью поэтического строя Г. Тракля рассыпаны по всему траклеведению и критике перевода его поэзии; не существует ни одного канонического разбора его стихотворений, в котором бы критики не обращали внимание на соединение несоединимого в образной или мотивной структуре поэта, не предпринимали бы попытку семантизации фонетического, ритмического строя, не выявляли бы сквоз- ные для всего поэтического творчества мотивы. Эта работа убеждает, что такие термины и понятия теории музыки, как «контрапункт», «лейтмотив», «консонанс», «диссонанс», «разрешение диссонанса» и др., оказываются в литературоведении продуктивными и могут использоваться не только ме- тафорически. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 444 На фоне неугасающего интереса к немецкоязычному экспрессиониз- му в современном зарубежном и отечественном литературоведении исто- рики русской и зарубежной литературы не могут не задаваться вопросом о существовании, степени самостоятельности и самобытности русского экс- прессионизма, о его типологическом родстве с немецкоязычным феноменом. Этим проблемам посвящены диссертации М.А. Шестаковой на тему «Ста- новление поэтики русского экспрессионизма в литературе 1900–1920‑х гг.» (2017) [50] и В.С. Наумовой «Поэзия немецкого экспрессионизма и ее рус- ская рецепция (1920-е гг.)» (2016) [14]. Различный масштаб и значение из- учаемых явлений, как отмечает В.С. Наумова, не исключает возможности и продуктивности их исследования в сравнительно-историческом аспекте. Русские поэты-экспрессионисты опирались на немецкие образцы, но от- нюдь не абсолютизировали их значение, интерпретируя общие темы эпохи в соответствии со своим собственным социальным и эстетическим опытом [14, с. 4]. Предложенная М.А. Шестаковой научная парадигма изучения яв- ления как типа творческого сознания и как приема, объединенных общей природой художественного высказывания, также позволяет рассматривать весьма разрозненные интернациональные поэтические явления и истори- ко-литературные факты в единой оптике традиционного экспрессионизмо- ведения и снимает целый ряд дискуссионных вопросов о статусе русского экспрессионизма в общеевропейском литературном процессе. Обе работы отличаются обостренным вниманием к деталям поэтического высказы- вания, к системе образов и приемов в большом количестве художествен- ных текстов [50, с. 17–18]. В диссертации М.А. Шестаковой через призму поэтики экспрессионизма проведена большая кропотливая работа по ори- гинальному осмыслению значительного корпуса русской поэзии и малой прозы первой четверти ХХ в. Материалом сопоставительного исследования В.С. Наумовой послужили литературные манифесты, критическая проза, стихотворения и художественные переводы немецкой поэзии экспресси- онизма, созданные представителями немецкого и русского авангарда в 1910–1920-х гг. Это — первый опыт комплексного анализа различных форм русской рецепции теоретических позиций и лирических текстов, характер- ных для немецкого экспрессионизма. Двуязычная перспектива изучения феномена и в этой работе открыли возможности иного научного взгляда, отличного от аналогичных монокультурных исследований. В диссертации Из истории литературоведения / Н.В. Пестова 445 В.С. Наумовой сделан важный вывод о том, что «“Большой” экспрессио- низм в Германии и “малый” экспрессионизм в России являются элементами общей для них системы европейского авангарда и варьируют ее инвариант- ные признаки» [14, с. 4]. В заключение этого обзора новейших достижений российского экс- прессионизмоведения приведем, на наш взгляд, важное для понимания по- вышенного интереса к «историческому экспрессионизму» высказывание Е.В. Орловой, касающееся современного искусства Германии, которое, од- нако, актуально не только для родины экспрессионизма: «Экспрессионист- ский дух завоевал столь широкую и пеструю по стилистике художественную сцену Германии конца 1970–1980-х годов, был укреплен чужими инноваци- ями и приобрел феерическую силу, однако потерял свои прежние качества. Глубина и серьезность видения мира, присущие историческому экспрессиониз- му, во многом оказались потерянными» [16, с. 471] (курсив наш. — Н.П.). Нельзя не заметить, что на фоне всех других авангардных школ и тече- ний как раннего модернизма, так и искусства второй половины ХХ — начала XXI вв. «исторический экспрессионизм» выделяется глубиной и величием трагических переживаний по поводу утраты гуманистического идеала и от- личается исключительной серьезностью намерений в деле слияния искусства с жизнью. «Тоска бытия» и «боль жизни» в экспрессионистской версии нам по-прежнему интересны, и это — интерес не только историко-литературный. Венец П. Хатвани (1892–1975), один из лучших теоретиков немецкоязычного экспрессионизма, автор его каноничных документов, признанный впослед- ствии «тайным классиком его теории» [54, с. 455–456], оказался прав, когда предрекал экспрессионизму «вечное величие», ведь экспрессионизм «соли- дарен с жизнью <…>, это — фронда против смерти» [55, с. 234] — “es lebe der Expressionismus!” — «да здравствует экспрессионизм!» [55, с. 231].