Скачать:

PDF

Для цитирования:

Барабаш Ю.Я. Этнокультурное пограничье: Концептуальный, типологический и ситуативный аспекты (Чужое — Иное — Свое). Статья третья // Studia Litterarum. 2021. Т. 6, № 2. С. 264–303.
https://doi.org/10.22455/2500-4247-2021-6-2-264-303

Автор: Барабаш Ю.Я.
Сведения об авторе:

Юрий Яковлевич Барабаш — доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской Академии наук, ул. Поварская, д. 25 а, 121069 г. Москва, Россия.

E-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

Дата поступления: 2 октября 2020 г.
Дата публикации: 25 июня 2021 г.
Номер журнала: 2021 Том 6, №2
Рубрика: Литература народов России и Ближнего зарубежья
Страницы: 264-303
DOI:

https://doi.org/10.22455/2500-4247-2021-6-2-264-303

Индекс УДК: 821.161.2.0
Индекс ББК: 83.3(4Укр)
Ключевые слова: еврейская тема, «текст», бесконтактный диалог, контактное пограничье, антиимперский выбор, неимперская интеграция, двуединая идентичность.

Аннотация

Заключительная часть триптиха посвящена проблематике украинско- еврейского литературного пограничья. В отличие от двух предыдущих частей, где превалировали геополитический и региональный аспекты (Галичина, Харьков-Донбасс), здесь на первый план выходит пограничье «внутреннее», или, по М. Бахтину, «диалогический контакт между текстами (высказываниями)», что предполагает приоритетную роль синхронического подхода. В качестве семантического и методологического «общего знаменателя» для двух подходов выступает формула диалектической взаимосвязи категорий «Чужое», «Иное», «Свое». Исследование проводится по трем направлениям: 1) еврейская тема в украинской литературе как «текст»; акцент — на специфике художественных решений; 2) писатели-евреи в лиминальном литературном пространстве Украины, феномены культурных диффузий и интерференций; 3) украинские писатели еврейского происхождения — социопсихологический вариант этнокультурного пограничья.

Полный текст (HTML)

 

 

Украинско-еврейское литературное пограничье В предыдущих двух статьях триптиха проблема этнокультурного пограни- чья рассматривалась как преимущественно культурологическая, причем с выраженным превалированием регионального ракурса (Галичина, Харь- ков–Донбасс); это, впрочем, не исключало внимания к «внутреннему» пограничью в рамках отдельных явлений. Применительно к украинско-еврейскому литературному пограничью приоритеты меняются местами, региональный аспект и здесь остается безусловно важным, но превалирует аспект «внутренний», то, что М. Бахтин в своих «Рабочих записях» опре- делял как «диалогический контакт между текстами (высказываниями)» [5, с. 424]. В качестве объединяющего принципа, своего рода семантического и методологического «общего знаменателя» для обоих аспектов выступает формула диалектической взаимосвязи категорий «Чужое», «Иное», «Свое». Рассмотрение темы в статье проводится по трем направлениям, в увязке с общеукраинским историко-литературным контекстом. a) Еврейский дискурс в украинской литературе («дистанционное», или опосредованное, пограничье, бесконтактный «диалог»; мотивации, принципы интерпретации, художественные решения) Характерная черта ряда исследований, посвященных данной теме, — социально-экономический и идеологический крен, в результате чего при- водимые примеры из истории украинской литературы воспринимаются скорее как иллюстрации к общетеоретическим положениям, нежели как ху- дожественные феномены. Эстетический, поэтологический критерии прак- Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 267 тически отсутствуют, поэтика как система приемов и средств воплощения еврейской темы в художественном тексте, как правило, не рассматривается. Это относится и к работе Г. Грабовича «Еврейская тема в украинской лите- ратуре XIX и ХХ вв.», хотя в целом она, несомненно, выделяется на общем фоне [9]. С учетом сказанного при рассмотрении в данной статье взятых выбо- рочно, без претензии на полноту, с учетом значимости и репрезентативности текстов внимание будет уделено прежде всего художественным решениям. Т. Шевченко. «Гайдамаки» и не только «Гайдамаки» Применительно к этой поэме в критической практике в качестве ключевого обычно выступает понятие «стереотип» в его социопсихоло- гическом истолковании. Имеется в виду факт частого, по сути преимуще- ственного использования Шевченко негативных, уничижительных либо презрительных характеристик персонажей-евреев («жидов»1); хотя у Шев- ченко есть — немногочисленные, но есть, — примеры объективных, даже сочувственных суждений и оценок. В принципе понятие «стереотип» надо признать соответствующим реалиям и особенностям национального массового сознания опреде- ленной исторической эпохи, не случайно к нему прибегают практиче- ски все авторы, исследующие тему. Однако необходимо заметить, что относящийся к ней тот или иной анализируемый объект может рассма- триваться не только (а в известном смысле и не столько) на социально-экономическом и политико-идеологическом уровнях, но также на уров- не собственно литературном. И здесь возможно и уместно применение, кроме «стереотипа», понятия литературной традиции как структурно- и смыслообразующего фактора. Эти два понятия представляют собою би- нарную недихотомическую систему корреляционного характера. Стереотип рождается в недрах традиции, на основе того или иного повторяю- щегося элемента, затем, также функционируя в режиме повторяемости, 1 В русских переводах этот этноним отсутствует. Между тем в старой украинской (и в других славянских) разговорной, а также и литературной, практике «жид» — нормаль- ная форма, адекватная первичному этнониму (лат. judaeus, ивр. — «иудей»), лишенная тех социопсихологических и идеологических наслоений, которые в силу исторических обстоятельств закрепились в русской языковой практике, а в советское время ставшая запре- щенной (см.: [8, с. 221–222]). Впрочем, споры на эту тему не утихают. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 268 постоянно подпитывая и обогащая традицию, часто сам превращается в своего рода традицию. Подход Т. Шевченко к еврейской теме, к образу еврея стереотипен в той мере, в какой он отражает исторически сложившееся восприятие этого образа массовым национальным сознанием. Такое восприятие отразилось в фольклоре, в староукраинской литературной традиции. Типологически общие черты образа «жида» — корыстолюбие, жадность, коварство, услуж- ливость по отношению к сильному, в данном случае — к поляку, готовность быть его орудием в деле религиозного и национального угнетения украин- ского крестьянина; часто еврей предстает в смешном, карикатурном виде, на что обращает внимание И. Франко в своей работе «К истории украин- ского вертепа XVIII в.» [22, с. 179]. Включением в процесс исследования проблемы такого понятия, как «традиция», акцентируется приоритетный характер литературного подхо- да к теме перед подходами социально-экономическим и тем более перед идеологическим. В этом плане интерес представляет анализ еврейской со- ставляющей «Гайдамаков» в общем контексте поэмы, на пограничье и во взаимодействии (чаще всего конфликтного характера) с другими компо- нентами художественного дискурса. Первая «заявка» на такое пограничье появляется уже в «Интродук- ции» к поэме: мы узнаем, что польские конфедераты, которые «разбрелись» по Украине, Сговорились с торгашами, Чтобы грабить вместе. Что хотели, то творили, Церкви оскверняли… (Пер. А. Твардовского) [32, c. 121] Здесь обозначен один из распространенных в украинском массовом сознании эпохи после Брестской унии (1596) и сохранивший свое влияние в XIX в. стереотип, согласно которому хозяйничающая на Украине польская шляхта отдавала православные храмы в аренду своим пособникам — евре- ям, так что, как рассказывают в «Тарасе Бульбе» прибывшие на Сечь каза- ки, «если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править» [28, с. 77]. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 269 Первичная реплика получает развитие в последующих главах поэмы, где еврейский мотив вступает во взаимодействие с другими мотивами, об- разами, сюжетными ситуациями, авторскими отступлениями. В тексте по- эмы складывается «дискурс Лейбы», в основе которого лежит не понятие совокупности и не логика последовательного развития входящих в эту со- вокупность компонентов, а понятие системы и принцип дополнительности. Структурной единицей повествовательного дискурса выступает пара про- тивоположных, взаимоисключающих, но при этом взаимодополняющих компонентов — бинарных оппозиций. Лейба-шинкарь, издевающийся над своим батраком, бедным каза- ком Яремой, и Лейба, унижаемый польскими конфедератами, — одна из таких оппозиций. Другая: Лейба, ради своего спасения дающий конфеде- ратам «наводку» на хранящего общественные деньги церковного старосту и его дочку-красавицу, и тот же Лейба, помогающий (правда, под страхом расправы) Яреме вызволить Оксану из польского плена. И еще оппозиция, характеризующая неоднозначное отношение автора поэмы к его персона- жам-евреям — отцу, «чертовой копилке», и к его дочери: Лейба. Согнулся дугою, У постели над светильней Считает монеты. А в постели — вся раскрыта Разметалась, раскидалась, Темно ей и душно, Спит тревожно, беспокойно, — Одинокой тяжко… Хороша была еврейка, Что-то шепчет пылко! [32, с. 123–124] На стыковом пограничье между членами этих оппозиций возни- кает зона эмотивной и семантической напряженности, в которой рожда- ются новые смыслы, складывающаяся система коммуникативных отно- шений обретает такие признаки художественного «высказывания», как Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 270 его бинарно-оппозиционная природа, как относительная автономность, членимость и одновременно связанность (когезия) и полнота (когерент- ность), что дает основание определить еврейский компонент поэмы тер- мином «текст» — систему, предстающую в многомерном пограничном пространстве, в комбинаторике моментов пересечения и взаимодействия (чаще всего конфликтного характера) еврейского «текста» с аналогич- ными локальными «текстами» — польским, украинским, гайдамацким, авторским. Что касается отношения автора поэмы к Лейбе и вообще к евреям, то здесь бросается в глаза разброс шевченковских характеристик и оценок, ко- торый отражает сложности и зигзаги — на уровне психологии — движения к осознанию «чужого» как «иного», на мировоззренческом уровне — про- цесса формирования зрелого национального сознания и демократических убеждений, в частности, в еврейском вопросе. Знаменательным, в определенном смысле итоговым моментом дан- ного процесса стало участие Т. Шевченко в широкой протестной кампании виднейших писателей и ученых России против антисемитских выступлений издателя и редактора журнала «Иллюстрация» В. Зотова. В петербургском журнале «Русский вестник» (1858, т. XVIII, ноябрь, кн. 2) было опублико- вано письмо Марка Вовчка (М. Вилинская), Н. Костомарова, П. Кулиша, М. Номиса (М. Симонов) и Т. Шевченко, в котором выражалась солидар- ность с ранее опубликованными протестами и специально излагался взгляд украинских писателей на проблему [12]2. И. Франко. Парадоксы еврейского дискурса В широкой и многоуровневой панораме творческой, научной, обще- ственнно-политической деятельности Ивана Франко, охватывающей его поэзию, прозу, публицистику, эпистолярий, еврейский дискурс предстает как сложная идейно-политическая и духовно-нравственная структура, ком- поненты которой находятся в динамике амбивалентных, подчас взаимоис- ключающих, семантических соотношений. 2 В эту пору среди знакомых Т. Шевченко, вернувшегося из ссылки в Петербург, было, как свидетельствуют его письма и «Дневник», немало евреев. Один из них — лечивший поэта еще в его молодые годы доктор Александр Дмитриевич Бланк, дед В.И. Ленина по материн- ской линии. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 271 Какие моменты выступают в качестве определяющих для понимания характера и смыслов этих процессов, направленности их векторов? Тут следует выделить объективный и субъективный факторы. Пер- вый, безусловно, объективный, внеличностный, — особенности историче- ского развития и геополитического положения Галичины, специфические черты региона как межэтнического и этнокультурного пограничья, важным структурным компонентом которого был еврейский этнос. И. Франко вы- рос, сформировался и прожил жизнь в среде со значительным еврейским компонентом. Он дружил с евреями-одноклассниками, сначала в сельской школе, затем в дрогобычской так называемой нормальной. Он интересо- вался — в контексте проблематики украинского национального возрожде- ния и государственности — сионистскими идеями (Т. Герцль, Н. Бирнбаум), переписывался с М. Бубером. Образы евреев, черты еврейской идентично- сти, внутрисемейные отношения, повседневный быт и традиционный уклад еврейских местечек («штетлов»), роль еврейства в социально-экономиче- ских, идейно-политических и культурных процессах, в социалистическом и, позднее, национальном движениях в Галичине — эти аспекты, по объему и значимости которых с И. Франко не может сравниться ни один украин- ский писатель, составили в его творчестве единый и «сквозной» еврейский дискурс. Единый, однако не цельный, «сквозной», однако не последовательно прямой. Еврейский дискурс Ивана Франко дуален, парадоксален, зигзаго- образен. Вот, к примеру, рассказанная с искренним душевным чувством, словно в pendant к шевченковской «Катерине», трогательная история о судьбе бедной еврейской девушки-служанки, обманутой хозяином, но на- шедшей счастье в материнстве (поэма «Сурка» из цикла «Еврейские мело- дии»), — а вот публиковавшаяся едва ли не в то же время в журналах «Зер- кало» и «Нове зеркало» сатирическая поэма «Швинеделеса Пархенблита путешествие из села Дерихлопа (! — Ю.Б.) в Америку и обратно»; поэма, стилизованная под еврейско-галицкий жаргон, содержит двусмысленные намеки на Талмуд, якобы разрешающий еврею «драть хлопа». Я. Грицак, комментируя эту публикацию, отмечает, что поэма «потрафляла вкусам чи- тательской публики» [10, с. 353]. Еще пример: в тех же «Еврейских мелодиях» читаем проникнутые библейским гневом и призывами к отмщению еврейские монологи «Сам- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 272 батион» («Живе цар Давид наш і бачить / Усі наші кривди й біду» –«Живет наш царь Давид и видит / Все наши кривды и беды» [31, с. 19]) и «Перья» («О, свідку великої кари, / О, пір’я жидівських перин» — «О, свидетель ве- ликой кары, / О, перья еврейских перин!» [31, с. 20]). Их пафос — осужде- ние еврейских погромов, прошедших в 1881 г. в южных украинских губер- ниях Российской империи. И вдруг всего через три года — вновь «зигзаг»: в статье «Еврейский вопрос», опубликованной без подписи на первой стра- нице газеты «Діло», И. Франко, возвращаясь к теме погромов, которые, как он опасается, могут, вслед за Россией и Венгрией, произойти и в Галичине, называет в качестве первопричины «деморализующее преобладание еврей- ского капитала и эксплуатации». Двойственными предстают образы евреев в крупных прозаических произведениях Ивана Франко. Но здесь они отражают не двойственную по- зицию автора, а черту характера создаваемого автором персонажа, раскры- вают формирующие эту черту обстоятельства. В Postscriptum ко второй редакции своей повести «Петрии и Довбу- щуки» И. Франко, отмечает, что стремился показать «попытки вольнодум- ного движения» в еврейской среде и «раввинские реакции» на них. Цен- тральная фигура этого внутриеврейского, внутриконфессионального остро конфликтного пограничья — Исак Бляйберг. Ему, пострадавшему и едва спасшемуся от грабителей, в трагическую минуту жизни на помощь при- ходит украинский крестьянин Петрий, складывается другое — позитивное, нравственное —этнокультурное пограничье. Недавний корчмарь осознает внутреннюю потребность перемен в своей судьбе, он выходит на новую до- рогу, какой до него не ходил ни один еврей. Вагман из романа «Перекрестные тропки» — ростовщик, пользую- щийся в городе и во всем уезде дурной славой «пиявки», человека, который «не чурается самого грязного гешефта». Однако это лишь одна сторона на- туры Вагмана и его деятельности. Вагман использует свое хорошее знание законов и еще лучшее — слабостей и уязвимых мест представителей власти, а также немалые финансовые средства, для помощи украинским крестьянам в их судебных тяжбах с «урядниками». Необычная деятельность ростовщи- ка-пиявки объясняется в романе желанием Вагмана мстить власть имущим за гибель сына, случившуюся по их вине, а также страхом перед «пожаром не- нависти» к евреям со стороны украинского населения, опасностью погромов. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 273 В повести «Boa constrictor» и романе «Борислав смеется» евреи-мил- лионеры Герман Гольдкремер и Леон Гаммершляг, хозяева бориславских нефтяных месторождений, этой «галицкой Калифорнии», изображены беспощадно и жестко, как эксплуататоры украинских рабочих, пролетари- зованных крестьян. Многозначительная метафора — на стене в кабинете Гольдкремера висит картина, на которой удав душит попавшую в его засаду газель. Некоторые критики усматривают в позиции автора этих произведе- ний, в его художественной манере следование антисемитским стереотипам. Это поверхностный вывод, вытекающий из отождествления позиций автора и персонажей произведения. На самом деле Франко не ставит перед собою задачу изложения своих взглядов, он стремится по возможности точно, ре- алистически достоверно — и, признаем, не без натуралистических подроб- ностей — отразить настроения рабочих, их окрашенные обидой и гневом оценки работодателей. Присутствуют ли в этих описаниях некие личност- ные коннотации, отражающие отношение самого автора к изображаемым конфликтам? Несомненно так, только определяются они не национальным критерием, а симпатиями Франко к идеям социализма (как он их понимал), солидарности трудящихся, гуманистическими принципами. М. Коцюбинский. «Он идет» (Ужас в замкнутом пространстве еврейского местечка) …Вы и представить себе не можете весь ужас того внутри-снаружи, каким является истин- ное пространство. Некоторые из теней, напрягаясь в последний раз, делают отчаянное усилие к «бы- тию в целости и единстве». Ничего не получается. Анри Мишо. Пространство теней Вряд ли Анри Мишо читал «образок» М. Коцюбинского «Он идет»; во всяком случае Гастон Башляр, по чьей книге «Поэтика пространства» приводится вынесенная в эпиграф цитата [6, с. 186], трактует ее в связи с сартровской концепцией «неантизации», отнюдь не с черниговским еврей- ским погромом 1905 г. Но — «бывают странные сближенья»: степень коррелятивности уда- ленных друг от друга сочинений А. Мишо и М. Коцюбинского такова, что Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 274 кажется, будто первый и впрямь комментирует сочинение второго. Этот жесткий стыковой фронтир между «внутри» и «снаружи» пространства ев- рейского местечка; эти «отчаянные усилия» его насельников сохраниться «в целости и единстве», но «ничего не получается»; наконец, этот разлитый по всему пространству местечка «ужас», всепроникающий, всепоглощаю- щий, экзистенциальный Ужас… М. Коцюбинский находится в замкнутом пространстве еврейского ме- стечка, во время погрома, одного из тех, что происходили в 1905 г. в Черни- говской губернии и в самом Чернигове. В «образке» это замкнутое простран- ство взорвано, в местечко врываются враждебные, разрушительные силы: Словно скотина ревела в загоне или градовая туча мчалась по небу. Это шел крестный ход. Тысячи ног били землю, тысячи тел колебали воздух, шелестели на просторе хоругви, и грубыми, нечеловеческими голосами ревели толстые попы, как из бочки, а длинные пряди их волос, развеваясь на ветру, бились о жесткие золотые ризы <…>. Топотали тысячи ног, дышали тысячи грудей, ревели басы и плясали, как безумные, колокола. Большие, средние, малень- кие... [30, с. 204–205]. Это финал повествования, и это начало трагических событий, разво- рот которых остается за рамками текста и нашего, читательского, ви`дения. Внимание писателя сосредоточено на предшествующем этапе, от- меченном нарастанием тревоги, ожиданием неотвратимо надвигающейся беды. Ощущение высочайшей степени концентрации эмоциональной на- пряженности, резкой смены настроений — страха и гнева, паники и надеж- ды достигается М. Коцюбинским за счет использования разнообразной палитры художественных средств. Реалистические детали, отражающие бытовую обстановку «штетла», традиционные привычки, специфические черты поведения, национального характера, местечкового идиш-sleng’а, переплетены с присущими творческой манере М. Коцюбинского приема- ми импрессионистской поэтики, в которой важнейшая роль принадлежит живому восприятию момента, игре красок, контрастов, светотеней, звуков. «…Разговор становился горячим и бурным, слова гремели, как возы с желе- зом, и белые руки лавочников то и дело мелькали перед рыжими бородами» Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 275 [30, с. 201] (здесь и ниже курсив мой. — Ю.Б.); «Всюду скрипели железные засовы, бренчали замки и ключи, гремели двери, заслоняя черный зев, и в одно мгновение серые древние стены рынка выбросили вон всех людей» [30, с. 201]; «Черные кучки понурых, охваченных волнением людей рас- текались с базара по тесным улочкам, — и на площади стало так пусто и тихо, точно весь гомон жизни обратился вдруг в серый камень» [30, с. 201]. В кульминационные моменты импрессионистское начало вступает во взаи- модействие с экспрессионистской составляющей, с цветовыми и звуковы- ми контрастами, придающими картине жутковатый, почти апокалиптиче- ский оттенок: «Приближался вечер. Солнце росло, пламенело и медленно опускалось вниз. Красный туман поднимался на западе, и словно кровавые призраки надвигались оттуда на город. Сначала робко, поодиночке, а потом сплошными рядами. Беззвучной процессией прошли они между опустевши- ми стенами, оставляя на камне горячие красные следы и отражаясь в окнах своими кровавыми лицами. Древние стены дрожали от ужаса всеми своими морщинами, и только красные маки, которые росли вверху по карнизам, приветствовали гостей смехом. А когда солнце село — и пришла ночь, как черная дума земли, красные гости исчезли и местечко совсем замерло» [30, с. 201]. Мелькают, словно выхваченные лучом света, искаженные страхом и отчаянием лица: извозчик Иосель «с кнутом в грубых, узловатых руках» [30, с. 201], он отправляет на своих фургонах убегающих из местечка «пу- рицев» — купцов, которые побогаче; растрепанная, в одной рубахе, женщи- на, прижимающая к груди серебряный семисвечник; девушка, мечущаяся между людьми с хорьковой шубой, «своими молящими, почти безумными глазами она сеяла ужас» [30, с. 203]. Трагическая фигура — старый шойхет (резник птицы и скота в иудейской общине), почитаемый в местечке реб Абрум, в чьем образе словно сконцентрировались страх, вера в чудо, гнев, отчаяние его единоверцев: «За ним кто-то гнался. Он мчался по тесным улицам, месил ногами глубокую пыль, пробегал мимо домов, сворачивал в сторону, и пот заливал ему глаза <…>. Только бы добежать, только бы добе- жать...» [30, с. 204]. Бегут все. Лицом к лицу с тысяченогой, несущей смерть толпой, оста- ется одна слепая Эстерка, выплакавшая глаза после гибели в другом погро- ме двух сыновей. То, что она, слепая, но ясновидящая, предсказала нака- нуне, — гибель детей, опьяневшие от крови звери, мертвые глаза женщин, Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 276 кровь на поповских ризах, — теперь становится жуткой явью. Повество- вание выходит из профанного пространства провинциального местечка на уровень ветхозаветной мифологии: подобно героине «Книги Есфири», Эстерка (Эсфирь) выступает на защиту своего народа. В ключевой форму- ле произведения — «Он идет» — открывается неожиданный, более глубо- кий и более драматичный, чем это кажется местечковому люду, смысл. Для Эстерки, не просто слепой, но ослепленной горем и отчаянием, «Он» — это для нее не сам по себе крестный ход, не ревущие «от полного чрева жирные попы» [30, с. 204], не погромщики, а Тот, рожденный в Назарете, Чьим име- нем они кощунственно прикрывают свои преступления. — Слушай, ты, еврейский сын! — кричала она слова, которые остава- лись у нее в горле. — Ты снова идешь? Ты, отнявший моих детей! Моего Лей- бу и моего Хаима. Ты снова благословишь проливать кровь твоего народа!.. Слушай, куда ты идешь, остановись... Хватит крови.. [30, с. 204–205]. …Мы вспоминаем Анри Мишо с его «ужасом пространства». Микола Бажан. Эхо Умани в большом мире Детские годы и юность (1910–1921) Миколы (Николая Платоновича) Бажана прошли в Умани. В эти годы евреи занимали первое место среди представителей других национальностей, населяющих город, — около пя- тидесяти процентов. Эхо еврейской Умани стало одним из мотивов творчества М. Бажана, не магистральным, нет, но выраженно личностным. Правда, звучало — и воспринималось критикой — оно в разные периоды и в разных обстоятель- ствах по-разному. В изданной в 1972 г. книге «Уманские воспоминания» оно вообще не прозвучало, там были стихи о подпольной уманской типографии, в которой в 1903 г. печаталась газета «Искра», но не было поэмы «Дебора», посвященной подруге юности поэта Раисе Файнштейн; поэма была опубли- кована за четыре года до этого в журнале «Вітчизна» и стала поводом для критики автора за, по его горько-шутливому выражению, «украинский бур- жуазный сионизм»; «Дебора» увидела свет лишь в посмертных изданиях М. Бажана. Поэме «Гетто в Умани» также не нашлось места в этом уманском цикле, как и в 1988 г. в московском однотомнике. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 277 Поэма «Гетто в Умани» (1929) выдержана в стилевой гамме экспрес- сионизма, одной из составляющих стиля барокко, черты которого отмечала у М. Бажана критика. Ю. Лавриненко, например, называл раннего Бажана (периода «Расстрелянного возрождения», т. е. 1920-х — начала 1930-х гг.) «главным и совершенно сознательным архитектором литературного ба- рокко» [16, с. 960]. Профессор Гарвардского университета Омелян Прицак, обосновывая в 1970 г. выдвижение кандидатуры М. Бажана на соискание Нобелевской премии (инициатива не получила развития, в частности, из-за отказа поэта — слишком свежа была в памяти история с «Доктором Жи- ваго»), подчеркивал приверженность М. Бажана традициям украинского барокко «с его богатством гротескных символических деталей, широких метафор, энигматических метонимий» (цит. по: [15, с. 36]). Степень сгущенности экпрессионистических средств, насыщенности ими образной системы в поэме чрезвычайно высока. Вот начальные строки: Пылает земля, пылает ржа и пыль, Как жар фурункула, как язва трахомы, И солнце надо всем — как взрыв пятен и стрел, Как взрыв молчливый и тяжко неподвижный, Этот маниакальный круг, выплыващий в зенит, Этот круг, рожденный в огне галлюцинаций… (Подстрочный перевод мой. — Ю.Б.) Далее эта линия развивается по нарастающей: «самум небесный», «бездны жара, пропасти молчаливые», «земля сожженная, раскаленная и пряная», «пятнистый тиф отчаянного лета», «лужи живой желчи в пыли». Узнаваемых черт уманского еврейского мира в поэме минимум, в ка- честве главного структуро- и смыслообразующего фактора выступает мета- форическое начало, оно открывает перед поэтической мыслью многомер- ное пространство большого мира, в котором эхо Умани едва слышно. В характерных для стиля поэмы экспрессионистически напряжен- ных контрастах отразилась амбивалентность позиции автора, противо- речивый характер движения его мысли. Бажан видит и осознает трагизм исторической судьбы еврейского народа, «старый Сион», священный «од- ногорбый» холм, ассоциируется у него с библейской Голгофой, это «Гол- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 278 гофа нации, с огнем вместо креста», оплот ее Веры. В то же время эта вера для автора поэмы — «позор», «трупная яма»», он отвергает «оргазм веры», «оргазм безумства»: «Кричит толпа сторотая и стоглазая, / Словно один эпилептический рот»3. Он призывает еврейство («О, шма Исраэль, шма!» — «Внемли, Израэль!») отвергнуть «хасидский Содом», напоминает, что не все идут дороги на «опозоренный Сион». «Пусть горят Сионы!»4 — таков финал поэмы. Поэма подверглась зубодробительной критике. Особенно свиреп- ствовала в те «великопереломные», по выражению Л. Новиченко, раппо- вская критика, в частности, отличался, как это обычно бывает, «землячок», выходец с Винничины, А. Селивановский, с большевистской прямотой за- явивший, что путь М. Бажана «противоположен маршруту социалистиче- ской революции» [19, с. 47]. В поэме «Дебора», написанной почти через сорок лет после «Гетто», в ту пору человеческой жизни, когда память все чаще возвращается в моло- дые годы, «эхо Умани» доминирует. Историко-мифологический еврейский элемент здесь представлен практически лишь ссылкой на имя пророчицы Деборы (Деворы) из ветхозаветной Книги Судей, героической женщины, вдохновительницы борьбы евреев за независимость. Углубления в историю здесь нет, есть реминисценция, подсказывающая читателю параллель меж- ду подругой юности М. Бажана Раей Файнштейн, которой посвящена поэма (в посвящении она названа Деборой), и библейской героиней5. Судьба героини вписана в рамки 1920-х гг., в реальный контекст тог- дашней Умани — этнического, религиозного, культурного пограничья, в котором еврейский компонент существует вместе и во взаимосвязи с укра- инским и польским. Рядом высятся православный храм, костел, греко-ка- толический василианский монастырь и синагога, где служит кантором отец Деборы/Раи. В многоуровневом и едином духовном пространстве незримо живут наставления хасидского философа и пророка Баал-Шем-Това и псал- мы Григория Сковороды, еврейская молитва Кол Нидрей переплетается 3 URL: https://www.litmir.me/br/?b=500118 (дата обращения: 26.04.2021). 4 Там же. 5 Это исполненная драматизма и романтики история. М. Бажан написал «поэму памяти», он считал, что Рая была расстреляна нацистами в Сухом Яру вместе с тысячами других уман- ских евреев. Лишь после публикации поэмы он узнал от краеведа и журналиста Н. Комар- ницкого, что его героиня жива. Сохранилась переписка между ними. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 279 с поминальным казацким плачем слепых кобзарей, вальсы Шопена — с «грозовыми мелодиями» Лысенко. На дощатых подмостках, установлен- ных в костеле, в спектаклях студии Леся Курбаса «Кийдрамте» звучат, под фортепьянный аккомпанемент Раи Файнштейн, шевченковские и пушкин- ские стихи, Эдип и Шекспир, Тычина, Василь Чумак, русалочьи песни. «Сливались две реки», объединялись два мира, и к обоим была при- частна Дебора. P.S.: Боль Бабьего Яра Название стихотворения М. Бажана «Яр», написанного в 1943 г. в только что освобожденном от нацистов Киеве, ориентирует читательское восприятие на еврейскую тему. Между тем ни одного прямого упоминания о евреях в стихотворении нет. Чем можно объяснить этот факт? Разумеется, во всяком случае не незнанием. О том, что в Бабьем Яру расстреливают евреев, киевляне знали уже во время трагедии, а после осво- бождения Киева эти сведения стали общеизвестными. Возможны разные версии объяснения. Например, cубъективно-поэ- тическая. Стихотворение «Яр» — это мгновенная вспышка, удар боли, мо- мент эмоционального потрясения фактом (обще)человеческой трагедии. Есть, однако, и другая сторона вопроса. В первоначальном варианте официального заявления Чрезвычайной государственной комиссии о тра- гедии в Бабьем Яру речь шла о гибели «мирных советских граждан», этой формулой в процессе редактирования текста было заменено слово «евреи». Известно, что в Бабьем Яру в конце сентября — начале октября 1941 г. дей- ствительно были расстреляны представители разных национальностей, однако абсолютное большинство составляли все-таки евреи (в общей сложности по Бабьему Яру называются цифры от 70 до 200 тыс.). Вряд ли М. Бажан, член ВКП(б), главный редактор фронтовой газеты «За Радянську Україну», мог не знать об этой партийной установке, предвестнице кампа- нии по «борьбе с сионизмом». Нет сомнений, что это была для поэта драма- тическая душевная коллизия. Поэма «Дебора», написанная в 1968 г., хоть и «полуопубликованная», стала для М. Бажана возвращением к «эху Умани», к самому себе. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 280 b) Писатели-евреи в лиминальном литературном пространстве Украины (региональные и временны՛ е варианты пограничья, пограничье «внутреннее», феномены культурных диффузий и интерференций); разнообразие и специфика форм отражения украинской действительности в их творчестве; геополитический фактор и языковые ориентации Западный регион (Галичина, Волынь) Характерная особенность творческих биографий писателей еврей- ского происхождения, уроженцев этого региона, — их европейская ориен- тация, выбор в качестве языка творчества официального на тот момент для данной геополитической ситуации (т. е. в условиях Австро-Венгрии либо Польши) языка, немецкого или польского, и, соответственно, включение в австрийский либо польский литературный процесс при сохранении, в раз- ной степени и в разных формах, элементов галицко-волынской украинской составляющей. В австрийской (немецкоязычной) литературе под этим углом зре- ния должны быть в первую очередь названы уроженец местечка Чертко- ва (ныне Чортков) на Тернопольщине Карл Эмиль Францоз (1848–1904) и Йозеф Рот (1894, Броды — 1939)6. Заметный след в немецкоязычной литературе оставил Александер (Иешаяху) Гранах (1890–1945). Он родился на Станиславщине (ныне Ива- но-Франковская область) в бедной еврейской семье, подростком освоил профессию пекаря. Переломным оказалось посещение (то ли в Станиславе, то ли во Львове) еврейского театра: 16-летний А. Гранах, владевший в то время, кроме идиша, только украинским, отправляется сначала в Лондон, там он общается с русскими и еврейскими студентами-анархистами, уча- ствует в любительских спектаклях, затем едет в Вену, где, работая пекарем, играет — на идише — в еврейском театре. Переехав в Берлин, где через не- которое время, фантастическими усилиями освоив немецкий язык, А. Гра- нах пробивается в труппу возглавляемого Максом Рейнхардтом Немецко- го театра. После прихода к власти Гитлера А. Гранах некоторое время, до отъезда в США, живет в Советском Союзе. Актерская карьера А. Гранаха 6 Анализ произведений этих писателей в ракурсе австро-украинского этнокультурного пограничья см.: [2]. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 281 сложилась успешно, кроме игры в театре, он в 1920–1930-е гг. снялся в не- скольких десятках фильмов. Одновременно А. Гранаха влечет литератур- ная деятельность, он пишет театральные рецензии, статьи, после смерти Гранаха были опубликованы его книга «писем из изгнания» к Лотте Ли- вен, подруге юности, и недавно изданный в России роман-автобиография «Вот идет человек» [29], в первой части которого представлены колоритные и достоверные национальные типы, сцены жизни, быта, еврейско-украин- ских взаимоотношений в галицких местечках и селах, а также в «столице» Галичины — Лемберге/Львове, одном из главных топосов-мифов творче- ства немецкоязычных писателей — выходцев из этого края. Свой «миф Львова» есть и у польских писателей того времени. Если у Йозефа Рота этот миф окрашен грустью, ностальгией (в 1924 г., когда напи- сан очерк «Лемберг, город», Львов, как и вся Галичина, уже не был австрий- ским), то доминантой польского мифа был тезис о «вечной польскости» Львова. Ностальгические нотки, проскальзывающие в книге Юзефа Вит- тлина (1896–1976) «Мой Львов», связаны не с историей и политикой, а с воспоминаниями детства, гимназических лет, проведенных во Львове, куда его еврейская семья переехала из села Дмитрова. У сатирика, куплетиста, журналиста Марьяна Хемара (настояшая фамилия — Хешелес), выходца из состоятельной, известной во Львове еврейской семьи, Львов предстает в ином контексте — смеховом, буффонадном, не лишенном фантасмагори- ческих черт. Объединяет Хемара с Виттлином то, что у них, как, впрочем, и у других польских авторов межвоенной, иногда и более поздней, поры (например, в автобиографическом романе «Высокий замок» Станислава Лема) нет Львова украинского. В атмосфере эйфории по случаю возвраще- ния на “Кresy” — Восточную окраину Речи Посполитой — идея «польско- сти» Галичины заслоняла историческую и демографическую реальность. В существенно ином ракурсе предстает проблема мифологизма у Бруно Шульца (1892–1942), самой значительной фигуры польско-еврей- ско-украинского литературного пограничья. Шульц родился и практиче- ски всю жизнь, за исключением недолгих отлучек в Варшаву, Вену, Львов, Париж, прожил в Дрогобыче, где был застрелен на улице эсэсовцем. При этом, собственно говоря, каких-либо узнаваемых признаков окружающе- го его украинского/галицкого мира — характерного ландщафта, примет гуцульского быта, одежды, звучания языка и т. п. — в его новеллистиче- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 282 ских циклах «Коричные лавки» и «Санатория под клепсидрой» нет. Такие признаки угадываются, домысливаются, не более того. Однако это совсем другой случай, нежели такое же отсутствие в польском «мифе Львова». В последнем важная, по сути решающая, роль принадлежала политико-патриотическому фактору, здесь слово «миф» имеет условный характер, это не определение, а литературная метафора. Шульцевский Дрогобыч мифологичен в подлинном, строго терминологическом смысле (см.: [21]). Украинские черты этого мира не представлены в обеих книгах не потому или не только потому, что повествователь не выходит за пределы города, в сельскую местность, где проживает украинское население, а прежде всего потому, что национальный момент не имел существенного значения для шульцевского «мифа Дрогобыча». Это касается как украинского компо- нента, так, кстати, и еврейского, главного в мифе Шульца. Отраженные писателем реальные детали местечкового и семейного быта предстают не столько в этнографическом ракурсе, сколько в мифологическом, взаимоот- ношения дрогобычского купца Якуба с сыном коррелируют с ветхозавет- ным сюжетом об Иакове и Иосифе. Тем, чем для Бруно Шульца был Дрогобыч, для Шмуэля Йосефа Агнона (настоящая фамилия — Чачкес, 1887–1970) был город Бучач в Ко- ролевстве Галиции и Лодомерии, коронной земле Габсбургской империи (ныне Тернопольской области Украины), где будущий Нобелевский лауреат родился в традиционной и состоятельной еврейской семье торговца, посе- щал хедер, кроме того, отдельно изучал Тору, Талмуд, иврит под руковод- ством отца и местного раввина. Агнон с детских лет владел немецким, польским и украинским языка- ми, но писать начал на идише, первые публикации — в журнале “Hamicpeh” («Смотровая башня») и еженедельнике “Jidiszer Weker” («Еврейский бу- дитель»), в газетах Бучача, Коломыи, затем Львова. В 1909 г. в Палестине, куда он переехал незадолго до этого, молодой литератор публикует по- весть «Покинутые жены» («Соломенные вдовы»), название которой ( «Агунот») подсказало ему литературный псевдоним («Агнон» в переводе с иврита означает «брошенный»), ставший впоследствии официальной фа- милией. На иврите Агнон пишет, живя с 1912 г. в Берлине, и тем более в по- следующие годы, окончательно обосновавшись в Палестине, позднее став израильским писателем. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 283 Еврейская проблематика, безусловно, доминирует в творчестве Агнона, однако она включена в исторический и современный контекст, в исполненную драматизма европейскую панораму ХХ в., в этнокультурную и конфессиональную реальность Галичины. В отличие от Бруно Шульца, у Агнона украинское начало проявляется в реальных формах — это персонажи, географические названия, ссылки на исторические имена или события. Как правило, они подаются в позитивном ключе, с доброжелательной интонацией. Так, в одном из ранних рассказов, «Клинок Добуша», используются украинские фольклорные предания об Олексе Довбуше, предводителе карпатских опришков, они переплетены с рассказами о современнике Довбуша, основателе хасидизма Баал-Шев-Тове (Беште), с легендой о побратимстве этих персонажей украинской и еврей- ской историй. Широк набор галицких топосов: Львов, Станислав, Коломыя, целая цепочка названий местечек и сел — Язловец, Лешкович, Борщев, река Стрыпа… И конечно, главное — Бучач. В родной Бучач (у Агнона — Шибуш) писатель возвращался посто- янно — и физически, в конце 1920-х гг., и в художественном воображении. Для повествователя в романе «Путник, зашедший переночевать» (в английском переводе «Ночной гость») Бучач — город прежде всего ев- рейский, писатель, однако, смотрит шире. В речи на церемонии вручения Нобелевской премии за этот роман (вкупе со «Свадебным балдахином») Агнон подчеркнул, что в родном городе испытал влияние со стороны всех людей — как евреев, так и не евреев. Этим мироощущением Агнон обязан многонациональному и поли- культурному Бучачу, побывавшему за свою историю галицко-волынским, турецким, польским, австрийским, еврейским, но в конечном счете сохра- нившему свою изначальную, русско-украинскую природу. Центральный и восточный регионы При переходе к этому разделу отмечаются существенные изменения в природе и функционировании украинско-еврейского пограничья; таких изменений назовем два. Во-первых, это типологическая трансформация: от непосредственно «пограничного пограничья», так или иначе связанного с фактором границы как геополитического понятия, — к пограничью как понятию «внутренне- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 284 му», в известном смысле «виртуальному», воображаемому. Такое пограни- чье относится к социальной антропологии и культурологии, к идеологии и поэтике, к сфере внутрикультурных коммуникаций и взаимовлияний, традиций, сближений и отталкиваний. Имеется в виду также «хвост» сте- реотипных представлений и законсервированных предрассудков фантом- ного типа, пришедших из-за границ, которые, отмечает Сабина фон Левис, «уже не существуют политически и легально, однако проявляются ныне в различных формах и измерениях социальных движений и практик…» [26, с. 99]. Такое «фантомное» украинско- и русско-еврейское литературное по- граничье сложилось в центральном и восточном регионах Украины в ХХ в., в условиях развала Российской, потом советской империй, ломки границ, бифуркаций и метаморфоз, связанных с переменами как в общественном статусе еврейской культуры, так и с переменами внутри ее самой. Во-вторых, изменился вектор развития пограничных этнокультур- ных процессов. Как отмечалось, украинско-еврейскому пограничью Гали- чины и Волыни была присуща европейская ориентация, прежде всего на Австро-Венгрию и Польшу. У писателей-евреев центрального и восточного пограничных регионов, т. е. территории Российской империи и Советского Союза (УССР), другие ориентиры — русский и украинский. Те, кто родился и вырос в городской среде, прежде всего в значительно русифицированных Одессе, Харькове, Николаеве, частично в Киеве, кто учился в гимназиях, реальных училищах, служил в русской армии, участвовал в Первой миро- вой или гражданской войнах, — те обычно оставляли семейный и бытовой идиш и в своих литературных опытах переходили на русский. Многие из их числа заняли заметное место — как русские писатели — в советской ли- тературе (И. Бабель, Э. Багрицкий, И. Эренбург, М. Светлов, М. Кольцов, И. Ильф). Следующие поколения формировались в 1930-е гг., в период Вто- рой мировой войны уже целиком на русскоязычной основе: С. Кирсанов, В. Гроссман, В. Инбер, С. Гудзенко, П. Коган, А. Рыбаков, А. Галич, Э. Ка- закевич (последний, автор русскоязычной прозы, в поэзии сохранил мате- ринский язык — идиш), позднее и в недавнее время — Н. Коржавин, Юнна Мориц, Илана Вайсман, Маргарита и Алла Хемлин, Ирина Левитес, Дина Калиновская. Писательские судьбы евреев — уроженцев местечек и сельской мест- ности — развивались в двух версиях. Первая — это творчество на идише и/ Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 285 или иврите, преимущественное, точнее, абсолютно превалирующее, внима- ние к еврейской тематике, характерам, традициям, быту в сочетании с неко- торым количеством украинских элементов (топосы, имена и образы людей, сюжетные ситуации, языковые вкрапления). Вторая версия: выбор в качестве языка творчества украинского язы- ка, как правило, знакомого с детства, по обстоятельствам биографии, с вы- ходом в более широкое, чем еврейское, тематическое пространство, но с сохранением более или менее значительной доли еврейского компонента в том, что касается проблематики, системы характеров, стиля, интонации. На первом направлении внимание привлекает фигура Шолом-Алейхема (Ш. Рабинович, 1859–1916). Как и у Агнона, у Шолом-Алейхе- ма украинский элемент маргинален, однако, опять же как у Агнона, жиз- ненно достоверен и, пожалуй, в большей степени семантически значим. В текстовую ткань время от времени вплетаются детали, штрихи, марки- рующие присутствие в изображаемом мире украинских реалий. Это топо- нимический ряд, прежде всего Киев, у Шолом-Алейхема он выступает под условным именем Егупец, т. е. Египет, страна изгнания (намек на черту оседлости, ограничивающей право евреев на проживание), и пригородная сельская местность, в конце XIX в. обретавшая черты дачного поселения, — Боярка, или, у Тевье (повествователя в цикле рассказов «Тевье-молочник), Бойберик; также Львов и Броды в романе «Мальчик Мотл». Это имена пер- сонажей: Иван Поперило, Федька Галаган, пастух Трохим. Это лингвоэтни- ческие маркеры (тот же «Трохим»), органично вкрапленные в речь Тевье украинские поговорки («Не було у Микиты грошив и не буде!» [33, с. 57], «И Гапка — люди, и Юхим — человек!» [33, с. 92]). Это, наконец, сцена при- хода к Тевье во двор толпы представителей сельской «громады». Староста Иван Поперило объясняет цель визита: «Дело, видишь ли, вот какое. Мы, правду сказать, против тебя, Тевль, ничего не имеем. Ты хоть и жид, но че- ловек неплохой <…>. Мы тебе хоть стекла повышибаем. Уж это мы непре- менно должны сделать, а то <…> не ровен час проедет кто-нибудь мимо, пусть видит, что тебя побили, не то нас и оштрафовать могут...» [33, с. 201]. Если взглянуть на данный эпизод (и в целом на проблему места и се- мантической функции украинского компонента в еврейском контексте со- чинений Шолом-Алейхема) в ракурсе троичной парадигмы «Чужое–Иное– Свое», напрашивается вывод о ключевой роли в ней фактора инаковости: Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 286 участники конфликта с обеих сторон в сущности не «чужие» по отношению друг к другу, хотя и не «свои», они — «иные». Для характеристики этого этнокультурного явления уместными представляются такие этико-психо- логические понятия, как понимание, приятие, признание, толерантность, которые, правда, нередко подвергаются деформациям под воздействием внешних сил. В целом есть основания говорить об элементах близости эт- нокультурных позиций Шолом-Алейхема, Агнона и М.-М. Сфорима (с ого- воркой о существенно более высокой значимости этнотолерантного момен- та у автора «Тевье-молочника») и одновременно об их отличии от, скажем, Х.Н. Бялика (1873–1934) или Дер Нистера (П. Каганович, 1884–1950). Критерий инаковости применим и в более широком плане, а имен- но — для определения места, которое пишущие на идише писатели и их творчество занимали в новейшем украинском культурном контексте. В июле 1917 г. в Генеральном секретариате (его возглавил В. Винниченко) — испол- нительном органе Центральной Рады — с целью активизации политической и культурной жизни еврейского сообщества было создано Министрество (Генеральный секретариат) еврейских дел. Его возглавил Моше Зильберфарб (псевдоним — М. Базин, 1876–1934), писавший на идише, русском и немец- ком языках. В благоприятных условиях развивалась еврейская культура в со- ветской Украине в первые полтора десятилетия после октябрьского перево- рота, некоторые еврейские писатели-идишисты вернулись из эмиграции, их привлекали как общий дух революционных перемен, так и обозначившийся в стране рост сети еврейских газет и журналов, издательств, учебных заведе- ний, научных центров, что «вселяло надежды на стимулирование советским правительством развития еврейской культуры, в частности и литературы на идише» [7]. «Роман идишистских писателей с коммунизмом» (это название книги профессора Сиракузского университета Г.Дж. Эйстраха (см.: [25]) за- кончился трагически, волна репрессий рубежа 1940–1950-х гг. поглотила многих еврейских писателей, но в 1920-х — в первой половине 1930-х литера- тура на идише развивалась бурно. Харьков, тогдашняя столица Украины, был одним из центров этого процесса, с ним связаны судьбы и творчество видней- ших еврейских писателей — Давида Гофштейна (1889–1952), Льва (Лейбы) Квитко (1890–1952) и Переца Маркиша (1895–1952). Своеобразная фигура в литературном Харькове той эпохи — Бен Яков (Калмен Зингман). Его незавершенный роман-утопия «Эдения: в Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 287 городе будущего», написанный на идише и опубликованный в Харькове в 1918 г., лишь сравнительно недавно увидел свет в Израиле и в переводе на украинский [27]. В романе Зингмана в радужных красках (название отсы- лает к библейскому Эдему) изображается жизнь украинского еврейства в недалеком будущем — в середине 1940-х гг. на фоне высочайшего уровня технического и культурного развития Харькова, где в рамках еврейской идишистской (диаспорной — в противовес ивритско-палестинской утопии, созданной Теодором Герцлем в романе «Старая новая земля» [“Altneuland”, 1902]) соцалистической утопии воплощена идея гармонии украинского и еврейского начал, экономического и этнокультурного равноправия. Два «иных» сливаются у Зингмана в единое «свое». с) Украинские писатели еврейского происхождения — социопсихологический вариант этнокультурного пограничья Два момента представляются определяющими для понимания при- роды и сущности данного явления. Во-первых, это характерная для конца XIX — первых десятилетий ХХ в. интенсификация таких общецивилизаци- онных модернизационных тенденций, как урбанизация, развитие промыш- ленности и образования, стимулирующих ассимиляционные тенденции, выход представителей еврейского населения, прежде всего молодых поко- лений, из замкнутого местечкового мира, интеграция евреев в общекультур- ные процессы, в производственную, политическую и общественную жизнь. Во-вторых, специфика социально-исторических условий и обстоятельств, в которых эти процессы проходили в центральном и восточном регионах Украины на разных этапах исторического развития: колониальный статус украинской культуры в Российской империи, затем его поэтапная реани- мация в «социалистических» формах; активизация движения украинско- го национального духовно-культурного возрождения во второй половине XIX в., кризис и развал имперской системы, революционные пертурбации и модерные дискурсы постоктябрьской эпохи. Одно из проявлений этих процессов в литературной практике — фак- ты выбора писателями еврейского происхождения, уроженцами Украины, украинского языка в качестве языка творчества и тем самым включения их в общеукраинский литературный процесс. Подобного рода примеры не уникальны, они известны из истории ряда литератур Центральной и Вос- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 288 точной Европы, однако имеют место существенно важные различия, свя- занные с социальными предпосылками и психологическими мотивациями подобного выбора. Когда уроженец еврейского галицкого местечка (ска- жем, К.Э. Францоз и Й. Рот) или пражского еврейского гетто (Ф. Кафка) делал языком своего творчества немецкий язык, а выходец из патриархаль- ной еврейской дрогобычской семьи Б. Шульц — польский, это было объ- ективно, независимо от конкретных обстоятельств и личных устремлений, фактом интеграции представителя этнического меньшинства в господству- ющую культуру, имперскую, государственную, в культуру титульной нации. То же относится и к выбору русского языка представителями некоторых, преимущественно состоятельных, еврейских семейств Надднепрянской Украины (И. Бабель, И. Эренбург). Иное дело — выбор в пользу притесняемых языка и культуры, како- выми являлись (или были совсем недавно, если говорить о первом после- октябрьском десятилетии) украинские язык и культура. Принципиальное значение в подходе к проблеме приобретает понятие антиимперского вы- бора, оно выступает в качестве ключевого в фундаментальной монографии профессора Северо-Западного университета США (Иллинойс) Йоханена Петровского-Штерна «Антиимперский выбор. Становление украинско-ев- рейской идентичности». Как говорит автор во «Вступлении», книга по- священа писателям-евреям, которые «интегрировались в украинское об- щество» при том, что воспитывались они в идишистской среде и нередко обучались в русскоязычных учебных заведениях; для них «Украина была желанной средой, украинская культура — источником вдохновения, а укра- инская тематика — частью их творческих поисков» [18, с. 23]. Подобные тенденции «неимперской интеграции» имели место в на- циональных культурах ряда восточноевропейских народов в определен- ные периоды их истории, например, в Польше, разделенной между двумя империями (Ю. Клячко, В. Ордон [Шанцер], Я. Корчак), в Чехии во вто- рой половине XIX — на рубеже XIX–XX вв., до обретения ею самостоя- тельности (З. Каппер, Ф. Гельнер, О. Фишер, К. Полачек); в белорусской литературе примером ассимиллированного писателя-еврея был Змитрок Бядуля (Шмуэль-Нохим Плавник). В украинском литературном дискурсе критерием выявления поведенческих моделей украинских писателей-ев- реев, их антиимперских рефлексий становится причастность к движению Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 289 украинского национального возрождения на разных этапах его историче- ского развития. Что касается сферы психологии творчества, собственно литератур- ной реализации выбора писателями еврейского происхождения украин- ского языка, то конкретные формы такой реализации были, разумеется, разными. Объединяющим моментом следует считать общий вектор, на- правленный на сближение «своего» с «иным», на трансформацию — или, скажем осторожнее, на попытки такой трансформации — «иного» в «свое», на поиск синтеза того и другого. Вот несколько бегло очерченных, но характерных для рассматрива- емой в данной статье эпохи (последняя четверть XIX — первая половина ХХ в.) историко-литературных силуэтов. Кесарь Александрович Белиловский (1859–1938 (34?), литературные псевдонимы — Цезар Білило, Цезарко, Іван Кадило) (см.: [13]). Латинское имя Кесарь (Кесарий), мальчика из еврейской семьи (а другое, традицион- ное, еврейское, так называемый руф новэм, по Библии или Талмуду, нигде не упоминается), наталкивает на предположение, что эта семья не была па- триархальной. Общались ли в семье на идише? Скорее всего — да. Но на- верняка бытовал и украинский, без которого глава семьи, фельдшер сель- ской больницы с. Стополивка, Полтавской губернии (ныне с. Вознесенское Черкасской области), никак не мог бы обойтись. Хедер, с его ритуальным ивритом, мальчик не посещал, зато был отправлен в Полтавскую гимназию, разумеется, русскоязычную, и именно там — парадокс — написал свои пер- вые стихи на украинском языке, в подражание Т. Шевченко. С творчеством Шевченко связан один из первых переводческих опытов Белиловского: обучаясь в Лейпцигском университете, он, по совету Ф. Боденштадта, зна- тока и переводчика русской и украинской литературы, публикует в газете “Leipziger Theater- und Intelligenzblatt” (12.03.1876) свой перевод стихотворения Т. Шевченко «Думка. — Нащо мені чорні брови». В Лейпциге, до этого в Дерпте, затем в Венском и Йенском университетах Белиловский изучал медицину, которая стала его титульной профессией. Судьба сложи- лась так, что бóльшую часть жизни он провел вдали от родных мест, жил в Петербурге, немного в Москве, в качестве врача служил в разных концах империи — Петропавловск (Казахстан), Петрозаводск, Митава, Феодосия, Симферополь (где умер и похоронен), в Персии, при советском консуль- Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 290 стве, но душою всегда оставался с Украиной, и главной связующей нитью была его общественная и литературная деятельность на ниве украинского слова. Еще в молодости, будучи студентом Венского университета, Белилов- ский сблизился с украинской студенческой организацией народнического типа «Cіч» («Сечь»). Позднее, в 1890-е гг., живя в Петербурге, Белиловский выступил одним из инициаторов и организаторов чествования Шевченко, статьи с рассказом об этих мероприятиях опубликовал во львовском жур- нале «Зоря». Там же было опубликовано его стихотворение «Роковини Та- раса» («Годовщина Тараса»), прочитанное в Петербурге на шевченковском вечере. Белиловский переписывался с И. Франко, участвовал в издаваемом Франко и И. Белеем журнале «Світ» («Мир») Некоторые поэтические произведения К. Белиловского — «У бать- ківському краї» («В отцовском краю»), «Житейський досвід» («Житейский опыт»), «Червоний шлюб» («Красный брак»), «Сум» («Печаль»), «Тиха ніч» («Тихая ночь»), «Ользі» («Ольге»), сатирическое стихотворение «Клим Ганеба» — пользовались популярностью, а стихотворение «В чарах кохання» («В чарах любви»»), выдержанное в традиционном стиле лири- ческого монолога влюбленной девушки, было положено на музыку Н. Ле- онтовичем. К. Белиловский одним из первых в украинской поэзии (вслед за А. Крымским) обратился к восточной тематике: лирический цикл «Пер- сіянські мотиви» («Персидские мотивы»), поэма «Цар Джеган, або Марму- ровий сон» («Царь Джеган, или Мраморный сон»), поэтические реминис- ценции на мотивы казахского фольклора. Грицько Кернеренко (Гирш бен Борух, Григорий Борисович Кернер, 1863–1921) — младший современник К. Белиловского. Событийные линии их биографий практически нигде не пересекаются, учебу обоих в Германии не стоит в этом смысле принимать во внимание — время учебы, города и учебные заведения разные. Был один пункт такого пересечения (впрочем, лишь возможного) — харьковский кружок В. Александрова (1829–1894), военного врача, писателя, фольклориста, известного собирателя украин- ской старины. В издаваемом Александровым альманахе «Складка», выход которого был положительно отмечен И. Франко, печатался Белиловский, он же после смерти Александрова опубликовал воспоминания о нем и при участии Б. Гринченко и М. Кропивницкого издал в Харькове и Петербурге два выпуска альманаха в память о его основателе. Правда, сведений о зна- Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 291 комстве или тем более сотрудничестве Кернеренко с Белиловским, хотя бы заочном, нет. Есть все же один пункт «пересечения» обоих писателей, это черты типологического сходства их литературных биографий. Оба своим происхо- ждением и семейным воспитанием были связаны (при всем различии кон- кретных обстоятельств) с еврейской средой, со смешанным идишистским, русско- и украинскоязычным окружением, оба в зрелые годы были состо- явшимися и успешными как профессионалы. И оба в своем литературном творчестве сделали решительный выбор в пользу украинского языка и на- циональной литературной традиции — фольклорной и шевченковской. Гирш бен Борух Кернер родился и вырос в слободе Гуляйполе (ныне это город в Запорожской области), в семье богатого предпринимателя, ос- нователя солидной, широкого — от винокурения до производства сель- скохозяйственных машин — профиля компании «Б.С. Кернер и сыновья». На протяжении всей жизни, до самой смерти, случившейся в 1921 г. при так и не выясненных обстоятельствах (вспомним, чтó представляло собою Гу- ляйполе в разгар гражданской войны), он участвовал в бизнесе в качестве одного из «сыновей». А параллельно существовал Грыцько Кернеренко, ев- рейский украинофил, читатель и подписчик украинских изданий, автор пяти сборников стихов и прозы на украинском языке, пьесы из украинской на- родной жизни. Он был практически неизвестен гуляйпольскому еврейскому предпринимательскому сообществу и русифицированной местной украин- ской интеллигенции, но его стихи публиковались в антологиях, на страни- цах украинских газет, журналов и альманахов, его творчество положительно оценивали И. Франко, В. Александров, Христя Алчевская, Н. Шаповал. Авторы редакционной статьи в № 1 за 2005 г. журнала “Ab Imperio”, где, в частности, анонсируется публикация статьи Й. Петровского-Штерна о Григории Кернере (Грыцько Кернеренко), суть феномена «интеграции [еврея] в формирующийся украинский национальный проект» усматрива- ют в том, что поэт пишет стихи на украинском языке, «облекая свою еврей- скую идентичность в термины украинского национального возрождения» [17, с. 21]. Думается, эта формулировка упрощает сложнейшую социокуль- турную и психологическую проблему. Речь идет не о «переодевании» иден- тичности, а о линейке понятий, касающихся новых черт идентичности, ее природы, — «трансформация идентичности», «гибридная идентичность», Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 292 «пограничье идентичностей», «синтез идентичностей», в случае Кернерен- ко (по Петровскому-Штерну) — «украинско-еврейская идентичность». Грыцько Кернеренко, выбрав украинский язык, не отказался от сво- его еврейства. В его итоговом сборнике «Мéнти натхнення» («Моменты вдохновения»), в переводах поэтических произведений писавшего на рус- ском и на идише Шимона (Семена) Фруга (1860–1916) представлена еврей- ская тематика (ветхозаветные реминисценции, религиозная метафорика, отголоски сионистских мотивов, эмоциональные реакции на погромы). При этом в качестве доминантной в творчестве Кернеренко выступа- ет тема Украины — «святой Украины», «батьківщини» («родины»), «нень- ки» («мамы»). Его Украина — это поэтическая легенда, в которой прекрас- ная утопия слита с драматизмом исторической судьбы, идеализированный образ, отмеченный мощным влиянием (и, признáем, подражательностью) шевченковской традиции, личности великого Кобзаря. Драматическими нотами проникнуто самоощущение поэта, его попытки осознания своей «гибридной» идентичности. Раиса Троянкер (1909–1945). Литературный Харьков 1920-х гг. пред- ставлял собою пестрое сообщество неординарных, подчас экстравагант- ных личностей, но даже на этом фоне приехавшая в столицу из провинции юная поэтесса выделялась своим темпераментом, неуемной энергией, не- ординарными — нередко на грани эпатажа — поступками. И еще какой-то колдовской женской привлекательностью, манящими эротическими тока- ми, от которых перехватывало дыхание у представителей мужского боль- шинства участников богемных вечеров в Доме писателей им. В. Блакитного (см.: [20]). Этими токами была пронизана и ее поэзия, что, согласно расхожим представлениям и советским литературоведческим стереотипам, противо- речило целомудренной национальной традиции, хотя непредвзятое прочте- ние некоторых фольклорных и классических текстов украинской литерату- ры, не говоря уже о близких Раисе авангардистах 1920-х гг., подсказывает иные оценки и выводы (см.: [23; 24]). Но сравниться с ней ни по месту эро- тики в творчестве, ни по степени ее суггестивности никто из них не может. А ведь Раиса родилась в патриархальной еврейской семье уманского шамеса, синагогального служителя, где царили традиционный уклад, орто- доксальная религиозная атмосфера, строгие правила талмудической этики. Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 293 Девочка взбунтовалась рано, импульсы к бунту были разные — витающий в воздухе дух революционных перемен, ломки всего и вся, природная пыл- кость натуры, раннее пробуждение чувственности, женского эго («Рай-Я» — так она расшифровывала смысл своего имени); первым всплеском этого бунта был бурный роман с заезжим цирковым укротителем, выступления на арене с тигром, в пасть которого она клала свою буйную голову… Тогда же и там же, в Умани, зародилась любовь к поэзии и тяга к соб- ственному творчеству. Сначала это была увлеченность русскими поэтами Серебряного века, особенно А. Ахматовой и Н. Гумилевым, сохранившаяся, впрочем, на долгие годы, затем влюбленность во Владимира Сосюру, что, похоже, и положило начало ее собственному поэтическому творчеству, причем на украинском языке. Украинский «выплыл» из сформированной местечковой языковой ситуацией памяти, в которой смешались семейный идиш, уличное украиноязычье и корявый русский укротителя Джордани (итальянца?). Раиса публикует в уманской газете «Робітничо-селянська правда» стихотворение на украинском языке, вступает в местное отделе- ние Союза крестьянских писателей «Плуг». Вскоре она выходит замуж за члена этой группы, украинского критика Онуфрия Тургана, что приводит к конфликту с родителями, прежде всего с отцом. Об этом она позднее на- пишет: Меня отец прогнал и проклял, потому что у меня дитя от «гоя». Он сказал, чтоб упала земля под нами, Оленка7, с тобою8. (Подстрочный перевод мой. — Ю.Б.) В середине 1920-х молодая литературная семья переезжает в Харь- ков, который был тогда не только административной, но и интеллекту- альной и культурной столицей Украины, духовным и организационным центром национального культурного возрождения (позднее названного «расстрелянным»), одной из примечательных черт которого было, кстати, 7 Оленка — это будущая московская журналистка Елена Турган, ее дочь, внучка Р. Троян- кер, Александра Турган, актриса, в 1980-е гг. служила в театре «Современник». 8 Троянкер Р. Повінь. [Поезії]. [Х.]: Плужанин, [1928]. С. 23–24. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 294 активное участие еврейских писателей, как идишистских, так и украиноязычных. Раиса оказалась в самой гуще тогдашней украинской литератур- ной жизни, это были лучшие годы в ее поэтической биографии, а может быть, и в жизненной судьбе. В Харькове выходит два сборника ее стихов, «Повінь» («Половодье») и «Горизонт», в которых окрашенные ностальги- ей воспоминания о «штетле» переплетаются с утопическими мотивами на- ционально-революционного толка и, добавим, корректируются этими мо- тивами. Этот симбиоз в целом и каждый из его компонентов в отдельности обволакиваются густой и вязкой эротической субстанцией. Очередной роман и брак с русским поэтом Ильей Садофьевым, пе- реезд в 1931 г. в Ленинград поставили точку в деятельности Р. Троянкер как украинской поэтессы. Стихи, уже по-русски, она некоторое время писала, даже выпустила один русскоязычный сборник. После развода с Садофье- вым уехала в Мурманск, где была уважаемым и популярным журналистом «Полярной правды», в годы войны — фронтовым корреспондентом. Умерла от тяжелой болезни в 1945 г. Уровень поэтического мастерства Раисы Троянкер невысок, укра- инский язык далек от совершенства. Ее поэтическое наследие, личная и литературная судьбы представляют интерес как один из случаев еврейско-украинского лингво- и этнокультурного пограничья в контексте украин- ского культурного возрождения 20-х гг. ХХ в. В более широком, истори- ко-культурологическом плане это социопсихологический феномен, объект нациологических штудий, пример изменчивой, «текучей» идентичности. Иван Юлианович (Израиль бен Егуда) Кулик (1897–1937) начинал свою литературную деятельность в той же, что и Раиса Троянкер, Умани (родился недалеко, в местечке Шпола Киевской губернии), но это един- ственный момент сходства между ними. Прежде всего, совершенно разными были языковые «маршруты» их творчества. Р. Троянкер начинала с украинского. Первое стихотворение Ку- лика было опубликовано в русской уманской газете «Провинциальный го- лос». Кулик закончил в Умани русское четырехклассное училище, поступил в Одесскую художественную школу. Это, судя по всему, было продуманной родителями сугубо прагматической стратегией, направленной на то, чтобы открыть перед ним более широкие жизненные горизонты. К тому же, по свидетельству современников, в семье, хотя отец был меламедом, учителем Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 295 хедера, общались по-русски. Вместе с тем есть основания предположить, что Кулик с детства знал идиш и литературу на идише: в 1916 г., в Америке, куда семья иммигрировала накануне Первой мировой войны, Кулик опублико- вал в нью-йоркской русской социал-демократической газете «Новый мир» заметки о Шолом-Алейхеме, Ицхоке-Лейбуше Переце и Шимоне Фруге, а в 1930 г., уже в Советском Союзе, в каменец-подольской украинской газете «Червоний кордон» об Иосифе Бовшовере (1873–1915), назвав его «перво- проходцем еврейской пролетарской поэзии». К литературному творчеству на украинском языке (первый сборник стихов Кулика на украинском языке «Мої коломийки» [«Мои коломыйки»9] увидел свет в 1921 г. в Харькове) пришел от семейного и школьного русского и суржика шполянского «штет- ла», от первых уроков украинского, полученных в мальчишеской среде го- родского уманского парка «Софиевка». Его путь в украинскую литературу был «окружным», зато, в отличие от того, как сложилось у Р. Троянкер, Ку- лик, выбрав в качестве языка своего творчества украинский, оставался в его гравитационном поле до конца. Разными были и мотивации. У Троянкер интимный, субъективный фактор — роман с украинским поэтом — предопределил этот выбор и затем вхождение в украинскую литературную среду, как, впрочем, впоследствии и выход из нее. Для Кулика решающую роль сыграли его марксистские (в той мере, в какой он их считал таковыми) взгляды и вытекающая из них антиколониальная, антиимперская ориентация. Его увлеченность идеей украинского национального возрождения и активная деятельность по ее реализации (опять-таки — в его, члена большевистской партии, понима- нии и трактовке) были причудливым образом связаны с коммунистической утопией, с иллюзорными представлениями о международной пролетарской солидарности и роли Украины/УССР в мировой революции. Соответственно, разными были биографии обоих писателей. Если Троянкер — поэт, прежде всего и только поэт, то для Кулика писательство было частью его большой политической и общественно-литературной карьеры (или, в известном смысле, приложением к ней, или своего рода «отдушиной»). Вернувшись в 1917 г. из Америки, Кулик погрузился в поли- тический водоворот, на протяжении 1920-х — первой половины 1930-х гг. 9 Коломыйка (от г. Коломыя) — украинская карпатская шуточная песня куплетной формы. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 296 он занимал важные посты в партийной, военной, государственной, дипло- матической (советский консул в Канаде), литературной сферах, был одной из ключевых фигур в литературно-политической жизни УССР, возглавлял Союз советских писателей Украины, ряд издательств, редакций литератур- ных газет и журналов. В 1937 г. репрессирован и расстрелян. Достаточно обширное украиноязычное литературное наследие И. Кулика (сборники стихов, роман, повесть, переводы, главным образом с английского) отмечено печатью эпохи, революционной лозунговостью, политических и идеологических компромиссов. Эстетическая ценность сочинений Р. Ролинато, Василя Роленко, Ральфа К. Ролинато (литератур- ные псевдонимы Ивана Кулика) невысока, это факт истории украинской литературы советского периода, имеющий прежде всего этнокультурное и социопсихологическое значение. Леонид Первомайский (Илья Шлемович Гуревич) (1908–1973) родил- ся в полиэтническом и полилингвальном городке/полуместечке/полусе- ле Константинограде Полтавской губернии (б. Белевская крепость, ныне Красноград Харьковской области). Семья переплетчика Шлемы Гуревича не была патриархальной, бытовой русский язык лишь изредка перебивался идишизмами, за стеной, у соседей-квартиросъемщиков, звучала украин- ская речь вперемешку с русской, как и на улицах, на базарной площади, в среде рабочих пивоваренного, сахарного и черепичного заводов, а в хедере, куда отдали Илюшу, наряду с Торой, в обязательном порядке преподава- лись русский язык и литература. Впрочем, русские, как и украинские, книги мальчик читал взахлеб, помогая отцу в его переплетном деле, кроме того, те и другие легко можно было найти в книжном киоске Йоськи Рудого. Но главная — для Первомайского — партия в этом многоголосье принадле- жала матери, еще не старой, но рано поседевшей еврейке, ее украинскому языку и украинской песне. В стихотворении «На українській золотій землі» («На украинской золотой земле») читаем: …В моих песнях звучат ее песни; из ее уст я впервые услышал слово, которому потом дал крылья… (Подстрочный перевод мой. — Ю.Б.) Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 297 Подчеркнутая акцентуация поэтом метафорического образа-пара- докса «еврейская мать как носитель украинского языка» — знак осознания им высокой степени органичности своего литературного украиноязычья. Украинский язык оказался средством максимально полного и адекватно- го выявления Первомайским своей еврейско-украинской идентичности, реализации творческого потенциала, стал одним из факторов, предопреде- ливших значимость того места, которое его еврейско-украинский дискурс занимает в новейшей украинской литературе. Еврейско-украинская идентичность Первомайского не была, в от- личие от разобранных выше случаев, ни «гибридной», ни двойной, она была двуединой, цельной. Не была она также явлением статичным, сво- бодным от влияний как «духа времени», внешних факторов, так и от свя- занных с этими факторами внутренних противоречий и трансформаций. Если подойти к еврейскому дискурсу в творчестве Первомайского как к некой структурно-семантической целостности, в нем следует различать две составляющих: еврейскую тему — исходную, относительно постоян- ную единицу, и рему — ее, темы, интерпретацию с учетом особенностей того или иного семантического и ситуативного поля, меняющихся исто- рических контекстов. В еврейском дискурсе Первомайского и в еврей- ско-украинском сегменте этого дискурса могут быть вычленены три таких исторических контекста, отражающих степень и формы включенности писателя в процесс украинского национального возрождения на его раз- ных исторических этапах. Это — а) 1920-е — первая половина 1930-х гг.: — революционно-комсомольский период в жизни страны и в биогра- фии писателя; выбор знакового псевдонима «Первомайский»; — литературный Харьков эпохи украинского культурного возрожде- ния, творческая близость с Иваном Куликом; — активная разработка еврейской темы в русле идей социального об- новления и национального возрождения; мотивы разрыва с местечковым прошлым, интеграции еврейства в новую жизнь, утопические проекты соз- дания еврейских колхозов (пьеса «Местечко Ладеню», повесть «Земля обе- тованная») как попытки переинтерпретации библейского образа; b) вторая половина 1930-х — середина 1940-х гг.: Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 298 — в условиях обострения репрессий, в том числе связанных с национальным вопросом, ужесточения идеологического контроля еврейский дискурс уходит с поверхности творчества Первомайского; — этот дискурс активизируется в годы войны, обретая острую анти- нацистскую направленность, ключевыми становятся темы Холокоста, Ба- бьего Яра; — мотивы интернационального братства, переплетения украинских и еврейских судеб в драматических обстоятельствах общенародной траге- дии; с) 1950-е — первая половина 1970-х гг.: — начавшаяся в конце 1940-х и продолжавшаяся в последующие де- сятилетие травля за «безродный космополитизм» вынуждала Первомай- ского отстаивать свою еврейско-украинскую идентичность, право, оста- ваясь евреем, быть украинским писателем (именно тогда, в 1949 г., было написано стихотворение «На украинской золотой земле», строки из кото- рого приводились выше); — по своей глубинной сути это была форма духовного сопротивле- ния, подспудного участия в назревающем новом подъеме украинского на- ционального возрождения; — одновременно в творчестве писателя шел процесс углубления собственно еврейского дискурса, раскрытия его общечеловеческого и об- щекультурного, гуманистического содержания, этим пафосом проникнута переводческая деятельность Первомайского, в частности, перевод на укра- инский поэзии Генриха Гейне — в известном смысле его немецко-еврейско- го alter ego; — очевидна сопоставимость этой тенденции с присущим тогдашнему украинскому диссидентскому движению — «шестидесятничеству» отказом от провинциализма, «малороссийской» ограниченности, с его ориентацией на гуманистические ценности мировой культуры. *** Творчество Леонида Первомайского, как и ряда его современников (Н. Рыбак, С. Голованивский, А. Кацнельсон, М. Талалаевский, Л. Юхвид, Е. Мартич, С. Журахович, Н. Тихий), характеризует советский этап про- цесса интеграции еврейских писателей в украинскую литературу и, по-ви- Литература народов России и Ближнего зарубежья / Ю.Я. Барабаш 299 димому, одновременно завершает его; если это так (время покажет), то за- вершает «на высокой ноте». Преемником Первомайского в утверждении и развитии феномена еврейско-украинской идентичности стал Моисей Фиш- бейн (1946–2020), в чьей поэзии уникальным образом сочетаются укоре- ненность в мифорелигиозной еврейской почве и безграничная вера в твор- ческий потенциал украинского языка, в его сакральную роль и мессианское предназначение как фактора национального возрождения и обновления Украины. Хотя М. Фишбейн начинал еще в советское время, его поэзия и весь творческий облик — это знаковые явления постсоветского этапа исто- рии Украины, украинской литературы, а в более широком, общецивили- зационном, контексте — эпохи милленарного пограничья с присущим ей сочетанием (противоречивым, зачастую конфликтным) черт этнонацио- нальной идентичности с глобалистскими тенденциями, новыми векторами интегративного, транснационального и транскультурного коммуницирова- ния (см.: [1]). Вписывающиеся в этот контекст специфические черты еврейско-украинской идентичности М. Фишбейна пока в полной мере не проанали- зированы и не осознаны, хотя его творчество отнюдь не обойдено критикой [4; 11; 18], как не прояснены возможные тенденции и пути развития украин- ско-еврейского литературного пограничья. Эта работа впереди. Последнее замечание, впрочем, может быть отнесено к этнокуль- турному пограничью в целом, в многообразном спектре его конкретных проявлений и форм, в диахроническом и синхроническом аспектах. Акту- альность и перспективность этого научного направления представляются очевидными.

Список литературы

Исследования

1 Антонов С., Розанова М. Идентичности в эпоху глобальных миграций. СПб.: Деан, 2010. 272 с.

2 Барабаш Ю.Я. Этнокультурное пограничье: Концептуальный, типологический и ситуативный аспекты (Чужое — Иное — Свое) // Studia Litterarum. 2019. Т. 4, № 3. С. 290–329. DOI: 10.22455/2500-4247-2019-4-3-290-329

3 Барабаш Ю.Я. Этнокультурное пограничье: Концептуальный, типологический и ситуативный аспекты (Чужое — Иное — Свое). Статья вторая: Харьков. Донбасс — этно- и лингвокультурное пограничье // Studia Litterarum. 2020. Т. 5, № 2. С. 286–321. DOI: 10.22455/2500-4247-2020-5-2-286-321

4 Барабаш Ю.Я. Украинское литературное зарубежье. Лица. Судьбы. Тексты. М.: ИМЛИ РАН, 2016. 376 с.

5 Бахтин М. Собр. соч.: в 7 т. М.: Русские словари; Издат. дом «ЯСК», 2002. Т. 6. 800 с.

6 Башляр Г. Избранное. Поэтика пространства / пер. с франц. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. 376 с.

7 Гетманский Э. Советская литература на идиш // Заметки по еврейской истории. 2017. № 11–12 (204). URL: http://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer11-12- getmansky/ (дата обращения: 12.05.2019).

8 Гольдельман С.І. Жидівська національна автономія на Україні (1917–1920 рр.) / Записки Наукового товариства ім. Т.Г. Шевченка. Т. 182. Праці історично-філософічної секції НТШ. Мюнхен; Париж; Єрусалим: Дніпрова хвиля, 1963. 144 с.

9 Грабович Г. Єврейська тема в українській літературі XIX та ХХ сторіччя // Грабович Г. До історіії української літератури. Київ: Основи, 1997. С. 238–258.

10 Грицак Я. Пророк у своїй вітчизні. Франко та його спільнота (1856–1886). Київ: Критика, 2006. 632 с.

11 Дзюба І. Віра в покликаність (вступна стаття до книги «Ранній рай» — Київ, 2006) // День. 27.05.2020.

12 До редакції журналу «Русский вестник». Листопад 1858. С.-Петербург // Шевченко Т. Повне зібрання творів: у 12-ти томах. Київ: Наукова думка, 2003. Т. 6. С. 222–223 (текст), 534–537 (примiтки).

13 Заславський I., Захаркін С. Спогади Кесаря Білиловського // Київська старовина. 2000. № 1. С. 134–154.

14 Ільницький М. Поєдинок із собою: проблема двійництва в «Поєдинку» І. Франка та «Двійнику» Ф. Достоєвського // Слово і Час. 2006. № 8. С. 18–27.

15 Костенко Н. Традиції українського бароко в творчості Миколи Бажана // Питання літературознавства. Чернівці, 1996. Вип. 3 (60). Слов’янські літератури. С. 36–45.

16 Лаврiненко Ю. Розстріляне Відродження. Антологія 1917–1933. Поезія–Проза–Драма–Есей. Париж: Instytut Literacki, 1959. 980 с.

17 От редакции. Языки самоописания империи и нации как исследовательская проблема и политическая дилемма // Ab Imperio. 2005. № 1. С. 11–22.

18 Петровський-Штерн Йоханен. Анти-імперський вибір. Постання українсько-єврейської ідентичности / Авторизований переклад з англійської П. Грицака та М. Климчука, за редакцією В. Дивнича. Київ: Критика, 2018. 432 с.

19 Селівановський О. Куди прямує Бажан? // Критика. 1931. № 4. С. 39–47.

20 Смолич Ю. Рая. З «Інтимної сповіді» // Коментар. 2004. № 3. С. 15.

21 Сухомлинов О. Етнокультурний дискурс в літературі польсько-українського пограниччя ХХ століття. Донецьк: ЛАНДОН-XXI, 2012. 376 с.

22 Франко І. До історії українського вертепу XVIII в. // Записки Наукового товариства ім. Шевченка. Львів, 1906. Т. LXXII. С. 170–210.

23 Цимбал Я. Секс і контекст // Критика. 2009. Ч. 5–6. С. 31–33.

24 Цимбал Я. «Хай живе прилюдний поцілунок в голу грудь!»: проблеми видання та коментування приватних документів інтимного характеру // Спадщина: Літературне джерелознавство. Текстологія. Київ: Laurus, 2011. Т. 6. С. 65–87.

25 Estraikh, Gennady J. In Harness: Yiddish Writer’s Romance with Communism. Syracuse: Syracuse University Press, 2005. 224 p.

26 Löwis, Sabine von. Phantom borders in the political geography of East Сentral Europe: an introduction // Erdkunde. Archive for Scientific Geography. 2015. Vol. 69. Issue 2. P. 99–106.

Источники

27 Бен Яков (Калмен Зінгман). Еденія: У місті майбутнього. Харків: Їдиш, 1918. (Переклад із мови їдиш Тетяни Батанової та Наталії Риндюк) / Judaica Ukrainica. 2014. № 3. С. 231–255.

28 Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: в 14 т. М.: Изд-во АН СССР, 1937. Т. 2. 763 с.

29 Гранах А. Вот идет человек / пер. К. Тимофеевой. СПб.: ИД Ивана Лимбаха, 2017. 464 с.

30 Коцюбинский М. Избранные произведения / пер. с украинского, ред. и вступ. ст. А. Дейча. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1949. 376 c.

31 Франко І. Мозаїка. Із творів, шо не ввійшли до Зібрання творів у 50 томах. Львів: Каменяр, 2001. 434 с.

32 Шевченко Т. Собр. соч.: в 4 т. М.: Правда, 1977. Т. 1. 432 с.

33 Шолом-Алейхем. Тевье-молочик. СПб.: Азбука, 2020. 224 с.