Studia Litterarum

Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 368 ЭТНОНИМЫ В ТЕКСТАХ ЯКУТСКОГО ЭПОСА © 2022 г. С.С. Макаров Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, Москва, Россия Дата поступления статьи: 11 января 2021 г. Дата одобрения рецензентами: 02 марта 2021 г. Дата публикации: 25 марта 2022 г. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2022-7-1-368-387 Аннотация: В статье исследуется функционирование этнонимов в текстах якутского героического эпоса. Впервые на достаточно репрезентативном материале с привлечением опубликованных и архивных источников выявляется круг характерных для жанра номинаций этнических групп, описываются контексты и внутренняя логика употребления этой тематической категории слов в фольклорном повествовании. Основное внимание уделяется тропеической функции этнонимов — включению их в состав разнообразных атрибутивных комплексов, соотнесенных с теми или иными объектами сюжетной картины мира эпоса. Устанавливается, что в центре «этногеографии» якутского эпоса находятся имена трех наиболее крупных этнических групп — якутов, тунгусов и русских, — имеющих длительные исторические контакты на северо-востоке Сибири. Эти этнонимы имеют тенденцию образовывать устойчивые лексические и образные сочетания, а также приобретают своеобразный оценочный, ассоциативный потенциал. Уподобления иноплеменникам характерны для периферийных (культурно чуждых, враждебных) локусов эпического мира, а в персонажной системе ассоциированные с иноплеменниками концепты регулярно проявляются в образах противников героя и в его измененных, агрессивных ипостасях. Наблюдения за выделяемыми фольклорной традицией атрибутами иноэтничных «других» позволяют говорить о большой роли признаков, связанных с хозяйственно-культурной деятельностью представителей соседних этносов при формировании их стереотипных образов в якутской традиции. Ключевые слова: этноним, героический эпос, этнический стереотип, наивная география, поэтика фольклора, сравнение, якутский фольклор. Информация об авторе: Семен Семенович Макаров — кандидат филологических наук, старший научный сотрудник, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, ул. Поварская, д. 25 а, 121069 г. Москва, Россия. ORCID ID: http://orcid.org/0000-0002-5751-5967 E-mail: This email address is being protected from spambots. You need JavaScript enabled to view it. Для цитирования: Макаров С.С. Этнонимы в текстах якутского эпоса // Studia Litterarum. 2022. Т. 7, № 1. С. 368–387. https://doi.org/10.22455/2500-4247-2022- 7-1-368-387 Научная статья / Research Article УДК 398.224 + 821.512.157.0 ББК 82.3(2=634) Фольклористика / С.С. Макаров 369 ETHNONYMS IN THE TEXTS OF THE YAKUT EPIC © 2022. Semen S. Makarov A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia Received: January 11, 2021 Approved after reviewing: March 02, 2021 Date of publication: March 25, 2022 Abstract: The article examines the functioning of ethnonyms and ethnocultural stereotypes in the texts of the Yakut epic tales. It describes hitherto understudied ethnic groups’ nominations, the contexts and internal logic of its use in folklore narration with the involvement of published and archival sources. The main attention is paid to the tropeic function of ethnonyms, that is their inclusion in the various attributive expressions correlated with certain objects of the epic world. The author shows that three largest ethnic groups — Yakuts, Tunguses and Russians — are at the center of the “ethnogeography” of the Yakut epic. Comparisons with foreigners is characteristic of peripheral (culturally alien) loci of the epic world, and in the character system the concepts associated with them are emphasized in the images of the character’s opponents. Consideration of the attributes of the “others” distinguished by the tradition suggests the importance of economic and cultural features in the formation of their stereotypes. Кeywords: ethnonym, epic, ethnic stereotype, naive geography, poetics of folklore, comparison, Yakut folklore. Information about the author: Semen S. Makarov, PhD in Philology, Senior Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Povarskaya 25 a, 121069 Moscow, Russia. ORCID ID: http://orcid.org/0000-0002- 5751-5967 E-mail: This email address is being protected from spambots. You need JavaScript enabled to view it. For citation: Makarov, S.S. “Ethnonyms in the Texts of the Yakut Epic.” Studia Litterarum, vol. 7, no. 1, 2022, pp. 368–387. (In Russ.) https://doi.org/10.22455/2500-4247- 2022-7-1-368-387 This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution 4.0 International (CC BY 4.0) Studia Litterarum, vol. 7, no. 1, 2022 Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 370 Введение Одной из устойчивых характеристик героического эпоса «архаического» типа признается слабая связь представляемого в сюжетах образа мира с реально-историческим контекстом и, напротив, превалирование в нем эф- фектов мифологической концептуализации времени и пространства. Это, в частности, может выражаться в отнесении повествуемых событий к ми- фологической «ранней» эпохе, в представлении героя как первого человека на земле, его племени, соответственно, — как человечества per se, в прева- лировании в образах противников демонических, а не реально-этнических черт [10, с. 429–433]. Эта типологическая закономерность, впрочем, не предполагает абсолютной «закрытости» картин мира конкретных традиций для отдельных географических реалий, по крайней мере на поздних стади- ях бытования этих традиций. Примечательный материал по этому вопросу дают записи якутского эпоса олонхо, записывавшегося в живом бытовании в различных ареалах проживания якутов с 40-х гг. XIX в. приблизительно до середины XX в. В настоящей статье я обращаюсь к упоминаниям названий иноязыч- ных этнических групп, обнаруживаемым в записях устных текстов олонхо. Как я постараюсь показать, представления о соседних иноэтнических груп- пах, являясь, вероятно, поздним элементом, своеобразно адаптировались к паттернам объемлющей практически всю жанровую систему якутского фольклора единой мифо-ритуальной картины мира. Полученные выводы до некоторой степени проливают свет на пред- ставления об окружающем пространстве и населяющих его этносах но- сителей традиционной якутской культуры в период до распространения Фольклористика / С.С. Макаров 371 письменности и общего образования. Они также иллюстрируют некоторые традиционные текстопорождающие техники, составлявшие часть поэтики устного эпоса. Наконец, исследуемый материал дает ряд важных сведений для изучения этнических стереотипов носителей якутской языковой карти- ны мира1. Образ «иного»: глобальные черты в региональном преломлении Как известно, семиотизация образов и отдельных атрибутов сосе- дей-иноплеменников в устной традиции — явление не редкое, но практиче- ски закономерное. Осознание «инаковости» окружения, оттеняя автостереотипы, позволяет этническому сообществу полнее осмыслить собственное своеобразие [2, с. 7]. Замечено, что этот процесс протекает в соответствии с относительно универсальными закономерностями. Характерной стереотипизации подвергаются чаще внешние, чувственно-воспринимаемые признаки иноэтничных «других», проявляющиеся в ходе межличностной коммуникации: звучание чужого языка, особенности одежды, отличитель- ные черты внешности иноплеменников и т. п. Следы этого процесса можно наблюдать в экзоэтнонимах и связанных с ними идиоматизмах, обнаружи- ваемых в просторечии и фольклорных текстах, ср., например: казах. ак-кал- пакты / ‘белошапочные’ (о киргизах) [1, с. 82], тув. сарыг баштыг / ‘свет- логоловые’ (о русских) [11, с. 33], др.-русск. нѣмьць / ‘человек, говорящий неясно, непонятно’, ‘иностранец’ [52, с. 62]. В якутской традиции обращает на себя внимание тот факт, что в на- званиях ближайших иноэтнических групп тем или иным образом ста- ла проявлять себя сема тоҥ / ‘мерзлый’, ‘застывший’. Ср.: як. тоҥ нуучча (букв. ‘мерзлый русский’) в значении ‘абсолютно русский человек’; собира- тельное наименование соседних северных народов (эвенков, чукчей, юка- гиров) тоҥус в народной этимологии часто возводится к тоҥ уус (‘мерзлый род’) [16, с. 563], несмотря на то что этот этноним, по-видимому, являет- ся поздним заимствованием2. Словари зафиксировали довольно широкий 1 Эта проблема, начав исследоваться еще в 1980-е гг. [12], в последнее время привлекает все большее внимание исследователей [3]. Однако мы вынуждены признать, что материалы фольклора в ее изучении остаются практически не задействованными. 2 В действительности слово, вероятно, является заимствованием из русского; его истин- ная этимология возводится к данным самодийских языков, см.: [51, с. 621]. Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 372 круг вторичных значений лексемы toŋ: ‘недоступный’, ‘грубый’, ‘чистый, без примеси’ (о человеке), ‘не знакомый с местными обычаями, не знающий местного языка’ [53, с. 266; 42, стб. 2728], что, очевидно, свидетельствует о ее большой смысловой емкости. Расширение семантического поля этого слова, таким образом, может быть представлено как метафорический пере- нос впечатлений от этикетных различий и несовпадения узусов коммуни- кативного поведения в область физиологических ощущений3. В эту канву укладывается и другая устойчивая номинация, определяющая этнически «иного» (русского) через указание на непривычное звучание его речи: як. бардырҕас нуучча / ‘громко и грубо говорящий русский’4 [ПМА]. Материалы рассматриваемого региона хорошо иллюстрируют и дру- гую тенденцию, широко засвидетельствованную в этнографической лите- ратуре, — осмысление представителей соседних иноэтнических групп как носителей опасного эзотерического знания, приписывание им незаурядных колдовских способностей. Среди якутов, например, тунгусские (эвенкий- ские) шаманы считались более сильными магическими специалистами, столкновение с ними якутскому ойууну или удаганке5 могло стоить жизни. В устном фабулате, записанном мной во время полевой работы в Якутии, рассказывается о шаманке Ирине, жившей в начале прошлого века в I Ха- тылынском наслеге тогдашнего Ботурусского улуса6. Обладавшая даром поиска пропавших людей и лечения заболеваний, она много помогала од- носельчанам, но скоропостижно скончалась, попав однажды в «самострел» тунгусского шамана7 [ПМА]. 3 Возможно, на закрепление определения тоҥ за концептом ‘другой народ’ в рассма- триваемой традиции могли оказать влияние и факторы, связанные с внешними антрополо- гическими характеристиками иноэтничных соседей — более светлым оттенком кожи, глаз, волос, которые носителями якутской культуры могли восприниматься как «холодные». Этот стереотип получил своеобразное воплощение при распределении иноэтнических образов по картине мира олонхо (см. ниже). 4 Здесь и далее в цитатах, если не указано иное, перевод с якутского — мой. — С.М. 5 Ойуун (як.) — ‘шаман’, удаганка (як. удаҕан) — ‘шаманка’. 6 В настоящее время С. Килэнки Чурапчинского улуса (района) Республики Саха (Яку- тия). 7 По локальным представлениям, соперничество исконно свойственно шаманам, в тра- диции развит мотив «охоты» магических специалистов друг на друга, см., например: [9, с. 69 и след.]. При этом считается, что шаманки априори сильнее шаманов [18, с. 105–106; 9, с. 83–84], однако в данном случае решающее значение, видимо, имела принадлежность соперника к иной (автохтонной) этнической группе. Фольклористика / С.С. Макаров 373 Отмеченное представление объясняет, почему принадлежность к тунгусской культуре в некоторых случаях могла становиться желаемым качеством для магического специалиста. Имеются этнографические свиде- тельства того, как якутские шаманы во время камланий разыгрывали свое «перевоплощение» в тунгусских; это могло быть реализовано, в частности, нарративной репликой («Пусть будет, что я, обратившись в тунгусского ша- мана, очень скоро продолжаю путь!» [40, с. 225], перевод — там же), или нарочитым использованием в речи отдельных тунгусских слов [4, с. 22]. «Чужой» язык в практике шаманов мог не только «цитироваться», но и кон- струироваться. По представлениям якутов, языком, понятным демонам аба- асы, являлся «язык хоро» (хоро тыла). Считалось, что им в процессе своего становления овладевают «черные» шаманы, подчас изображавшие во вре- мя своих сеансов звучание этого языка как гусиное гоготание [4, с. 21–22]. Неординарные магические способности могли приписываться и русским. Выразительный пример содержится в «долитературном» памят- нике якутской письменности, «Воспоминаниях» («Ахтыылар») чиновника А.Я. Уваровского (1848). Автор приводит услышанные им в детстве нарра- тивы о русской женщине Агриппине, жившей в XVIII в. в Жиганском улусе и заслужившей среди местного населения репутацию сильной колдуньи, ее почитали и боялись долго после ее смерти [47, с. 15–16, 77–78]. Могуще- ственным в регионе считался и дух «русской болезни» — оспы, визуализи- ровавшейся в якутской традиции в образе светловолосой нарядной жен- щины, шаманы оказывались бессильны перед «злым духом пришельцев»8 [8, с. 67]. Вероятное продолжение этого представления можно наблюдать в современных мантических практиках якутов, в частности, в толкованиях 8 Примечательно, что и в среде представителей неякутских групп возникали аналогич- ные мифологические идеи. Имеются свидетельства того, как, например, русские священники прибегали к помощи якутских шаманов для излечения от различных недугов. Писатель-на- родник Г.Ф. Осмоловский, в конце XIX в. отбывавший ссылку в Ботурусском улусе Якутской области, с изумлением фиксирует в своем дневнике рассказ о том, как русский священнослужитель попросил на время юрту у одного из местных жителей для того, чтобы пригласить туда шамана для проведения камлания по излечению его супруги (Осмоловский Г.Ф. Заметка о жизни в якутском селе Чурапча (1890-е) // ОР РГБ. Ф. 702. К. 1. Ед. хр. 21. Л. 3). Схожим образом и в обрядовой практике коренных этнических групп, контактировавших с якутами, появлялись представления об особой магической действенности их языка. В.И. Иохельсон приводит описание примкнувшего к ясачинским юкагирам шамана по прозванию Кэрэ́кэ-полу́ть («Старик-коряк»). Не все его духи-помощники говорили с ним на юкагирском, главный из э́идьи был якутским и говорил через шамана по-якутски [8, с. 279–280]. Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 374 сновидений, согласно которым видеть русскую женщину во сне — к болезни [ПМА]. Таков на первый взгляд набор культурных стереотипов, которыми оперировала якутская традиция в отношении своего этнического окруже- ния. Как можно заметить, узловые мотивы этих представлений легко на- ходят параллели среди данных, известных по другим традициям мира9. Однако обращение к фольклорным материалам позволяет предположить наличие в исследуемой культуре и несколько иной, в некотором смысле бо- лее глубокой, степени концептуализации и своеобразного «освоения» об- разов соседних иноэтнических групп. Этнически маркированные образы в эпосе Эпос в устной культуре — жанр, среди прочего структурирующий ми- ровоззренческие понятия, представляющий их в некотором развернутом и относительно упорядоченном виде. Насколько можно судить, в допись- менной якутской традиции именно олонхо было жанром, синтезирующим разрозненные пространственные представления, выражаемые, например, в других фольклорных формах, и репрезентирующим целостный и доста- точно объемный образ мира [14]. Известно также, что эпос является до- вольно консервативной формой, с устойчивым планом содержания, мало восприимчивым к инновациям. В основе сюжетов не только якутского, но и всех «архаических» эпических традиций находятся коллизии, связанные с противостоянием демоническому (нечеловеческому) противнику. Тем не менее олонхо развило и комплементарные сюжеты типологически более позднего вида, повествующие об отражении героем притязаний тунгусского богатыря. Это вторичная сюжетная линия, вводимая в отдельных случаях в качестве дополнительного испытания героя. Она же оказывается един- ственным примером в сюжетике якутского эпоса, когда противник имеет ясную этническую атрибуцию. Тунгусского богатыря выделяет магическая профилированность действий: этот персонаж зачастую появляется или исчезает мгновенно, мо- жет летать и т. д. Навязываемые им способы битвы также часто предпо- лагают применение колдовства. В этой связи обращает на себя внимание 9 См., например: [2; 17, с. 190–206]. Фольклористика / С.С. Макаров 375 и одна из ассоциированных с персонажем форм имени, состоящая из ре- дуплицирующей пары слов (Ардьамаан-Дьардьамаан, Ачырымаан-Чачыры- маан, Ардьамаан-Хардьамаан и т. п.), которой в олонхо также наделяются шаманы. Исследователи неизменно подчеркивают характерную для тунгус- ского богатыря маргинальную позицию. Она выражается и в «неопределен- ном» положении персонажа по отношению к центральному для сюжетов конфликту племен айыы и абаасы (богатырь может выступать и противни- ком, и помощником героя) [13, с. 151–154], и в своеобразном пространствен- ном размещении тунгусского богатыря на границе освоенного и культурно чуждого миров [14, с. 157–159]. В подобной неустойчивости образа видятся признаки его сравнительно позднего оформления. Вместе с тем, следует по- лагать, именно «тунгусская» тематическая линия, постепенно варьируясь и расширяясь, стала тем проводником, благодаря которому в картину мира олонхо начали проникать представления и о других этносах. Специальный просмотр выявляет в текстах олонхо довольно широкий круг номинаций и описательных обозначений иноэтнических групп. Степень их частотности различается: отдельные имена этносов присутствуют лишь в одной-двух записях, что в целом делает их обнаружение статистически не- значимым. Можно говорить о контекстуальной синонимии этнонимов в тек- стах олонхо и, соответственно, о сравнительно крупных единицах смысла, реализуемых в текстах частными, подчас вариативными на «поверхностном» уровне выражениями. Так, одна группа этнонимов вводит представления о пространственной периферии, своеобразно соотнося ее с реально-геогра- фическим окружением якутской традиции. В записях олонхо упоминают- ся: эвены (эбээн10), юкагиры (хаҥаайы омук [31, стр. 42711], өҥөөйү омук [31, стр. 436]), Оймяконские и Камчатские тунгусы (Өймөкөөн омуктара [23, стр. 492], Хамчаакы тоҥустара [35, стр. 1457]), совершающие набеги на чрез- мерно расплодившийся лошадиный скот героя, «чукотский настил из хвои» (чукча омук сөгөлөөнүн… [33, стр. 4742]), также отсылающий слушателя к образу края освоенного мира. Другие номинации этносов объективируют идею чужого языка, на котором, как правило, произносятся проклятия или 10 Олоҥхо баһа // СПбФ АРАН. Ф. 202. Оп. 1. Д. 6. Л. 13. 11 Здесь и далее в изданиях, имеющих нумерацию стихов, для удобства читателя ссылки даются на номера строк (стр.). Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 376 заклинания, таковы «хоринское пение / хоринская речь» (кус хоро тойуга, хоро хоһооно), исполняемые абаасы или «черными» шаманами [45, стр. 941; 28, стр. 1510], «татарская речь / песня» (татаар тыла [30, стр. 2199; 44, стр. 2643], татаар тайма тойуга [48, стр. 2170–2171]), «кыргызская речь» (кыргыыс омук саҥата [20, стр. 204]). Семантически близкими к ним вы- глядят выражения «дагурская хитрость» (доҕуур албына [37, стр. 12854]) и «дагурское знатье» (доҕуур омук үөрэҕэ [38, бл. 815]), представляющие собой, по-видимому, забытые на сегодняшний день идиомы. Кроме того, в записях олонхо упоминаются: «страна дагуров» (доҕуур / доҕуул омук дойдута [39, с. 442]), английские швейные иглы / англыыскай инньэ [48, стр. 2723]), ки- тайцы (кытай омук [27, стр. 88]), корейцы / кэриэй омуктар [31, стр. 3829], «арапы» / араап омук [26, стр. 9053], а также иноплеменники, называемые «шитолицыми»12 (тигиилээх сирэйдээх ньилкэр омуктар [32, стр. 567–568]). Трудно с полной определенностью судить о том, какая реальность подразумевалась за последними названиями. Несомненно, часть из приве- денных выражений является поздними реализациями текстообразующей смысловой модели, опирающейся на концепт «иноязычный народ» (под- робнее см. ниже). Некоторые из этнонимов появляются только в соста- ве фразеологизмов (татаар тыла / тойуга; хоро хоһооно / тойуга). В то же время обращает на себя внимание регулярное упоминание названий отдельных неконтактных этнических групп: китайцев, дауров. В записях олонхо мы не найдем развернутого описания этих народов; в описатель- ных темах эпоса, например, говорится лишь, что из Китая и/или Даурии прилетают птицы, гнездящиеся в стране героя [20, стр. 203–208; 39, с. 442; 27, стр. 698–708]. В большинстве случаев названия этих этнических групп функционируют как контекстуальные синонимы, находящиеся в отношени- ях дополнительной дистрибуции: они вводят в нарратив экзотизм — пред- ставление о весьма удаленном народе и его стране, возможно, понимаемой как предельная часть ойкумены. «Якут – тунгус – русский»: от географии к поэтике Якутская загадка гласит: «В древние времена орел прилетел да три яйца снес-отложил» / Былыргы үйэҕэ тойон кыыл кэлэн үс сымыыты сы- 12 Возможное название туматов в якутской традиции, см.: [5, с. 120]. Фольклористика / С.С. Макаров 377 мыыттаан кээһэн барбыт (отгадка: «Бог сотворил якута, русского, тунгу- са») [41, с. 211]. Названия трех контактных и, вероятно, по этой причине наиболее релевантных для рассматриваемой традиции этнических групп, описанных в загадке, оказываются и в центре «этногеографии» олонхо13. Образуя устойчивую «триаду», описывающую в фольклорном контексте, по существу, само понятие «человеческий род», эти этнонимы становятся в текстах олонхо основой разнообразных выражений с параллелизмом. Например, в описании «изначального» времени находим: «(это было) … когда не родились еще четыре якута, когда не воспитались еще семь якутов, когда не было еще русского человека, когда не было вовсе тунгуса…» / … түөрт саха төрүү илигинэ, сэттэ саха иитиллэ илигинэ, нуучча киһи дьук- ку суоҕуна, тоҥус долуой суоҕуна… [22, с. 453]. В другой записи приветствуя владыку Нижнего мира героиня-богатырка произносит: «…по-русски (если говорить, то) “здравствуй”, по-якутски же — “здорово”, (а) по-тунгусски — “друг, товарищ”… / …Нууччалыыннан дыраастый, / Сахалыыннан дорообо, / Омуктууннан буоллар / Атас, доҕор… [31, стр. 2992–2995]. В описании внеш- ности героя в третьей записи читаем: «…якута на длину лука (был) он выше, тунгуса на длину кулака выше, русского человека на длину (курительной) трубки выше… / Сахаттан саанан ордук, / Тоҥустан тутумунан ордук, / Нууччаттан турубканан ордук…» [44, стр. 60–62] и т. п. Введение в текст подобных перечислительных рядов, основанных на известных в традиции этнонимах, таким образом, оказывается одним из средств реализации эпи- ческой ретардации, имеющей определенное значение в условиях непре- рывного устного рассказывания. При этом по своим функциям эта группа слов сближается в олонхо с другими лексическими комплексами, обозна- чающими более обобщенные категории — с названиями сторон света, трех мифологических миров, ахроматических цветов, правой и левой стороны, времен года и др. (см. о них подробнее: [6, с. 9–10]). Обращает на себя вни- мание проявление ассоциативного значения номинаций этнических групп в текстах эпоса в составе разнообразных атрибутивных выражений. Можно говорить о своеобразной внутренней логике их введения в повествование. 13 Исторически наиболее глубокими предстают контакты якутской и тунгусских тра- диций, восходящие, возможно, еще ко времени проживания их представителей в Южной Сибири. Помимо безусловного культурного взаимообмена, не исключено участие эвенкий- ского субстрата в этногенезе якутов [19, p. 319–320]. Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 378 Слушатель олонхо может обратить внимание на то, что в описаниях объектов, составляющих предметное наполнение страны героя, преоблада- ют сравнения, средством которых либо эксплицитно выступает эндоэтно- ним саха / ‘якут’ («…имеет рощу из низкорослых ветвистых берез, как если бы стояла группа нарядных якуток, соединивших руки в танце…» / …саха дьахталлара симэнэн баран сиэттиһэн үҥкүүлэһэ туралларын курдук арыы чаллах хатыҥнардаах… [39, с. 442]), либо его связь со «своей» этнической традицией подчеркивается посредством других характерных признаков, ср.: «…проросли высоко, оказывается, ее (страны героя) молодые листвен- ницы, похожие на молодых парней, бегущих врассыпную на свадебное пиршество или на ысыах14» /…Урууга, ыһыахха бараары / Уобалас-саадалас сыссан иһэр / Уолаҥ дьон курдук / Уолах тииттэрэ / Уһулута үүнэн / Турал- лар эбит… [37, стр. 502–507]; «…в самой середине его (героя) двора стоят величественные коновязи, похожие на девятерых громко переговариваю- щихся мужчин в волчьих дохах» / …Тиэргэнин хаба ортотугар / Тоҕус бөрө саҥыйахтаах дьоннор / Лоҥкуначчы кэпсэтэ туралларын курдук / Тойон дуу- лаа сэргэлээх… [49, стр. 153–156]. В моменты, когда повествование выходит за пределы мира айыы («человеческого» пространства) и подходит к моделированию культур- но чуждых локусов, содержание сравнений меняется, активно задействуя среди прочего номинации иноэтнических групп. Так, хвойные деревья, ра- стущие на окраине освоенного пространства, в одном из текстов уподобле- ны тунгусским старикам, вставшим на лыжи и пустившимся врассыпную: …Туут хайыһардарын анньыммыт / Тоҥус оҕонньотторо / Туораахтаһан иһэллэрин курдук / Тоҥ харыйа мастардаах эбит… [33, стр. 164–167]; изви- листая речка с крутыми берегами, также знаменующая пространственную границу, сравнивается в другом варианте с «жиганскими тунгусами, резво гонящими упряжку пестрых оленей» (…Ол анараа өттүгэр / Эдьигээн тоҥу- стара / Эриэн таба ситиилэрин / Илбистээн сиэтэн, / Ииригирэн сиэтэн иһэллэрин курдук… Инчилээх ийэ үрэх буолан / Эбиллэн түһэн барда…) [37, стр. 632–640]. К наиболее употребительным следует отнести сравнения края земли с загнутым мыском тунгусских лыж: «…(Там) госпожа мать-земля, рассте- 14 Ысыах — летний календарный праздник якутов. Фольклористика / С.С. Макаров 379 лившись-раздавшись сколько можно, начнет загибаться вверх, как мыски тунгусских охотничьих лыж…» / …Сир ийэ (хотун), / Тэнийэ-тэлгэнэ сатаан баран, / Тоҥус киһи туутун курдук / Өрө чоноруйан тахсыаҕа… [28, стр. 530– 533]; «…прибыл он (герой) в место, где край земли изгибается вниз, как мысок тунгусских охотничьих лыж…» / …Дойду баһа, / Тоҥус киһи / Туут хайыһарын баһын курдук / Таҥнары хайыастан / Тахсар сиригэр кэллэ… [34, стр. 953–957] и т. п. Другое укорененное в традиции «общее место» опи- сывает землю как плоскость, к краю которой спускается небесный купол, «подобно берестяной кровле тунгусского жилища» / …халлаан буоллаҕы- на — тоҥус киһи дьиэтин туоһун таҥнарыта ыйаабытын курдук таҥнары намылыйан түһүүтүн бэтэрээ өттүгэр… [29, с. 199]. Сходным образом многие другие объекты, занимающие погранич- ное положение между освоенным или неосвоенным пространством или на- ходящиеся уже в Нижнем мире, могут сравниваться c русскими и предмета- ми их быта: например, согласно текстам олонхо, на краю эпического мира находится скала, у которой «небо и земля трутся друг о друга, как пугови- цы камзола русского человека» / …Нуучча киһи хомуһуолун тимэҕин кур- дук / Сир-халлаан аалыһар, / Сир-халлаан ыпсалҕа таас хайатыгар… [31, стр. 5143–5145]; деревья, растущие на границе пространств айыы и абаасы, сравниваются с русскими девушками [33, стр. 149–151; 43, стр. 415–421] и т. п. Содержание подобных определительных комплексов подчас пере- растает рамки статичных сравнительных оборотов, расширяясь до доволь- но объемных драматизированных «сцен». Своеобразную событийность им способна сообщать, например, динамичная по своей семантике тема бога- тырской скачки. Ср.: «…когда он (герой) раздавил (конем на скаку) ломкие сучья, те вдруг превратились в русских юношей, начали громко переруги- ваться, ударяя друг друга по макушке…» / …Чуор мутугу / Тосту үктэтэн кэ- эспитэ — / Нуучча уолаттара буолан / Обдугур-добдугур кэпсэтэ-кэпсэтэ, / Оройдорун тобулута сынньыһа хааллылар… [25, стр. 3401–3405]. В другом случае «…когда он (герой) разломал ломкие сучья, те превратились в тун- гусских стариков и, прыгая вдоль и поперек, разбежались в разные сторо- ны» / …Чуор мутуктары / Тоһута оҕустаран кэбиспитэ — / Тоҥус оҕонньот- торо буоланнар / Туора-маары ойуоккалаһан, / Туорахтаһа турдулар… [33, стр. 2099–2103]. Следует добавить, что акторы этих «микросюжетов», од- Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 380 нако, не получают достаточной субъектности, чтобы стать полноценными персонажами и, например, вступить в коммуникацию с героем. Содержание этих повторяющихся словесных комплексов лишь сигнализирует о том, что герой пересек пределы родной страны и попал в семантически чуждое, не- доброжелательное предметное окружение. Этнические маркеры в портретных описаниях Как показывает материал, система сравнений, основанная на «этни- ческом» коде, использовалась в олонхо не только для противопоставления центральных и периферийных сегментов сюжетного пространства, но и захватывала сферу портретных описаний персонажей. При этом элемен- ты иноэтнической культуры использовались для объективации области антагониста. Богатырь абаасы, в частности, может описываться в устных вариантах как великан, «…имеющий огромный широкий глаз, похожий на медное блюдце, из которого ест русский купец…» /…Атыыһыт нуучча / Аһыы олорор / Алтан бүлүүсэтин курдук / Арылыы далай харахтаах… [25, стр. 2089–2092] или как «…имеющий посреди лба мутный ледяной глаз, похожий на распахнутое стеклянное окно русского человека…» / …Сүүһүн ортотугар / Нуучча киһи таас түннүгүн / Тиэрэ баттаабыт курдук / Буус турайбан харахтаах… [46, стр. 6003–6007]. Обращает на себя внимание тот факт, что в описания внешности антагониста включаются сравнения с предметами земледельческого быта, практически не знакомого якутской традиции до соприкосновения с рус- ской культурой. Например, в одном из сюжетов женолюбивый богатырь абаасы говорит плененной им девушке айыы: «…если спросишь, зачем мне железные растопыренные зубы, похожие на косу-литовку русского чело- века, (то отвечу:) “чтобы целовать было приятно”…» / …Тоҕо нуучча киһи суоха хоруурун курдук / Тимир сортоҕор тиистээх буолбуккунуй диэтэххинэ / Убуруурга уопсана буоллун диэн…[46, стр. 6117–6119]. В других текстах, по нашим наблюдениям, антагонист имеет «…зубы, похожие на лопату русско- го человека для вспахивания земли» / …нуучча киһи буор хоруйар күрдьэҕин курдук тиистээх… [50, с. 474] либо «…черные с мелкими зелеными пятнами зубы, похожие на расставленные вкривь и вкось заступы15 русского челове- 15 Здесь: крупная металлическая лопата, используемая для земляных работ. Фольклористика / С.С. Макаров 381 ка…» / …Нуучча киһи саастыгын / Тиэри-маары туппут курдук / Күөх эрбийэ хара тиистээх… [21, стр. 2454–2456] и т. п. Выбор подобной образности, вероятно, объясняется наличием у сформировавшегося в якутской культу- ре стереотипа русского человека большего количества дифференциальных признаков. Русская традиция также стала в свое время источником новых артефактов (одежды, утвари, материалов строительства и т. д.), не извест- ных прежде якутам. За ними по этой причине мог закрепиться ореол дико- винности и «чуждости». С образом антагониста могла сближаться и измененная внешность самого героя, получавшая в отдельных случаях характерные «иноэтниче- ские» атрибуты. В текстах олонхо может говориться, например, что от при- ступа ярости «…десять сухожилий (героя) зазвенели, как струны скрипки, на которой играет русская девушка…» / …Уон сындааһынын тыаһа / Нууч- ча кыыһын / Кырыымпатын / Тыаһын курдук / Өрө лыҥкыныы түстэ… [25, стр. 2298–2302]. В другой записи от внезапно охватившего героя гнева «…ниспадающие ниже плеч волосы с затылка (богатыря) начали взвивать- ся к его макушке, становясь похожими на охотничьи лыжи тунгуса…» / …Саннын байаатынан охсуллан түспүт / Кыһыл көмүс чирчиэнэ / Кэтэҕин аһа төбөтүн оройугар / Тоҥус киһи туутун курдук / Өрө чөмөхтөһөн тахса- тахса… [36, стр. 1387–1391]. Актуализация символики, имеющей отчет- ливую инокультурную маркированность в приведенных выражениях, представляется внутренне мотивированной. Подобные фрагменты, вводя ассоциации с иной традицией, выражают преодоление героем границ соб- ственной этничности, что в перспективе архаического эпоса фактически равно выходу за рамки человеческого облика. Однако не всегда отсылка к объектам иноплеменной культуры прив- носит в повествование негативные коннотации. Наделение персонажа неко- торыми признаками иноэтничного «другого» в отдельных случаях способ- но выделить его среди «своих», подчеркнув, напротив, исключительность эпического характера. К этим случаям, в частности, следует отнести описа- ния богатырского коня, который, согласно записям, «…имеет сверкающие серебряные уши, похожие на туеса русского человека» / …Нуучча киһи тууй- ас ыаҕайатын курдук / Күндэли көмүс кулгаахтаах…16, чьи «…два ясных (?) 16 Үрүҥ Уолан [олонхо] // СПбФ АРАН. Ф. 202. Оп. 1. Д. 6. Л. 17. Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 382 стеклянных глаза имеют размер с два стеклянных окна (жилища) русского человека…» / …Нуучча киһи / Икки өстүөкүлэ түннүгүн холобурдаах / Икки таас сэҥгэльгэн хараҕа… [49, стр. 1652–1654]. В связи с последним обращает на себя внимание и приписывание ге- роям якутского эпоса (юноше-богатырю и девушке) некоторых черт евро- пеоидной внешности: светлой кожи, золотистых кудрявых волос, широких глаз (см., например: [22, с. 453; 26, стр. 1380–1385; 27, стр. 12109–12113]). Вероятно, не случайно в традицию олонхо было заимствовано и получило в ней разработку «общее место» русского фольклора, выражающее идею физической привлекательности человека через указание на «прозрачность» его тела [7, с. 30]. Тяготение рассматриваемой традиции к «чужому» типу красоты, отмечаемое и в ранних работах по этнографии якутов [15, с. 240], и в современных психологических и лингвистических исследованиях [12, с. 14–15; 3], при одновременном наделении негативными коннотациями других признаков иноплеменников, вероятно, проистекает из амбивалент- ной природы этнокультурных стереотипов [2, с. 204–205]. Заключение. На сегодняшний день имеется уже довольно много работ этнолингвистического и культурологического плана, исследующих проявление в фольклорном дискурсе коннотативного значения отдельных тематических групп слов (названий различных цветов, имен числительных, обозначений материальной фактуры тех или иных объектов, и т. п.), полу- чающих в речевой практике высокий символический потенциал. Во многих культурах мира обозначаемые ими понятия концептуализируются частич- но как положительные, благоприятные, а частично как негативные, нечи- стые или таящие опасность. Однако, как кажется, прозрачнее всего такие ассоциативные отношения могут быть продемонстрированы на примере номинаций различных народов, релевантных для традиции. Как можно видеть, специальный просмотр выявляет в записях якутского эпоса довольно широкий круг этнонимов. Активное опериро- вание этой группой понятий нельзя отнести к числу характерных черт ге- роического эпоса «архаического» типа. Вероятно, эта особенность имеет в рассматриваемой традиции локальное и сравнительно позднее развитие. Центральное место в полученном списке занимают имена ближайших ино- этнических групп: тунгусов и русских. Контексты употребления этих слов в эпическом нарративе во многом перекрывают друг друга. При этом кон- Фольклористика / С.С. Макаров 383 цептосфера, образуемая этнонимом «русский» / нуучча, как сравнительно поздняя и семантически более контрастная по отношению к автостереоти- пам выглядит наиболее выразительной. Рассмотрение сопутствующей этнонимам в текстах олонхо образно- сти наталкивает на мысль о том, что в стереотипизации этнически «иного» окружения в якутской традиции важную роль сыграла дифференциация культур по признаку ведущего способа хозяйствования (заметим, в обоих случаях отличного от скотоводства): известно, что русские переселенцы первыми в регионе начали сеять хлеб, примечательно, что русско-якутские метисы до сих пор обозначаются в якутском языке словом бааһынай — ‘кре- стьянин’, ‘земледелец’ (от рус. «пашенный») [ПМА]. Тунгусские же народы ценились якутами как умелые охотники, не случайно одно из диалектных значений слова тунгус в рассматриваемой традиции — ‘хороший стрелок и охотник на диких оленей’ [24, с. 190]. Этому, вероятно, способствовали долговременное соседство и налаженные экономические связи между раз- личными этническими группами на Севере. Список сокращений ОР РГБ — Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. ПМА — полевые материалы автора. СПбФ АРАН — Санкт-Петербургский филиал Архива Российской академии наук. Список литературы Исследования 1 Агеева Р.А. Страны и народы: происхождение названий. М.: Наука, 1990. 254 с. 2 Белова О.В. Этнокультурные стереотипы в славянской народной традиции. М.: Индрик, 2005. 287 с. 3 Борисова И.З. Образ этносов в языковой картине мира народа саха // Вестник Брянского государственного университета. 2017. № 2 (32). С. 176–183. 4 Бравина Р.И., Илларионов В.В. О шаманских текстах А.А. Попова // Попов А.А. Камлания шаманов бывшего Вилюйского округа. Новосибирск: Наука, 2008. С. 13–24. 5 Бравина Р.И., Петров Д.М. Племена, «ставшие ветром»: к вопросу об автохтон- ном субстрате в этнокультурогенезе якутов // Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2018. № 2 (41). С. 119–127. Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 384 6 Габышева Л.Л. Семантические особенности слова в фольклорном тексте: на мате- риале якутского эпоса олонхо: автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1986. 20 с. 7 Дувакин Е.Н. Прозрачные люди: ареальное распространение некоторых пред- ставлений о красоте в Старом Свете // Этнографическое обозрение. 2017. № 4. С. 24–39. 8 Иохельсон В.И. Юкагиры и юкагизированные тунгусы / пер. с англ. В.Х. Иванова, З.И. Ивановой-Унаровой. Новосибирск: Наука, 2005. 675 с. 9 Ксенофонтов Г.В. Шаманизм. Избранные труды (публикации 1928–1929 гг.). М.: Север-Юг, 1992. 324 с. 10 Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса. М.: Изд-во вост. лит., 1963. 462 с. 11 Мышлявцев Б.А. Русские и тувинцы: «образ другого». Проблема взаимодействия культур // Панорама Евразии. 2012. № 1 (9). С. 30–38. 12 Оконешникова А.П. Межэтническое восприятие и понимание людьми друг друга: автореф. дис. … д-ра психол. наук. Якутск, 1988. 32 с. 13 Пухов И.В. Якутский героический эпос олонхо: Основные образы. М.: Изд-во АН СССР, 1962. 256 с. 14 Семенова Л.Н. Эпический мир олонхо: Пространственная организация и сюжети- ка. СПб.: Петербургское востоковедение, 2006. 228 с. 15 Серошевский В.Л. Якуты: Опыт этнографического исследования. М.: РОССПЭН, 1993. 713 с. 16 Ушницкий В.В. К проблеме происхождения эвенков-тунгусов // Сибирский сбор- ник-4 / отв. ред. В.Н. Давыдов, Д.В. Арзютов. СПб.: МАЭ РАН, 2014. С. 562–573. 17 Христофорова О.Б. Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России. М.: Объед. гуманитарное изд-во, 2010. 431 с. 18 Jochelson W. The Yakut. New York: AMNH, 1933. 247 p. 19 Pakendorf B. Contacts in the Prehistory of the Sakha (Yakuts): Linguistic and Genetic Perspectives: PhD thesis. Utrecht, 2007. 395 p. Источники 20 Ала Булкун: якутское олонхо / Т.В. Захаров. Якутск: Сахаполиграфиздат, 1994. 101 с. (На якут. яз.) 21 Ала Хотоҕой: олонхо / М.И. Белых. Якутск: Бичик, 2010. 232 с. (На якут. яз.) 22 Аландаайы-Кулландаайы Кулун Куллуруускай // Образцы народной литературы якутов, собранные Э.К. Пекарским. СПб., 1911. Ч. I. Вып. 5. С. 453–458. (На якут. яз.) 23 Алантай Боотур: олонхо / Е.Г. Охлопков. Якутск: Бичик, 2015. 189 с. (На якут. яз.) 24 Диалектологический словарь языка саха: Доп. том / сост. М.С. Воронкин и др. Новосибирск: Наука, 1995. 294 с. 25 Дыырай Бэргэн: олонхо / У.Г. Нохсоров. Якутск: Бичик, 2009. 333 с. (На якут. яз.) 26 Көнтөстөй Бөҕө: олонхо / С.М. Неустроев. Якутск: Бичик, 2015. 253 с. (На якут. яз.) Фольклористика / С.С. Макаров 385 27 Көр Буурай: олонхо / Н.С. Александров. Якутск: Бичик, 2014. 333 с. (На якут. яз.) 28 Куруубай Хааннаах Кулун Куллустуур: олонхо / И.Г. Тимофеев-Теплоухов. М.: Наука, 1985. 605 с. (На якут. яз.) 29 Күлкүл Бөҕө оҕонньор Силирикээн эмээхсин икки // Образцы народной лите- ратуры якутов, собранные Э.К. Пекарским. СПб., 1909. Ч. I. Вып. 3. С. 195–280. (На якут. яз.) 30 Күн Тэгиэримэ: олонхо / К.Л. Федоров. Якутск: Бичик, 2012. 231 с. (На якут. яз.) 31 Кыыдааннаах кыыс бухаатыр: олонхо / М.Н. Горохов. Якутск: Бичик, 2016. 208 с. (На якут. яз.) 32 Кыыс Дьуурайа бухатыыр: олонхо / Г.В. Дуяков. Якутск: Бичик, 2011. 224 с. (На якут. яз.) 33 Кыыс Дэбилийэ: якутский героический эпос / Н.П. Бурнашев. Новосибирск: Наука, 1993. 326 с. (На якут. яз.) 34 Могучий Эр Соготох: якутский героический эпос / В.О. Каратаев. Новосибирск: Наука, 1996. 437 с. (На якут. яз.) 35 Мүгүлү Бөҕө: олонхо / Г.М. Тарасов // Горнай олоҥхолоро [Олонхо Горного рай- она]. Якутск: Бичик, 2010. С. 15–150. (На якут. яз.) 36 Мүлдьүөт Бөҕө: олонхо / М.И. Саввин. Якутск: Бичик, 2014. 516 с. (На якут. яз.) 37 Ньургун Бөҕө: олонхо / Н.А. Абрамов. Якутск: Бичик, 2010. 509 с. (На якут. яз.) 38 Омуннаайы бухатыыр: олонхо / Д.А. Томская. Якутск: Бичик, 2016. 203 с. (На якут. яз.) 39 Өлүү Үөдүлбэ бухатыыр // Образцы народной литературы якутов, собранные Э.К. Пекарским. СПб., 1911. Ч. I. Вып. 5. С. 441–452. (На якут. яз.) 40 Попов А.А. Камлания шаманов бывшего Вилюйского округа. Новосибирск: Наука, 2008. 458 с. 41 Саха таабырыннара = Якутские загадки / сост. С.П. Ойунская. Якутск: Як. кн. изд- во, 1975. 376 с. (На якут. и рус. яз.) 42 Словарь якутского языка / сост. Э.К. Пекарский. М.: Изд-во АН СССР, 1958. Т. 1. Вып. 1–4. 43 Тамаллаайы Бэргэн: олонхо / И.Д. Оконешников. Якутск: Медиа-холдинг «Яку- тия», 2012. 318 с. (На якут. яз.) 44 Тииҥ һонноох Тиигээнэй Бухатыыр: олонхо / Е.Х. Осогостох // Хотугу сахалар олоҥхолоро (Олонхо северных якутов). Якутск: Бичик, 2019. С. 94–128. (На якут. яз.) 45 Тойон Ньургун: олонхо / И.М. Давыдов. Якутск: Бичик, 2003. 238 с. (На якут. яз.) 46 Тоҥ Саар бухатыыр: олонхо / С.Н. Каратаев. Якутск: Бичик, 2004. 237 с. (На якут. яз.) 47 Уваровский А.Я. Ахтыылар = Воспоминания = Erinnerungen / сост. Ю.И. Васи- льев, Л.В. Жожикова. Якутск: Бичик, 2003. 216 с. (На якут., рус., нем. яз.) 48 Улуу Даарын: олонхо / М.Т. Шараборин. Якутск: Бичик, 2008. 270 с. (На якут. яз.) Studia Litterarum /2022 том 7, № 1 386 49 Эрбэхтэй Мэргэн: олонхо / Б.А. Алексеев. Якутск: Бичик, 2017. 152 с. (На якут. яз.) 50 Эриэдэл Бэргэн // Образцы народной литературы якутов, собранные Э.К. Пекар- ским. СПб., 1911. Ч. I. Вып. 5. С. 473–474. (На якут. яз.) 51 Этимологический словарь русских заимствований в языках Сибири / сост. А.Е. Аникин. Новосибирск: Наука, 2003. 785 с. 52 Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / сост. М. Фасмер; пер. с нем. О.Н. Трубачев. М.: Прогресс, 1987. Т. 3. 860 с. 53 Этимологический словарь тюркских языков: общетюркские и межтюркские лек- сические основы на буквы «В», «Г» и «Д» / сост. Э.В. Севортян. М.: Наука, 1980. 394 с. References 1 Ageeva, R.A. Strany i narody: proiskhozhdenie nazvanii [Countries and Peoples: the Origin of Names]. Moscow, Nauka Publ., 1990. 254 p. (In Russ.) 2 Belova, O.V. Etnokul’turnye stereotipy v slavianskoi narodnoi traditsii [Ethnocultural Stereotypes in the Slavic Folk Tradition]. Moscow, Indrik Publ., 2005. 287 p. (In Russ.) 3 Borisova, I.Z. “Obraz etnosov v iazykovoi kartine mira naroda Sakha” [“The Image of Ethnic Groups in the Linguistic Worldview of the Sakha People”]. Vestnik Brianskogo gosudarstvennogo universiteta, no. 2 (32), 2017, pp. 176–183. (In Russ.) 4 Bravina, R.I., Illarionov, V.V. “O shamanskikh tekstakh A.A. Popova” [“About Shamanic Texts Collected by A.A. Popov”]. Popov, A.A. Kamlaniia shamanov byvshego Viliuiskogo okruga [Shamanic Spells of the Former Vilyui District]. Novosibirsk, Nauka Publ., 2008, pp. 13–24. (In Russ.) 5 Bravina, R.I., Petrov, D.M. “Plemena, ‛stavshie vetrom’: k voprosu ob avtokhtonnom substrate v etnokul’turogeneze iakutov” [“Tribes that ‛Became the Wind’: on the Question of the Autochthonous Substrate in the Ethnocultural Genesis of the Yakuts”]. Vestnik arkheologii, antropologii i etnografii, no. 2 (41), 2018, pp. 119–127. (In Russ.) 6 Gabysheva, L.L. Semanticheskie osobennosti slova v fol’klornom tekste: na materiale iakutskogo eposa olonkho [Semantic Features of Words in Folklore Texts: Based on the data of the Yakut Epic Olonkho: PhD thesis, summary]. Moscow, 1986. 20 p. (In Russ.) 7 Duvakin, E.N. “Prozrachnye liudi: areal’noe rasprostranenie nekotorykh predstavlenii o krasote v Starom Svete” [“Transparent People: Areal Spread of Some Concepts of Beauty in the Old World”]. Etnograficheskoe obozrenie, no. 4, 2017, pp. 24–39. (In Russ.) 8 Iokhel’son, V.I. Iukagiry i iukagizirovannye tungusy [The Yukaghir and the Yukaghirized Tungus], trans. by V.K. Ivanov, Z.I. Ivanova-Unarova. Novosibirsk, Nauka Publ., 2005. 675 p. (In Russ.) Фольклористика / С.С. Макаров 9 Ksenofontov, G.V. Shamanizm. Izbrannye trudy (publikatsii 1928–1929 gg.) [Shamanism. Selected Papers (Publications of 1928–1929s)]. Moscow, Sever-Iug Publ., 1992. 324 p. (In Russ.) 10 Meletinskii, E.M. Proiskhozhdenie geroicheskogo eposa [The Origin of the Heroic Epic]. Moscow, Vostochnaya literatura Publ., 1963. 462 p. (In Russ.) 11 Myshliavtsev, B.A. “Russkie i tuvintsy: ‛obraz drugogo’. Problema vzaimodeistviia kul’tur” [“Russians and Tuvans: ‛the Image of Alien’. The Question of Cultural Interaction”]. Panorama Evrazii, no. 1 (9), 2012, pp. 30–38. (In Russ.) 12 Okoneshnikova, A.P. Mezhetnicheskoe vospriiatie i ponimanie liud’mi drug druga [Interethnic Perception and Understanding of Each Other by People: PhD thesis, summary]. Iakutsk, 1988. 32 p. (In Russ.) 13 Pukhov, I.V. Iakutskii geroicheskii epos olonkho: Osnovnye obrazy [Yakut Heroic Epic Olonkho: Basic Characters]. Moscow, AN SSSR Publ., 1962. 256 p. (In Russ.) 14 Semenova, L.N. Epicheskii mir olonkho: Prostranstvennaia organizatsiia i siuzhetika [The Epic World of Olonkho: Spatial Organization and Plot]. St. Petersburg, Peterburgskoe Vostokovedenie Publ., 2006. 228 p. (In Russ.) 15 Seroshevskii, V.L. Iakuty: Opyt etnograficheskogo issledovaniia [Yakuts: Experience of Ethnographic Research]. Moscow, ROSSPEN Publ., 1993. 713 p. (In Russ.) 16 Ushnitskii, V.V. “K probleme proiskhozhdeniia evenkov-tungusov” [“On the Question of the Origin of the Evenks (Tunguses)”]. Davydov, V.N., Arz’utov, L.V., editors. Sibirskii sbornik-4 [Siberian Collection of Papers-4]. St. Petersburg, Museum of Anthropology and Ethnography Publ., 2014, pp. 562–573. (In Russ.) 17 Khristoforova, O.B. Kolduny i zhertvy: Antropologiia koldovstva v sovremennoi Rossii [Sorcerers and Victims: The Anthropology of Witchcraft in Contemporary Russia]. Moscow, Ob”edinennoe gumanitarnoe izdatel’stvo Publ., 2010. 431 p. (In Russ.) 18 Jochelson, Waldemar. The Yakut. New York, AMNH, 1933. 247 p. (In English) 19 Pakendorf, Brigitte. Contacts in the Prehistory of the Sakha (Yakuts): Linguistic and Genetic Perspectives: PhD thesis. Utrecht, 2007. 395 p. (In English)