Download:

PDF

For citation:

Ponomarev, E.R. “Motherland in the Philosophical Constructions of I.A. Ilyin: Literary Projections.” Studia Litterarum, vol. 6, no. 3, 2021, pp. 222–243. (In Russ.)
https://doi.org/10.22455/2500-4247-2021-6-3-222-243

Author: Evgeny R. Ponomarev
Information about the author:

Evgeny R. Ponomarev, DSc in Philology, Leading Research Fellow, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Povarskaya 25 a, 121069 Moscow, Russia; Professor; The Herzen State Pedagogical University of Russia, Mojka Emb. 48, 191186 St. Petersburg, Russia.

ORCID ID: https://orcid.org/0000-0001-5508-6532

E-mail: This email address is being protected from spambots. You need JavaScript enabled to view it. 

Received: February 13, 2021
Published: September 25, 2021
Issue: 2021 Vol. 6, №3
Department: Russian Literature
Pages: 222-243
DOI:

https://doi.org/10.22455/2500-4247-2021-6-3-222-243

UDK: 821.161.1.0
BBK: 83.3(2Рос=Рус)6
Keywords: philosophy of Motherland, Ivan Ilyin, ideology, Russian emigration, literature of Russian emigration.

Acknowledgements: The research has been carried out with the financial support of the Russian Science Foundation (RSF, project no. 17-18-01432-П)

Abstract

This is the first attempt at analyzing philosophical works about Motherland by Ivan Ilyin (written in the 1920s) as the solid ideological structure, which influenced literature of the Russian emigration of the 1920s as well as Russian émigré selfawareness. The article describes the system of Ilyin’s thought in its dynamics: from his first speeches, delivered in Berlin in 1922, towards the speeches (and articles) of the second half of the 1920s. It highlights certain changes in the definition of the Motherland: in the beginning of his philosophical career, Ilyin understands Motherland as related to the Civil War and the interests of the White Army; later, he moves this concept to religious sphere; by the end of the 1920s he relegates Motherland to the context of world history and Russian culture. Several examples show how Ilyin’s philosophy influenced (or sounds in consonance with), main ideas of the early émigré literature (including novels and political articles by Ivan Bunin, Nina Berberova, Vladimir Nabokov, and Marina Tsvetaeva). That Ivan Ilyin, a former professor of law turned into the greatest ideologist of Russia Abroad is a typical sign of the time and the proof of politicization of Russian philosophy.

Full text (HTML)

 

 

И.А. Ильин был одним из первых русских философов, кто сформулировал новое отношение эмигранта к потерянной Родине и сами задачи эмиграции. Именно публицистические работы 1920-х гг. заставили говорить о нем как об одном из крупнейших русских философов. Перерождение либерально мыслящего гегельянца в идеолога Белого движения, государственника-мо- нархиста и, с оговоркой о безусловной неточности политических опреде- лений в отношении философии, в крупнейшего «правого» религиозного философа эмиграции практически не осмыслено в научной литературе. Некоторые современные историки философии предпочитают не замечать идеологических текстов И.А. Ильина, настаивая на том, что самые важные его сочинения — это «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» и несколько других собственно философских книг («Религи- озный смысл философии», «Аксиомы религиозного опыта»), в список ко- торых иногда включается «О сопротивлении злу силою» — философская книга конкретной политической направленности [6, с. 375–383; 1]. В этом научном отторжении отчасти повинны те политологи и публицисты, кото- рые пытаются приспособить идейную систему И.А. Ильина для сегодняш- них нужд. Однако для современников И.А. Ильин — прежде всего идеолог, обозначивший первоочередные задачи эмиграции в первые годы русского изгнания. Именно как философа-идеолога, предложившего эмиграции но- вое отношение к Отечеству (знаменательна и сама форма представления философских доктрин, характерная для начала эмиграции, — в речах, про- изнесенных на том или ином торжественном собрании эмигрантов, и в не- больших брошюрах), мы будем рассматривать И.А. Ильина в этой работе. Выстроить цепочку рассуждений-идеологем, чтобы показать системность Русская литература / Е.Р. Пономарев 225 идеологической доктрины философа, и проследить возможности ее разви- тия, а также показать влияние этой доктрины на художественную литерату- ру эмиграции (или ее со-звучие с общеэмигрантской мыслью) — принци- пиально важный момент для изучения миропонимания русской эмиграции. 1. «Родина и мы». В речи на торжественном вечере немецкого Крас- ного Креста и общества по изучению Восточной Европы перед русскими профессорами-изгнанниками (произнесена 14 ноября 1922 г. — И.А. Ильин, высланный из Советской России на знаменитом «философском пароходе» 26 сентября 1922 г., только привыкал к новому для себя статусу эмигран- та: в Берлин он прибыл 1 октября, за полтора месяца до произнесения этой речи) философ разложил понятие «Отечество» на составляющие, исполь- зовав религиозное содержание концепта «Отец» (у всякого человека есть кровный отец, но духовный человек всю жизнь ищет духовного отца-ис- поведника; духовный отец для верующего человека важнее, чем кровный; третьим же значением концепта «Отец» становится Отец Небесный), и противопоставил Отечество «географическое и этнологическое» Отечеству «духовному» [13, с. 233]. Отечество, таким образом, отрывается от геогра- фической почвы и практически теряет географическую составляющую, ибо на месте прежней России возникла псевдо-Россия. Умаление географиче- ской родины сопровождало каждый этап Белого движения: появление рус- ских правительств (и Верховного правителя) вдалеке от российских столиц (едва ли не правительств в изгнании); широкое использование словосочета- ния «Вооруженные силы Юга России» (на уровне коннотаций превращав- шее Юг России в некоторое автономное образование — подлинную Россию, в отличие от изменившей патриотической идее России центральной; тем более, что ВСЮР формировали и временный государственный аппарат на подконтрольных территориях); наименование «Русская армия» (реоргани- зованные П.Н. Врангелем в 1920 г. ВСЮР), применявшееся к вооруженным силам белого Крыма. Таким образом, предложенное И.А. Ильиным новое понимание Родины ложилось на подготовленную почву. Если нахождение подлинной России возможно в Омске или Севастополе (а в Петрограде и Москве абсолютно невозможно), оно так же возможно в Берлине или Пра- ге. Историческая Россия, выбитая из Крыма и высланная из Петрограда, привычно меняла географический ареал: «Вот и мы, неся с собою и в себе свою Отчизну в первозданных глубинах своего духа, перенесли ее и сюда Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 226 <т. е. в Берлин. — Е.П.>, оставив дома духовно больной, ослабевший, вко- нец запутавшийся субъективно субстрат» [13, с. 234]. Менее очевиден отрыв понятия Отечество от этнологической состав- ляющей. Русскость для Белого движения — понятие принципиальное: Белая армия выступает под национальным флагом — противостоящим интерна- циональному красному; независимо от политических предпочтений тех или иных белогвардейцев — выступает за национальную власть. Предательство национальных интересов России — один из первых, если не самый первый, упрек, бросаемый большевикам. Национальность и нация в понятии «рус- ский» нерасторжимо слиты. Многонациональность России воспринимается как структурная характеристика империи, русский этнос на этом фоне счи- тается титульным и государствообразующим элементом (заимствовано из дореволюционной имперской идеологии). Однако И.А. Ильин предлагает отказаться и от этнической составляющей Отечества, во-первых, вероятно, потому, что борьба за этничность русской идеи отторгает от эмигрантского единства (а русская эмиграция в Европе — и без того узкий круг) целый ряд национальных слоев; во-вторых, потому, что духовное Отечество не может определяться этническими категориями. Духовное же Отечество, вобрав в себя признаки индивидуальной ду- ховной работы («Где бы я ни был и что бы я ни делал, мое Отечество всегда во мне как духовная сущность моей души, меня самого» [13, с. 233]), а также духовной деятельности человека («...только у духовного человека может быть Отечество, а любовь к Отечеству создает различие между человеком и зверем» [13, с. 233]) и одновременно признаки Отечества Небесного («Тог- да-то и взмывает в высоту все, что несет в себе духовную любовь к Отече- ству…» [13, с. 234]) обретает у И.А. Ильина черты церковные. Новое пони- мание Отечества определяет ощущение соборного духа нации: «И вот эту целостность духовно-национальной культуры мы называем Отечеством»1 [13, с. 233]. Или, как сформулировано в чуть более поздней речи «Государствен- ный смысл Белой армии» (1923): «...родина — это национальная обращен- ность к Богу, национальное служение Его зову и делу; это и земля, и при- рода, и хозяйство, и люди, но все сие — пред лицом Божиим, Его зовом и 1 Здесь и далее выделено автором. Русская литература / Е.Р. Пономарев 227 делом измеренное, овеянное, осмысленное и освященное; родина — это весь государственно оформленный и спаянный народ со всем его земным достоянием, народ как духовное единство, связанное однородностью, со- вместностью, взаимодействием и общностью пред лицом Божиим и на Его путях» [11, с. 294]. По сути, Родина здесь — это всенародное соборное пред- стояние Богу. Поскольку всенародность и соборность разрушены Граждан- ской войной, а истина Бога отвергнута большевистской властью, на бывшей территории России нет и не может быть родины. Родину следует воссозда- вать в соборном служении (ключевое понятие, которое продуцирует новые смыслы) небольших очагов русской культуры за рубежом. Одним из таких очагов и становится Русский научный институт в Берлине, с которым связан практически весь берлинский период жизни И.А. Ильина. Отказ филосо- фа переехать в Прагу, куда звал его П.Б. Струве, связан в первую очередь со стремлением сформировать еще один русский «очаг» такого рода [7, с. 112–114]. «Служение» разбавляет религиозный пафос традиционными интеллигентскими смыслами (именно общественное служение определяет идею интеллигенции у Н.А. Бердяева, высланного из России на том же «фи- лософском пароходе» и хорошо известного Ильину): соединяет предстоя- ние Богу с общественным служением, заставляющим временами подавлять собственные интересы во имя интересов всеобщих. Одной из центральных работ И.А. Ильина на эту тему стала брошюра «Родина и мы», вышедшая в Белграде в 1926 г. и имевшая в кругах эмигра- ции большой резонанс. Начинается брошюра глубоким вздохом, обнажаю- щим зияющую душевную рану: «Как тяжко утратить родину… И как невы- носима мысль о том, что эта утрата, может быть, состоялась навсегда… Для меня навсегда, ибо я, может быть, умру в изгнании…» [14, с. 255]. Но рана эта оказывается мнимой, легко изживаемой напряжением мысли и, опять же, духовным созерцанием: «Но не бойтесь этого голоса и этого страха! Дайте им состояться, откройте им душу. <…> Смело и спокойно смотрите в эту темноту и пустоту. И скоро в них забрезжит новый свет, свет новой, подлинной любви к родине, к той родине, которую никто и никогда не сможет у вас отнять» [14, с. 255]. Есть чувство Родины, определяющееся «местопребыванием» и «со- вместным бытом», — это «русскость» «привитая», требующая ежедневного подогревания [14, с. 256]. Однако подлинную «русскость» (речь идет не об Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 228 этническом самоопределении, но о самоощущении национальном) не мо- жет отнять изгнание, русские за границей — «живые куски» своей Родины. Оторванность от родной земли не означает оторванности «от духа», «от жизни», «от святынь» [14, с. 257]. «Земля» материальна и преходяща, «дух» вечен. Разделение Отечества на «землю» и «дух» позволяет Родине оконча- тельно обосноваться в зарубежье. Духовная работа оказавшегося за границей русского, с этой точки зрения, сопоставима с духовным деланием подвижника. Обладатель под- линной «русскости» — уже в силу статуса эмигранта (выезд за пределы страны осмысляется как акт несогласия с происходящим в географической России) — призван к духовному подвигу (в религиозном смысле слова): «...состояние изгнанничества становится заданием, действием и подвигом» [14, с. 257]. Задание состоит в том, что эмигрант должен углубиться в себя для очищения собственного духа, обрести в изначальной подлинности и со- хранить дух Отечества, «который строил Россию от Феодосия Печерского и Владимира Мономаха до Оптиной Пустыни и Белой армии» [14, с. 257–258]. Основатель первого русского монастыря в этом пассаже олицетворяет саму идею подвижнической жизни; Владимир Мономах — идею благоверного князя, правителя-святого; Оптина пустынь как бы наследует Киево-Печер- ской лавре — как один из самых знаменитых монастырей Московской Руси, возникший (что немаловажно в общей системе значений) в Смутное время. Наконец, Белая армия, по-видимому, создает семантическую рифму с упо- минанием Владимира Мономаха: это религиозное делание в миру, с оружи- ем в руках, во имя мира и правды. Упоминание Белой армии в этом контексте нарушает традицион- ное представление о святости. Но создает эффектный акцент, необходимый И.А. Ильину для очередного семантического сдвига: борьба Белой армии с большевизмом есть в первую очередь религиозный подвиг. А значит, многие эмигранты уже встали на путь подвижничества, сражаясь с Красной арми- ей, — им предстоит продолжить начатое в России святое дело. Кто не сражал- ся в Белой армии, а просто выехал в эмиграцию, как сам И.А. Ильин, тоже встали на этот путь, ибо подвиг не только в (воинском) делании, но в духов- ном размышлении и молитвенном переживании. Получается, всякий русский эмигрант связан с Белым движением — если не организационно, то духовно. А через Белое движение — со святым Феодосием и Владимиром Мономахом. Русская литература / Е.Р. Пономарев 229 Древнерусская интертекстуальность текста И.А. Ильина ощущает- ся читателями и рецензентами. Так, П.Б. Струве в редакторской колонке газеты «Возрождение» посвящает И.А. Ильину и его брошюре отдельную статью. В ней говорится: «Брошюра “Родина и мы” есть слово о патриоти- ческом призвании Зарубежья, сжатое, точно отлитое из какого-то словес- ного металла. Это “поучение”, обращенное к близким по духу “младшим”, разъясняющее и ободряющее, ведущее и зовущее» [16]. Лексема «поуче- ние» в этой рецензии отсылает к написанному Владимиром Мономахом выдающемуся произведению древнерусской литературы, а также к свя- тоотеческому деланию русской истории: и святой Феодосий Печерский, и святитель Кирилл Туровский, и митрополит Иларион, автор «Слова о законе и благодати», и святой Сергий Радонежский, основатель еще одно- го великого монастыря, автор духовных наставлений, создавали «поуче- ния», Слово которых становилось Делом. В этом ряду видится некоторым его современникам и И.А. Ильин — автор современного поучения. Сам же философ не без успеха пробует роль проповедника, духовного борца с мировым злом2. Слово в понимании И.А. Ильина обязательно обернется делом: те, кто сохранит и преобразит дух России, обретут со временем новую русскую гражданственность, обновленные государственные институты и географи- ческую Родину. Здесь рассуждение выходит за границы философии к зыб- ким пределам религиозного откровения и упования. Более того, сообщив, что ему неизвестно, какой государственный строй установится в России «после перелома», И.А. Ильин утверждает, что Россия будет существовать «только тогда, если в ней воцарится дух чести, служения и верности» [14, с. 260]. Эти три составляющие «духа» — залог обретения будущей России. Но если, продолжает И.А. Ильин, «дух чести, служения и верности» возоб- ладает, будущая Россия непременно станет монархией. Религиозное откро- вение оборачивается политической декларацией. Главная задача эмиграции — соблюсти «дух России», этот же дух блюдут «верные» в разных областях географической Родины. «Соблю- сти себя <…> есть наше основное патриотическое задание; и тот, кто ныне работает в этом направлении, делает свое главное жизненное дело» [14, 2 См. подробнее об осознании И.А. Ильиным своей новой роли: [2]. Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 230 с. 264]. Завершается брошюра конкретными рекомендациями — десятью тезисами «что же нам делать», среди которых экономическая независи- мость, укрепление духовных сил, поиск соратников, осмысление ката- строфичности революции, воспитание молодого поколения и готовность в нужный момент вернуться на географическую Родину для продолжения борьбы. Таким образом, победа Белой армии лишь откладывается во време- ни; воинский дух и духовная дисциплина тоже переносится в сферу духов- ного делания. Не случайно Белая армия упоминалась в ряду великих рус- ских монастырей. О религиозном значении Белого движения И.А. Ильин упоминает и в брошюре: «Надо постоянно помнить о том, что такое созна- тельно обдуманное, организованное и не стыдящееся выступление зла мир видит впервые и что силою исторических судеб Белая армия стала осново- положником и пионером борьбы с этим невиданным злом» [14, с. 262]. Этот тезис — зло впервые оформилось и узаконило себя в русском большевиз- ме — станет исходной точкой философской книги И.А. Ильина «О сопро- тивлении злу силою» (1925). Белое движение, таким образом, обретает не только национальное, но всемирное значение; не только военное и государ- ственное, но моральное и религиозное измерение: белые противостоят не просто большевизму, а всему мировому злу. Влияние (или со-звучие) философии И.А. Ильина широко просле- живается в первых произведениях эмигрантской литературы. Размеры ста- тьи не позволяют показать это у многих и многих авторов. Приведем лишь несколько примеров из текстов как близких И.А. Ильину, так и весьма да- леких от его философии поэтов и писателей. Отечество, во-первых, помнят — как в стихотворении Н.Н. Берберо- вой «Вечная память» (1927): — Скажи, ты помнишь ли Россию На берегах восьми морей, В кольце тяжелых кораблей? Скажи, ты помнишь ли Россию? — Я помню, помню… Я из тех, В ком память змием шевелится, Русская литература / Е.Р. Пономарев 231 Кому простится смертный грех И лишь забвенье не простится… [8, с. 81] Родина у молодой поэтессы начинается с грандиозных размеров и военной мощи, а продолжается личными воспоминаниями: аллея, погост, родной дом. Имперские мотивы и описание родового гнезда неразделимы. Во-вторых, Отечество уносят с собой. От «Лебединого стана» М.И. Цветаевой (цикл стихотворений должен был печататься в Берлине в 1922 г., но по иронии судьбы увидел свет только в 1957 г.), в финале кото- рого появлялась «молодая Русь / За морем за синим» [17, с. 188] до набо- ковского «Дара», в котором Родина «со мной, во мне, пристала как серебро морского песка к коже подошв, живет в глазах, в крови, придает глубину и даль заднему плану каждой жизненной надежды…» [15, с. 157] проходит около 15 лет. Знаменитая фраза М.И. Цветаевой, открывающая ее ответ на анкету журнала «Своими путями» (1926), передает те же значения: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью» [18, с. 618]. Все эти авторы далеки как от философии И.А. Ильина, так и от круга его общения. Но философские идеи, высказанные И.А. Ильиным в статьях и брошюрах 1920-х гг., становятся loci communis эмигрантской литературы. Интересны два следующих абзаца анкеты М.И. Цветаевой, транспо- нирующих рассуждения И.А. Ильина о «привитом» патриотизме, которо- му нужен ежедневный подогрев, и патриотизме подлинном, в подогреве не нуждающемся, на реалии литературного быта: Писателям типа А.Н. Толстого, то есть чистым бытовикам, необходи- мо — ежели писание им дороже всего — какими угодно средствами в России быть, чтобы воочию и воушию наблюдать частности спешащего бытового часа. Лирикам же, эпикам и сказочникам, самой природой творчества сво- его дальнозорким, лучше видеть Россию издалека — всю — от Князя Игоря до Ленина — чем кипящей в сомнительном и слепящем котле настоящего [18, с. 618]. Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 232 В-третьих, Отечество оказывается там, где о нем постоянно размыш- ляют и его глубоко чувствуют. Плач о России, дума о России становятся глав- ными темами эмигрантской литературы. От «Косцов» (1922) и «Несрочной весны» (1923) И.А. Бунина до его же «Жизни Арсеньева» (1930), а также «Богомолья» (1931) и «Лета Господня» (1931–1948) И.С. Шмелева (оба писателя могут считаться испытавшими влияние И.А. Ильина: Шмелев — безусловно, Бунин — некоторым образом, ибо Бунин был очень само- стоятелен — и в художественном творчестве и в идейной сфере. Шмелева И.А. Ильин считал лучшим писателем эмиграции — не признавая таковым Бунина) литература русской эмиграции построена на воспоминаниях о прежней русской жизни и стремится к преображению и воскрешению в сло- ве подлинной Родины. Когда русские святыни поруганы, они сохраняются в душах эмигрантов и в созданных ими литературных текстах: «В прошлом году, читая лекцию в Сорбонне, — говорит И.А. Бунин в речи и статье “Мис- сия русской эмиграции” (1924), — я приводил слова великого русского исто- рика, Ключевского: “Конец русскому государству будет тогда, когда разру- шатся наши нравственные основы, когда погаснут лампады над гробницей Сергия Преподобного, когда закроются врата его Лавры”. Великие слова, ныне ставшие ужасными! Основы разрушены, врата закрыты и лампады по- гашены» [9, с. 151–152]. 2. Родина и Белая идея. Специальным предметом рассмотрения подвиг Белой армии стал в двух других работах И.А. Ильина этого пери- ода — речи «Государственный смысл Белой армии» (произнесена в Бер- лине 19 ноября 1923 г.; затем опубликована в пражском журнале «Русская мысль») и статье «Белая идея» (опубликована в качестве предисловия к выпуску 1 книги «Белое дело (Летопись белой борьбы)» — Берлин, 1926). В них утверждается победа Белой армии, несмотря на видимость стратеги- ческого поражения и политической неудачи. В философской системе Ильина земное и небесное, реальное и ча- емое, духовное и мирское составляют диалектические пары. Воинская по- беда противопоставлена духовной победе над искушением, и само понятие «победа» обретает религиозный оттенок. Русская революция названа величайшим «духовным искушением», вызвавшим «религиозное межевание» [11, с. 282]; «религиозной дифференци- ацией человечества» [11, с. 284]. Революция только началась с России, но Русская литература / Е.Р. Пономарев 233 вскоре затронет весь земной шар. Перед человеком эпохи революции воз- никает только два пути: к Богу или против Бога. Всеобъемлющий выбор, в котором решаются дальнейшие судьбы человека и мира, есть коренной и изначальный момент идеологии. И.А. Ильин моделирует ситуацию иде- ологического выбора, упрощенную тем, что выбор уже сделан несколько лет назад. Если ты с Богом, обо всем материальном (включая географиче- ское Отечество) следует забыть. Все материальное достается тем, кто «про- тив Бога». Сохраняющий земные блага теряет душу — и наоборот: тот, кто «с Богом», обретает высшие ценности взамен утраченных; теряет «все свое», но обретает «Божие» [11, с. 286]. Почти в унисон этому тезису звучит стихотворение М.И. Цветаевой из «Лебединого стана» (примеры легко умножить — эта идея очень распро- странена в ранней эмигрантской традиции): Кто уцелел — умрет, кто мертв — воспрянет. И вот потомки, вспомнив старину: — Где были вы? — Вопрос как громом грянет, Ответ как громом грянет: — На Дону! — Что делали? — Да принимали муки, Потом устали и легли на сон. [17, c. 164] Воины Белой армии не умерли, потому что сохранили душу, — они «легли на сон». Вопрос же, который «как громом грянет», — это вопрос Го- спода на Страшном суде, где каждый поступок получит истинную оценку. Страшный суд переносится на землю; в момент религиозного межевания каждый поступок получает абсолютное значение. Но вернемся к рассуждению И.А. Ильина. Победа в этой системе смыслов тоже теряет материальность. Власть и территории, которые дает военная победа, осмыслены как ложные ценности, ловушка материально- го мира: «И победит в этом религиозном испытании, принимающем форму мирового катаклизма, не тот, кто на срок захватит где-нибудь власть, и не тот, кто займет какую-нибудь территорию, — ибо власть-то и может обна- ружить, и скомпрометировать, и погубить захватчика; и занятие террито- Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 234 рии может как раз оказаться роковым для занявшего, — а тот, кто устоит, и вот, уже устоял в этой буре; кто выдержал испытание и пребыл верным…» [11, с. 285]. «Территория» окончательно перестает быть составной частью «Отечества», точно так же воспринимается и государственная власть (ибо в настоящий момент она захвачена Злом). Это ложные, кажущиеся, случай- ные формы Отечества. Как в работе «Родина и мы», есть намек на то, что духовная победа предшествует материальной: не все доживут до материализации победы, но это обязательно когда-нибудь свершится. Победили не только выжив- шие, но и те, кто отдал свою жизнь за Родину и Божий путь. Победа, та- ким образом, есть одновременно и предмет веры (упования) и результат духовного делания. Победа Белой армии — в первую очередь сохранение государственной идеи (подлинной ценности — в отличие от материальной «власти»), государственная идея — это в первую очередь дисциплина и по- слушание (подлинная ценность, противостоящая власти-принуждению), а также понимание, что Родина — превыше всего. Так «государственный смысл» Белой армии превращается в «рели- гиозно-государственный смысл» [11, с. 290]. Идея духовного послушания вплотную подводит к идее послушания монастырского — и в этой работе список государствообразующих исторических монастырей (в брошюре «Родина и мы» — более краткий список) имеет прямую функцию пропо- веди: «Вспомним: никем не заставляемые, без приказа и понуждения, по вдохновению боголюбивого ума и сердца — какие вклады внесли в пути и в судьбу русской государственности Киевская Лавра, Троице-Сергиева Лав- ра, Соловецкий монастырь, Оптина Пустынь и другие бесчисленные обите- ли!» [11, с. 297]. В этом случае добровольчество Белой армии — не только религи- озный выбор, но и внутренняя, почти монастырская дисциплина. Гал- липолийское сидение, упомянутое на следующей странице, как и пред- шествовавший ему Ледяной поход, должны стать военным прообразом монастырского послушания. Следует исторический экскурс, из которого выясняется, что «рыцарственно мотивированная традиция — выступать в жизни патриотическим добровольцем общественного дела и публичного тяг- ла…» [11, с. 297] — существовала на Руси с глубокой древности. Рыцарствен- ность в дореволюционном понимании присуща лишь дворянской культуре. Русская литература / Е.Р. Пономарев 235 И.А. Ильин расширяет понятие рыцарства на все сословия — его демон- стрирует каждый, кто выбирает добровольное общественное служение и на этом поприще имеет заслуги перед Родиной (тут же появляется и хре- стоматийный пример: царь Михаил Федорович пожаловал Кузьме Минину думное дворянство). В финале статьи «рыцарственность» и «гражданствен- ность» становятся почти синонимами. Интересна последовательная подмена и смешение понятий, харак- терная уже не столько для философского рассуждения, сколько для идео- логического дискурса. Монастырское послушание, рыцарское служение Го- споду (интерпретируемое и как княжеская святость, и как борьба Земского ополчения К. Минина с врагами — при этом сознательно умалчивается о гражданственном служении земства предреволюционного, и как обще- ственная роль патриотической интеллигенции, и как дело чести каждого), самоотверженность воинских подвигов в Гражданскую войну — все это на- слаивается друг на друга и поддерживает две глобальные идеи продолжаю- щейся борьбы: Бог и Родина. То и другое — понятия абсолютные, непрехо- дящие; ради них можно и должно жертвовать всем, включая жизнь. Более поздняя статья «Белая идея» во многих случаях переходит от тезисов к метафорам. В первом абзаце утверждается, что белое дело «древ- не, как Русь» [10, с. 301], поскольку это часть дела строительства русско- го государства. В рядах белых — люди разных сословий и классов, разных партий, разных убеждений — все они объединены преданностью родине. Здесь, как видим, знак равенства поставлен между понятиями «Родина» и «национальное государство». Собственно, восприятие Отечества и государ- ства как двух сторон одной медали (формы и содержания одной и той же субстанции) характерно для всей философии И.А. Ильина. Вновь возникает тема рыцарства (здесь она развернута при помощи целой серии сочиненных девизов, формой напоминающих рыцарские3) и внутренней дисциплины (один из девизов гласит: «Силен свободным пови- новением» [10, с. 308]). Метафорическое нагнетание позволяет представить белое движение (в будущем) как рыцарский орден: «Придет время, когда Белое движение примет форму патриотического ордена и породит нацио- 3 Эти многочисленные девизы в понимании И.А. Ильина имеют самостоятельное значе- ние: он опубликовал их отдельно в собственном журнале «Русский Колокол» (1927. № 1). Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 236 нальную политическую партию» [10, с. 304]4. Вероятно, это утверждение проецируется на недавно сформированный Русский Обще-Воинский Союз; «невооруженную армию», армию в миру, сохраняющую армейскую субор- динацию и дисциплину. Рыцарству, как и ранее, придается древний колорит — но и древне- русская тематика в статье метафоризирована: «Наше достоинство в том, что мы блюдем в себе нашу святыню. Она — наш духовный Кремль…» [10, с. 307]. Сохранение национального духа, о котором говорится в работе «Ро- дина и мы», получает многозначный художественный образ — охраняющая народ крепость, сердце русского города и России в целом, кремли древне- русских городов и Московский кремль, хранящие не только исторические, но и религиозные святыни. Этот образ (с коннотациями «нерушимость» и «оборона») переходит в сферу нематериальную — духовного созерцания. В этом внутренне-созерцаемом Кремле живут в единстве вера и Родина. Ме- тафора духовного Кремля5 актуальна и для финальной аллегории этой ста- тьи: девиз «Любовью и кровью спаянные» применяется сначала к бывшим белогвардейцам, а затем ко всем русским людям, становится прообразом русского национального всеединства. Восприятие Белой армии в литературе эмиграции 1920-х гг. созвучно многим тезисам И.А. Ильина. Сочетание рыцарства и религиозной жерт- венности в описании Белого движения характерно и для мемуарно-худо- жественной книги Р.Б. Гуля «Ледяной поход» (1921) и для стихотворного цикла М.И. Цветаевой «Лебединый стан». В первом эмигрантском произ- ведении И.С. Шмелева «Солнце мертвых» (1923) ярко выступают мотивы всеобщего наступления зла и искушения, которое выдерживают лишь не- многие праведники. Если взять литературу второго ряда, ильинские темы и мотивы будут еще заметнее. Активный участник Белого движения генерал П.Н. Краснов в романе «За чертополохом» (1922) рисует мистическое обре- 4 Интересно, был ли известен И.А. Ильину в тот момент набросок Сталина «О политиче- ской стратегии и тактике русских коммунистов» (1921), в котором ВКП(б) названа «орденом меченосцев». Скорее всего, не был (набросок впервые опубликован в 5 томе «Сочинений» Сталина в 1952 г.). Тем поразительнее совпадение мыслей идейных вождей белых и красных в момент окончания Гражданской войны. 5 Метафора духовного Кремля — одна из любимых метафор философа. Интересно, что она неоднократно использована и в философской книге И.А. Ильина «О сопротивлении злу силою». Русская литература / Е.Р. Пономарев 237 тение новой русской государственности: законный государь идет во главе нового ополчения через всю империю к русской столице. В другом рома- не П.Н. Краснова «Понять-простить» (1923) речь идет о духовном подви- ге всего народа — тайном духовном делании (направленном на обретение Христа и государя). И вновь можно говорить о том, что И.А. Ильин арти- кулирует некие loci communis эмигрантской мысли. Из всех перечисленных авторов непосредственно близок кругу И.А. Ильина лишь И.С. Шмелев. Все остальные вряд ли испытали какое-то влияние со стороны философа. Ско- рее, речь идет о со-звучии общих идей эмиграции на раннем этапе. 3. Три речи о России. Завершением размышлений И.А. Ильина 1920-х гг. на тему Отечества стали три речи о России (произнесены в Бер- лине на Днях русской культуры в 1926 и 1927 гг.; опубликованы отдельной брошюрой в Софии в 1934 г.). Во вступлении повторены основные тезисы более ранних статей: «время видимого крушения России» стало на самом деле временем «ее мученического очищения, ее исторического оправдания и духовного возрождения в перерожденном виде»; «русский народ, всеми народами преданный и покинутый, сам с собой наедине перед лицом Божи- им добывает себе свободу голодом и кровью» [12, с. 7]. Однако есть и суще- ственные отличия от первых эмигрантских речей И.А. Ильина. Например, Россия теперь находится не только «здесь», но и «там», причем «там» — в развитие идеи русского национального всеединства — выходит на первое место: Россия не только «там», где-то в бескрайних просторах и непрогляд- ных лесах; и не только «там», в душах ныне порабощенного, но в грядущем свободного русского народа; но еще и «здесь», в нас самих, с нами всегда в живом и таинственном единении. Россия всюду, где хоть одна человеческая душа любовью и верою исповедует свою русскость [12, с. 8]. Итак, географическая характеристика, казалось бы, возвращается Родине, но она предельно обобщена и метафорична. Основное местопребы- вание подлинной России — это по-прежнему души русских людей, но по обе стороны границы. Именно Родина создает единение тех душ, что остались под большевиками и тех, что живут в эмиграции. Завершается пассаж пе- реработкой евангельского текста («где двое или трое собраны во имя Мое, Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 238 там Я посреди них»; Мф. 18: 20) — в применении к осмыслению Отечества. В «Трех речах о России» библейских и евангельских аллюзий становится значительно больше, чем в ранних речах И.А. Ильина: так, самоотвержен- ные страдания русского народа названы попыткой Самсона повалить на себя капище Дагона. Первая речь «О России» отталкивается (традиционно для дорево- люционных русских историков) от российских ландшафтов и националь- ного характера, в котором автор традиционно усматривает антитезу — он «колеблется между слабохарактерностью и высшим героизмом» [12, с. 10]. Далее говорится об открытой миру, созерцающей православной душе, а также сложной жизни чувства в русском человеке. Выделены новые состав- ляющие Отечества — это древняя национальная культура и дивный язык, блюсти который следует так же, как и русскую культуру. То и другое — часть сохранения национального духа, сохранения Отечества. Язык и (языковая) культура впервые стали частью определения Родины. Во втором выступлении «О путях России» речь идет о русской исто- рии, которая свидетельствует об опыте сохранения национального духа: «Мы научились хоронить нашу национальную святыню в недосягаемости. Мы постигли тайну уходящего Китежа…»; «Вот откуда наше русское уме- ние — таить в глубине <…> силы поддонного Кремля <…>. Вот откуда наше русское искусство — побеждать отступая…». И, наконец, вывод: «Вот отку- да наша русская способность — незримо возрождаться в зримом умирании, да славится в нас Воскресение Христово!» [12, с. 23]. К метафоре духовного Кремля добавилась аллегория града Китежа, для иллюстрации победы в поражении (победы духа) вспоминаются эпизоды Отечественной войны с Наполеоном, включая пожар Москвы. Все это подводит нас к принципи- ально новой метафоре: в языческом преломлении Россия — птица Феникс, возрождающаяся самосожжением, в христианском — Россия повторяет путь Христа: победа над смертью, самопожертвование и следующее за ним воскресение. Третья речь «Родина и гений» повествует о тайне Родины, не завися- щей от человеческого произвола. От Родины нельзя уйти, ее нельзя поме- нять, ее нельзя не иметь. Однако среди людей есть нашедшие свою Родину и пока не нашедшие ее. Поиск Родины эмигрантом становится явлением и осуществлением Родины (отдельный пассаж посвящен поиску Родины в Русская литература / Е.Р. Пономарев 239 среде эмигрантской молодежи, плохо помнящей живую русскую жизнь). Отсюда переход к национальным гениям, которые уподоблены политиче- ским вождям6 (о «вождях» Белого движения, о верности и добровольном послушании им много сказано в работах о Белом деле7), ибо «творцы духа суть живые очаги Родины» [12, с. 30], они выговаривают «от всего своего народа символ национального Боговосприятия» [12, с. 31]. Очевидна аллю- зия на Символ веры, исповедуемый каждым христианином. Национальный гений, таким образом, создает национальный Символ веры в соединении с национальным мировосприятием. Таким национальным гением России стал А.С. Пушкин — его день рождения эмиграция и отмечает как День рус- ской культуры. Если вторая статья практически связала подвиг белого эмигранта с подвигом Христовым, доведя до логического завершения рассуждения И.А. Ильина о духовной победе Белой армии в самой смерти и рассеянии, то первая и третья статьи привнесли в определение Родины язык, литерату- ру и национальную мысль — нематериальные ценности, способные хранить национальный дух8. К концу 1920-х гг. философско-идеологическая доктрина И.А. Ильи- на переходит на новый уровень: от осязаемых образов Родины и конкрет- ных тезисов «что делать» она движется к метафоризации и мифологиза- ции мира, Родины, белого эмигрантского дела. Если к середине 1920-х гг. военно-полевое «делание» Белой армии сменилось деланием религиоз- но-духовным, то к концу 1920-х гг. — в свете новой политической ситуа- ции — религиозно-духовное делание все больше осмыслялось как делание историко-культурное. Сохранение русского духа из сферы созерцания и мо- литвы переходило в сферу литературы и искусства. 4. Итоги. В целом, идеологическая система И.А. Ильина, сформу- лированная в речах, брошюрах и статьях первых лет эмиграции, оказалась емкой, простой и убедительной. Она переводила на мирные рельсы боевой 6 Интересно, что таким же путем чуть позднее (с середины 1930-х гг.) шли советские идеологи от литературы — прежде всего Г.А. Гуковский (см. об этом: [4; 5]). 7 Таким вождем сам И.А. Ильин почитал П.Н. Врангеля, с которым вступил в переписку. Смерть барона Врангеля в 1928 г. была воспринята им как личная и национальная трагедия. 8 Еще одной глыбой национального духа становятся у И.А. Ильина русские сказки. Им он посвятил «Слово, произнесенное на вечере русской сказки в Берлине 3 мая 1934 года», опубликованное в виде статьи «Духовный смысл сказки» (подробнее см.: [3]). Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 240 дух солдат и офицеров Белой армии. Она оказалась созвучной переосмыс- ляемой в эмиграции монархической идее. Существенное влияние этой док- трины можно наблюдать как в проявлениях повседневной жизни эмигра- ции (зафиксированной прежде всего в письмах и дневниках — например, неопубликованных дневниках В.Н. Буниной9), так и в художественных тек- стах зарождающейся эмигрантской литературы. Превращение профессора правоведения в крупнейшего идеолога Зарубежной России следует воспри- нимать как явление эпохальное. Философия Отечества в его публицисти- ческих текстах звучит, с одной стороны, глубоко лично и ностальгически, с другой — отвлеченно-восторженно и концептуально-утопически. Опыт эмигрантской жизни заставляет русскую философию по-новому посмо- треть на проблему Родины, одним из первых этот шаг делает И.А. Ильин.

References

1 Evlampiev, I.I. Ivan Il’in [Ivan Ilyin]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2016. 251 p. (In Russ.).

2 Evlampiev, I.I. “Ot religioznogo ekzistentsializma k filosofii pravoslaviia” [“From religious existentialism to the philosophy of Orthodoxy”]. I.A. Il’in: Pro et contra. Lichnost’ i tvorchestvo Ivana Il’ina v vospominaniiakh, dokumentakh i otsenkakh russkikh myslitelei i issledovatelei. Antologiia [I.A. Ilyin: Pro et Contra. Personality and work of Ivan Ilyin in memoirs, documents, and assessments of Russian thinkers and researchers. Anthology], comp. I. Evlampiev. St. Petersburg, Russian Christian Humanitarian Institute Publ., 2004, pp. 43–53. (In Russ.)

3 Nalepin, A.L. “Ivan Aleksandrovich Il’in i filosofskaia mysl’ russkogo zarubezh’ia v poiskakh fol’klornogo imperativa” [“In Search of Folklore Imperative: Ivan A. Ilýin and Philosophical Thought of the Russian Émigré Circle”]. Studia Litterarum, vol. 1, no. 3–4. 2016, pp. 325–339. DOI: 10.22455/2500-4247-2016-1-3-4-325-339 (In Russ.)

4 Ponomarev, E.R. “Sozidanie sovetskogo uchebnika po literature. Ot M.N. Pokrovskogo k G.A. Gukovskomu” [“The Making of the Soviet Textbook on Literature. From M.N. Pokrovsky to G.A. Gukovsky”]. Voprosy literatury, no. 4, 2004, pp. 39–77. (In Russ.)

5 Ponomarev, E.R. Uchebnik literatury v sovetskoi shkole. Ideologicheskaia poetika [The Textbook on Literature in the Soviet School. Ideological Poetics] [Saarbrücken], LAMBERT Academic Publ., [2012]. 367 p. (In Russ.)

6 Sapronov, P.A. Russkaia filosofiia: Opyt tipologicheskoi harakteristiki [Russian Philosophy: An Attempt at Typological Analysis]. St. Petersburg, Tserkov’ and Kultura Publ., 2000. 396 p. (In Russ.)

7 Tomsinov, V.A. Myslitel’ s poiushchim serdtsem. Ivan Aleksandrovich Il’in: russkii ideolog epokhi revoliutsii [The Thinker with a Singing Heart. Ivan Alexandrovich Ilyin: the Russian Ideologist of the Epoch of the Revolutions]. Moscow, Zertsalo-M Publ., 2012. 192 p. (In Russ.)