Abstract
The article examines polytextual complexes integrated by certain geosocial localization. The aim is to establish theoretical grounds for highlighting and studying these complexes from the standpoint of literary studies. The description and systematization of philological studies in the field of such polytextual complexes as topos texts, or supertexts, allows us to trace the tendency towards a structuralist understanding of the phenomenon on the one hand and a mythopoetic interpretation on the other. Topos texts related by their intertextual and semantic connections are considered as palimpsest semiotic formations, in which individual texts are connected by paradigmatic links with a particular complex of archetypal motifs. The essay seeks to propose a more accurate terminology as a result of the mentioned analysis. It proposes distinguishing intertextual complexes from thematic unities, cycles, and cycloid ensembles relying on the mythopoetic nature of these complexes. Finally, the article gives a definition to the term “megatext” that it introduces.
Full text (HTML)
С конца XX в. и по настоящее время литературоведение активно занимает- ся изучением политекстуальных комплексов, интегрируемых определенной геосоциальной локализацией. Диапазон так называемых топосных текстов (др.-греч. τόπος — ‘место’), подвергшихся научному описанию, достаточно широк [1; 2; 4; 10; 12; 14; 16; 17], но в то же время остро ощущается пробле- ма теоретического обоснования выделения такого подмножества текстов, весьма существенно различается понимание авторами этой категории, а также наблюдается избыточность, многозначность и омонимия в области терминологии. Для внесения некоторой ясности в сложившуюся ситуацию обратимся к началу начал — к первому русскому «городскому тексту» — и постараемся очертить тот аспект реальности, который был впоследствии обозначен как «сверхтекст». Затем проследим историю изучения данной категории и постараемся обнаружить «силовые линии», объединяющие различные понимания. В результате мы предполагаем очертить контур фе- номена с точки зрения литературоведения, обосновать необходимость его изучения, а также предложить соответствующую терминологию. В 1922 г. вышла книга Н.П. Анциферова «Душа Петербурга», в которой ученый предпринял попытку проследить судьбу Петербурга не столько как города, сколько как явления духовной культуры, утверждая тем самым идею индивидуального, неповторимого и, что важно, самодов- леющего образа города. Н.П. Анциферов полагал, что образ этот рожда- ется из «исторически проявляющегося единства всех сторон его [города] жизни (сил природы, быта населения, его роста и характера, его архитек- турного пейзажа, его участия в общей жизни страны, духовного бытия его граждан)» [2, с. 48]. Познать и выразить это сложное целое более все- Теория литературы / Д.А. Молчанова 43 го способны художники слова, наиболее чуткие представители русского общества. Прослеживая развитие образа Петербурга в русской художе- ственной литературе, ученый установил закономерность описаний север- ной столицы и отметил незначительную роль в них личных впечатлений [2, с. 23]. Ключевой фигурой для становления образа Петербурга был, несо- мненно, А.С. Пушкин. Талант поэта, «всемирная отзывчивость» его души вызвала к бытию Петербургский миф, подобно тому как единство воли Пе- тра Великого воплотило идею города в косной материи. В поэме «Медный всадник» А.С. Пушкин «воскресил миф о борьбе бога солнца Мардука, по- бедившего безобразную богиню Тиамат и из ее трупа создавшего, в каче- стве космократора, мир» [2, с. 70]. Мифологизация Петербурга произошла в результате накопления достаточного количества описаний города в худо- жественной литературе, которые перешли в новое качество и воплотились в целостном образе пушкинского Медного всадника — genius loci Петербур- га. Мотив борьбы творчества со стихиями [2, с. 59, 60], выпестованный в литературе, предшествовавшей А.С. Пушкину, оказался инвариантным по отношению к мотивам бунта, восстания стихий и гибели города [2, с. 96, 100, 105], города смерти [2, с. 125, 162, 194] и др., регулярно проявлявшимся в творчестве писателей XIX – начала XXI вв. Следует, однако, помнить, что Н.П. Анциферов ставил перед собой скорее культурологическую, нежели литературоведческую задачу. Вклад ученого в изучаемую нами проблему состоит в том, что он впервые зафик- сировал существование культурного феномена и обозначил корпус связан- ных с ним текстов, объединенных системой мотивов. Спустя полвека В.Н. Топоров указал на существование Петербург- ского текста и определил его природу как мифопоэтическую [15, с. 194]. Петербургский текст как «некий синтетический сверхтекст» [16, с. 275] описывался им через обращение к основным текстам русской литературы, связанным с Петербургом. Эти тексты ученый объединял в ядро, «которое представляет собой некую совокупность вариантов, сводящихся в принци- пе к единому источнику» [16, с. 279]. Эта модель, по мнению В.Н. Топорова, «отчасти аналогична соотношению типа сказки и ее вариантов» [16, с. 336]. О том, что перед нами соответствующий текст (вариант), мы можем узнать по «густоте» диагностически важных показателей, локально-топографиче- Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 44 ских и временны́х классификаторов — знаков «локально»-петербургского словаря [15, с. 207; 16, с. 271, 280]. Семантическая связность Петербургского текста и единообразие описаний города обеспечиваются «сакральной структурой», которая по своей природе подобна подтексту, «просвечивающему» сквозь весь мас- сив. В этой глубинной структуре Петербургского текста царит «двоевластие природы и культуры» [16, с. 289], что и задает систему отношений между элементами на всех уровнях входящих в него субтекстов (подобно набору функций в волшебной сказке, согласно В.Я. Проппу). В целом, в Петербургском тексте В.Н. Топорова узнается «мифопо- рождающее текстовое устройство» (Ю.М. Лотман). В статье «Текст в тек- сте» Ю.М. Лотман называет такого рода устройство текстом-кодом и пони- мает под ним промежуточное звено между языком и текстами, служащее для организации адекватной передачи значений (за счет общности текста-кода для представителей данной культуры). В пространстве культуры текст-код может существовать в виде конкретного «идеального» образца (например, «Энеида» Вергилия для литературы Возрождения и классицизма — пример Ю.М. Лотмана) или же в виде «субъективно-неосознанного механизма» [6, с. 150]. Этот механизм может быть «осознан» в результате исследователь- ского метаописания. В таком случае Петербургский текст — это текст-код, синтагматически организованная структура знаков (каждый из которых может быть, в свою очередь, развернут в парадигму), которая реализуется в виде вариантов — в субтекстах. К такому же типу «устройств» относится уже упомянутая модель волшебной сказки. В статье Ю.М. Лотмана «Символика Петербурга и проблемы семио- тики города» интересующий нас феномен топосных текстов рассматрива- ется в ином аспекте, как специфическая семиотическая система с городом в центре. Ученый объясняет возможность такого рода мифологизации са- мо́й природой города как культурного феномена. Во-первых, город — это сложный семиотический механизм, возникающий в результате «стыков- ки различных национальных, социальных, стилевых кодов и текстов» [5, с. 212]. Во-вторых, позиция центра или периферии имеет различный куль- турный потенциал. Так, эксцентрическое положение города (в частности, в результате переноса столицы из центра — естественно возникшего го- рода, на периферию — в «рукотворный» город) актуализирует антитезу Теория литературы / Д.А. Молчанова 45 «природное-искусственное» и ведет к переакцентуации «старого-нового», «своего-чужого». В связи с этим и возникает потребность в текстопорож- дающей рефлексии. Например, искусственно созданный на периферии город Петербург имеет все предпосылки к мифологизации, так как он принципиально лишен истории, и петербургский миф (в виде городского фольклора) заполняет эту лакуну. Затем уже литература «канонизирует» устное народное творчество о городе и делает мифологию города фактом национальной культуры. «Ядро» городского текста, таким образом, зако- номерно возникает в пространстве культуры вокруг топосов с повышен- ной «знаковостью». Следующей вехой на пути исследования городских текстов можно считать научный вклад Н.Е. Меднис. Она расширила список семантически выделенных городов, включив в него Рим, Флоренцию, Венецию, Афины, Фивы, Москву и связала способность тех или иных городов генерировать вокруг себя литературный текст с «особенностями их метафизической ауры и спецификой менталитета нации или лица-реципиента» [13, с. 108]. Н.Е. Меднис для обозначения городских текстов использовала тер- мин «сверхтекст», и ее понимание феномена существенно отличается от описанных выше. «Сверхтекст» — не текст-код, не мифопоэтическая инва- риантная структура, а «сложная система интегрированных текстов, имею- щих общую внетекстовую ориентацию, образующих незамкнутое единство, отмеченное смысловой и языковой цельностью» [13, с. 112]. Отталкиваясь от определения сверхтекста, данного Н.А. Купиной и Г.В. Битенской («совокупность высказываний, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующая- ся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормативного/анормального» [3, с. 215]), а также от смежных понятий гипертекст и интертекст, Н.Е. Мед- нис сформулировала специфические признаки исследуемой категории. Структура сверхтекста описывается как центр (ядро) — периферия. В его центре в виде концептуального представления сфокусирован внеполо- женный сверхтексту объект. Следовательно, для возникновения сверхтек- ста необходим устойчивый внетекстовый фундамент и воспринимающий его как предметно-смысловое единство субъект. Такая система текстов, как сверхтекст, — результат синхронического подхода к литературе, поэтому он Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 46 может и должен быть воспринят не как протяженный во времени, а как раз- вернутый в пространстве. Для восприятия сверхтекста принципиально важно знание опреде- ленного круга ядерных субтекстов. Именно они задают законы художе- ственного языка, который, как мы видели у В.Н. Топорова, считается диа- гностическим фактором. Отличие же от концепции Петербургского текста русской литературы состоит в том, что отношения между единицами худо- жественного языка уже не определяются сакральной структурой, не заданы как универсальная мифопоэтическая схема, а просчитываются с опорой на ключевые тексты. Наконец, немаловажную, если не первостепенную роль для сверхтек- ста играет событие его метаописания. Культурно и исторически значимые явления как бы подталкивают художников слова к творческой рефлексии, после чего те же «точки пульсации культуры» побуждают ученого интер- претировать систему текстов. В таком случае сверхтекст представляется нам результатом совмест- ного «мифотворчества» писателей и ученых (в некоторых случаях, возмож- но, только ученых). Способность сверхтекста влиять на восприятие объекта действительности (см. у Н.Е. Меднис [13, с. 106]) может сделать его (сверх- текст) инструментом манипуляций в руках недобросовестного ученого. Подведем промежуточный итог. В.Н. Топоров открыл Петербургский текст как единственный в своем роде синтетический текст-миф о городе, но тем самым ввел в фокус зрения литературоведения совокупности текстов, как минимум тематически объединенных вокруг культурно значимого ло- куса. Тем не менее объединение текстов в группу только на основании темы (или отнесенности к одному временному отрезку, локусу, принадлежности одному автору и др.) приводит к неразличению и сведению к общему зна- менателю таких «надтекстовых» образований, как сверхтексты, циклы, ци- клоидные ансамбли и др. (см. работы А.Г. Лошакова [7–9]). На современном этапе в литературоведении существует и несколь- ко иное понимание феномена, обозначенного нами как политекстуальные комплексы, объединенные геосоциальной локализацией. В.И. Тюпа предлагает подход, в рамках которого Петербургский текст, описанный В.Н. Топоровым, и подобные ему синтетические образо- вания представляют собой интертекстуальный комплекс [18, с. 252–272]. Теория литературы / Д.А. Молчанова 47 В одном из возможных пониманий интертекстуальность подразумевает парадигматические связи отдельных текстов с общим для них архетипиче- ским сюжетом (так можно было бы обозначить связь вариантов сказки с ее инвариантом). В отличие от концепции, разработанной В.Н. Топоровым, сверхтекст мыслится не как структура «центр — периферия», а как напла- стование текстов (палимпсест), в каждом из которых проявляется, как бы «проступает» базовый для всего текстового единства комплекс мотивов. Возникновение топосных текстов, обладающих интертекстуальной и смысловой общностью, объясняется уникальным сочетанием условий (исторических, географических, климатических и проч.), которые концеп- туализируются представителями данной культуры как предметно-смысло- вое единство. Для литературоведения они представляют интерес в той мере, в какой способны создавать особый архетипический хронотоп — способ присутствия «я-в-мире». Перед тем как обозначить существенные признаки такого рода по- литекстуальных образований, сделаем несколько уточнений по поводу тер- мина. Смысловое наполнение термина «сверхтекст» варьируется от исследо- вателя к исследователю («синтетический сверхтекст, с которым связываются высшие смыслы и цели» у В.Н. Топорова, «сложная система интегрирован- ных текстов» у Н.Е. Меднис, «ряд отмеченных ассоциативной общностью текстов» у А.Г. Лошакова и др.), к тому же учеными регулярно отмечается тенденция к смешению терминов сверхтекст, гипертекст, интертекст, мета- текст (Н.Е. Меднис, А.Г. Лошаков и др.). Кроме того, с точки зрения вну- тренней формы термин не вполне соответствует подразумеваемой категории. Приставка сверх- в русском языке имеет значение ‘главный’ (сверхзадача, сверхдержава), ‘превышающий меру’ (сверхскорость), ‘вне связи с чем-либо’ (сверхчеловек, сверхъестественный). Вследствие этого сверхтекст может ос- мысляться, скорее, как некий текст, стоящий выше других текстов. Н.Е. Мед- нис отмечает возможность аксиологизации этого термина и использования его по отношению к сверхзначимым текстам культуры (со ссылкой на ста- тью Д.М. Магомедовой и Н.Д. Тамарченко «“Сверхтекст” и “сверхдеталь” в русской и западной культуре» [11]). В таком случае сверхтекстами могут считаться «Евгений Онегин» или «Война и мир» — для русской литературы, «Дон-Кихот» — для испанской, «Гамлет» — для английской и др. Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 48 Нам кажется более целесообразным термин, предложенный В.И. Тюпой, — «мегатекст» (ср.: мегаполис — ‘город, образовавшийся в ре- зультате слияния нескольких городов или населенных пунктов’). В статье «Мифопоэтика сопряжения художника и жизни» читаем следующее опре- деление: «Сопряжение и взаимоналожение текстов в пределах архетипиче- ски единого, но ценностно неоднозначного семантического поля образует особое смысловое пространство, которое может быть названо мегатексто- вым» [19, С. 122]. В первую очередь отметим, что тематическое единство или ассо- циативный ряд текстов оказываются в сравнении с мегатекстом искус- ственными образованиями, лишенными исследовательского потенциала. Их группировка и описание не предлагают нового измерения для анализа. В то же время общность темы или соотнесенность с одним и тем же объек- том действительности не являются достаточным диагностическим показа- телем принадлежности текста к мегатексту. Даже единство художественного языка, «густота языковых элементов» (В.Н. Топоров) не являются доста- точным основанием для объединения текстов в мегатекст. Подобие текстов на уровне языка в такой же мере следствие их мифологической субструк- туры, в какой фенотипическое сходство живых организмов задано общно- стью их генетического кода. Для того чтобы описать наше понимание мегатекста, сопоставим его с другими интертекстуальными единствами. Такие циклоидные ансамбли, как литературные инсталляции (аль- манахи, антологии и др.), включают в себя разнородные и самостоятельные тексты, между которыми возникают не интертекстуальные, а лишь более слабые контекстуальные связи. При этом, в отличие от мегатекста, литера- турные инсталляции обладают композиционным членением. Серии произведений могут быть объединены в жанровом или те- матическом отношении, что для мегатекста, наоборот, не характерно. Ин- тертекстуальные связи мегатекста, как уже отмечалось, обеспечиваются не общностью жанровых характеристик, а комплексом архетипических мотивов. Существенные отличия мегатекстов от собственно циклов заклю- чаются в следующем: во-первых, субтексты, входящие в мегатекст, не об- разуют по отношению друг к другу контекста и не задают магистрально- Теория литературы / Д.А. Молчанова 49 го направления их прочтения (тексты в ансамбле взаимодополнительны), во-вторых, изъятие текста из мегатекста не разрушает интертекстуальное единство, в-третьих, мегатекст асинтагматичен (отсутствует упорядочен- ность, правила следования текстов друг за другом), наконец, цикл — худо- жественная целостность, в то время как мегатекст может быть эстетически завершен только в отдельных своих субтекстах. Асинтагматичность мегатекста сближает его с гипертекстом, но принципиальное различие между данными терминами состоит в том, что под гипертекстом традиционно понимается совокупность ассоциативно объединенных текстов, снабженная системой гиперссылок — «материали- зовавшихся» аллюзий. Мегатекст же не предполагает системы гиперссылок, и ассоциативных связей отнюдь не достаточно для формирования мегатек- стового единства. Метаописание также не является достаточным условием для воз- никновения мегатекста. Термин «метатекст» в одном из пониманий под- разумевает текст, возникший как результат комментирования, описания или анализа некоторого исходного текста. В исследованиях лингвистов (А. Вежбицкая, В.А. Лукин) данный термин служит наименованием для си- стемы «метаорганизаторов», «метатекстовых нитей», скрепляющих текст: речевых клише, устойчивых сочетаний слов и т. п. Существенное отличие мегатекста от метатекста состоит в том, что мегатекстовое единство — ин- тертекстуальное образование, возникающее в поле культуры независимо от исследовательской инициативы, а связность и цельность мегатекста обе- спечиваются не за счет метаязыковых единиц, а благодаря единству мотив- ной структуры. Итак, мегатекст — это асинтагматическая семантическая структура палимпсестного типа, в рамках которой эстетически завершенные тексты, разнородные в жанровом отношении, являются вариантом по отношению к инварианту — комплексу архетипических мотивов. Отметим, что термин мегатекст (megatext) существует и в зарубеж- ном литературоведении. Он может выступать в качестве синонима к тер- мину “supertext” (сверхтекст) и обозначать корпус текстов, обладающий внутренней связностью и автономией и представляющий собой семиотиче- скую систему «второго порядка». Брайан Джонстон (Brian Johnston) в своей книге “Text and Supertext in Ibsen’s Drama” [23] использует указанные терми- Studia Litterarum /2021 том 6, № 3 50 ны для обозначения таких «резервуаров» культуры, как корпус греческих мифов — “the megatext of the Greek mythopoeic systems” или «романтиче- ский сверхтекст» — “the Romantic supertext” (см. также Charles Segal “Greek Myth as a Semiotic and Structural System and the Problem of Tragedy” [25]). В актуальном для нас значении термин «мегатекст» используется в работах, посвященных научной фантастике и фэнтези. Так, в работе Дэмье- на Бродерика (Damien Broderick) “Reading by Starlight: Postmodern Science Fiction” находим следующую формулировку: общий мегатекст, построен- ный из взаимно наложенных текстов (“the extensive generic mega-text built up over fifty years, even a century, of mutually imbricated SF texts” [20, p. 59]; см. также: Christine Brooke-Rose “A Rhetoric of the Unreal: Studies in Narrative and Structure Especially of the Fantastic” [21], Allen J. Stroud “The Evolving Megatext of Fantasy” [26]). Наконец, в зарубежном литературоведении существуют работы, про- должающие традицию описания «петербургского текста» В.Н. Топорова (см. например: Maija Könönen “‘Four Ways of Writing the City’: St. Petersburg- Leningrad as a Metaphorin the Poetry of Joseph Brodsky” [24]). Следует также отметить работу Джереми Хаттона (Jeremy M. Hutton) “The Transjordanian Palimpsest: The Overwritten Texts of Personal Exile and Transformation in the Deuteronomistic History” [22], в которой ряд священных текстов объединя- ется мотивом пересечения реки Иордан, которая получает таким образом статус топоса особой культурной значимости, на основе которого возни- кает, пользуясь термином В.И. Тюпы, лиминальный (пороговый, переход- ный) хронотоп. Изучение мегатекста в предложенном нами понимании следует осу- ществлять с опорой на лежащий в его основе мифологический подтекст, который обеспечивает единство политекстуального комплекса, «узакони- вает» особую культурную ценность отраженной в нем внетекстовой реа- лии и обеспечивает верифицируемость результатов. Мы можем с большой степенью уверенности утверждать, что некий природный или социальный феномен независимо от воли филолога-исследователя имеет повышенную культурную значимость, если его осмысление осуществляется разными ав- торами в разное время в рамках единой для всех (архетипической) концеп- туальной модели.
References
1 Abashev, V.V. Perm’ kak tekst. Perm’ v russkoi kul’ture i literature XX veka [Perm as a Text. Perm in the 20th Century Russian Culture and Literature]. Perm, Perm State University Publ., 2000. 404 p. (In Russ.)
2 Antsiferov, N.P. Dusha Peterburga. Peterburg Dostoevskogo. Byl’ i mif Peterburga [The Soul of Petersburg. Dostoevsky’s Petersburg. The Authentic History and Myth of Petersburg]. Moscow, Kniga Publ., 1991. (Published by “Brockhaus–Efron”, 1922–1924). 540 p. (In Russ.)
3 Kupina, N.A., Bitenskaia, G.V. “Sverkhtekst i ego raznovidnosti” [“Supertext and its Kinds”]. Chelovek. Tekst. Kul’tura [Human. Text. Culture]. Ekaterinburg, AO “Poligrafist” Publ., 1994, pp. 214–233. (In Russ.)
4 “Lokal’nye teksty i tipy regional’nykh narrativov” [“Local Texts and Types of Regional Narratives”]. Literatura Urala: istoriia i sovremennost’: sb. st. [Ural Literature: History and Modernity: Collection of Essays], issue 4. Ekaterinburg, Ural University Publ., 2008. 496 p. (In Russ.)
5 Lotman, Iu.M. “Simvolika Peterburga i problemy semiotiki goroda” [“The Symbolism of Petersburg and the Problems of Urban Semiotics”]. Istoriia i tipologiia russkoi kul’tury [History and Typology of Russian Culture]. St. Petersburg, “Iskusstvo — SPB” Publ., 2002, pp. 208–220. (In Russ.)
6 Lotman, Iu.M. “Tekst v tekste” [“Text within a Text”]. Lotman, Iu.M. Izbrannye stat’i: v 3 t. [Selected Essays: in 3 Vols.], vol. 1. Tallin, “Aleksandra” Publ., 1992, pp. 148–160. (In Russ.)
7 Loshakov, A.G. “Ob avtorskoi paradigme sverkhtekstov” [“On the Author’s Paradigm of Supertexts”]. Izvestiia RGPU im. A.I. Gertsena, no. 71, 2008, pp. 50–57. (In Russ.)
8 Loshakov, A.G. Sverkhtekst kak slovesno-kontseptual’nyi fenomen [Supertext as a Verbal and Conceptual Phenomenon]. Arkhangelsk, Pomor State University Publ., 2007. 344 p. (In Russ.)
9 Loshakov, A.G. “Sverkhtekst: problema tselostnosti, printsipy modelirovaniia” [“Supertext: The Issue of Integrity, Modeling Principles”]. Izvestiia RGPU imeni A.I. Gertsena, no. 66, 2008, pp. 100–109. (In Russ.)
10 Liusyi, A.P. Krymskii tekst v russkoi literature [Crimean Supertext in Russian Literature]. St. Petersburg, Aleteiia Publ., 2003. 314 p. (In Russ.)
11 Magomedova, D.M., Tamarchenko N.D. “Sverkhtekst i sverkhdetal’ v russkoi i zapadnoi kul’ture” [“Supertext and Superdetail in Russian and Western Culture”]. Diskurs: Kommunikativnye strategii kul’tury i obrazovaniia, no. 7, 1998, pp. 24–29. (In Russ.)
12 Mednis, N.E. Venetsiia v russkoi literature [Venice in Russian Literature]. Novosibirsk, NSU Publ., 1999. 392 p. (In Russ.)
13 Mednis, N.E. “Tekst i ego granitsy (k probleme sverkhteksta)” [“Text and its Borders (On the Question of Supertext)”]. Poetika i semiotika russkoi literatury [Poetics and Semiotics of Russian Literature]. Moscow, Iazyki slavianskoi kul’tury Publ., 2011, pp. 100–112. (In Russ.)
14 “Moskovskii tekst russkoi kul’tury” [“Moscow Text of Russian Culture”]. Lotmanovskii sbornik [Lotman Collection], issue 2. Moscow, Russian State University for the Humanities Publ., 1997, pp. 483–836. (In Russ.)
15 Toporov, V.N. “O strukture romana Dostoevskogo v sviazi s arkhaichnymi skhemami mifologicheskogo myshleniia (‘Prestuplenie i nakazanie’)” [“On the Structure of Dostoevsky’s Novel in Relation to Archaic Schemes of the Mythological Worldview”]. Toporov, V.N. Mif. Ritual. Simvol. Obraz. Issledovaniia v oblasti mifopoeticheskogo: Izbrannoe [Myth. Ritual. Symbol. Image. Research on Mythopoetics: Selected Works]. Moscow, Progress Publ., Kul’tura Publ., 1995, pp. 193–258. (In Russ.)
16 Toporov, V.N. “Peterburgskii tekst russkoi literatury: Vvedenie v temu” [“Petersburg Text in Russian Literature: Introduction”]. Toporov, V.N. Mif. Ritual. Simvol. Obraz. Issledovaniia v oblasti mifopoeticheskogo: Izbrannoe [Myth. Ritual. Symbol. Image. Research on Mythopoetics: Selected Works]. Moscow, Progress Publ., Kul’tura Publ., 1995, pp. 259–367. (In Russ.)
17 Tiupa, V.I. “Mifologema Sibiri: k voprosu o ‘sibirskom tekste’ russkoi literatury” [“Mythologem of Syberia: On ‘Siberian Text’ in Russian Literature”]. Sibirskii filologicheskii zhurnal, no. 1, 2002, pp. 27–35. (In Russ.)
18 Tiupa, V.I. Analiz khudozhestvennogo teksta [The Analysis of a Literary Text]. Moscow, Akademiia Publ., 2009. 336 p. (In Russ.)
19 Tiupa, V.I. “Mifopoetika sopriazheniia khudozhnika i zhizni” [“Mythopoetics of Relation between Artist and Life”]. Novyi filologicheskii vestnik, no. 3, 2011, pp. 122–137. (In Russ.)
20 Broderick, Damien. Reading by Starlight. London, Routledge. 1995. 224 p. (In English)
21 Brooke-Rose, Christina. A Rhetoric of the Unreal: Studies in Narrative and Structure Especially of the Fantastic. Cambridge, Cambridge University Press, 1981. 446 p. (In English)
22 Hutton, Jeremy M. The Transjordanian Palimpsest: The Overwritten Texts of Personal Exile and Transformation in the Deuteronomistic History. Berlin, New York, de Gruyter, 2009. 449 p. (In English)
23 Johnston, Brian. Text and Supertext in Ibsen’s Drama. Pennsylvania, Penn State University Press, 1989. 308 p. (In English)
24 Könönen, Maija. “Four Ways of Writing the City”: St. Petersburg-Leningrad as a Metaphorin the Poetry of Joseph Brodsky. Helsinki, Helsinki University Press, 2003. 340 p. (In English)
25 Segal, Charles. “Greek Myth as a Semiotic and Structural System and the Problem of Tragedy”. Arethusa. Baltimore, The Johns Hopkins University Press, vol. 16, no. 1/2, 1983, pp. 173–198. (In English)
26 Stroud, Allen J. The Evolving Megatext of Fantasy. Available at: https://www.academia.edu/35932186/The_Evolving_Megatext_of_Fantasy (Accessed 24 March 2021). (In English)