Studia Litterarum

Водлозерский дневник С.Н. Дурылина (1886–1954) — писателя, этногра- фа, искусствоведа — написан во время его итоговой поездки на север летом 1917 г. Северные поездки 1906, 1908, 1911, 1914, 1917 гг. не только были экс- педициями по заданию Археологического института, в который он посту- пил в 1910 г., но и стали важными вехами на пути духовных исканий писа- теля. Поездка на север 1906 г. стала одним из факторов (наряду со смертью лучшего друга, Миши Языкова1), обусловивших духовный поворот С.Н. Ду- рылина к православию и к постижению особенностей русского националь- ного характера. О своем восприятии севера С.Н. Дурылин вспоминал так: «1910 год — переломный; я вернулся к “вере отцов” и тут создалось у меня в душе и мысли некое хранительное ощущение Руси, вера в ее пребывающий незримый град, вера, вобравшая в себя и углубившая и ту красоту русской народности, которая открылась мне на севере. В 1910 же году я поступил в Московский археологический Институт, где особенно увлекался изучением древнерусской иконописи, которая для меня была как бы алтарем Софии, пристанищем: русского народного гения; и веры, и мысли, и красоты»2. Безусловно, эти аспекты стали центральными в произведениях «северно- го цикла», ведь Водлозерскому дневнику, который автор создает в поездке 1917 г., предшествовали и другие «северные» произведения: путевой очерк 1 М.К. Языков — друг и одноклассник С.Н. Дурылина (сын К.М. Языкова — заведующего Измайловской земской больницей), с которым они вместе учились в 4-й гимназии. Под его руководством С.Н. Дурылин приобщился к революционным идеям, была создана детская ре- волюционная организация. 5 сентября 1906 г. Миша Языков был убит жандармами в одном из провинциальных городов. 2 МА МДМД. Фонд С.Н. Дурылина. КП 614/16. С.Н. Дурылин. Автобиография. Письмо С.Н. Дурылина Г.С. Виноградову. Л. 5. Текстология. Источниковедение. Публикации / Е.А. Коршунова 389 «За полуночным солнцем. По Лапландии пешком и на лодке» (1913), ис- следование «Кандалакшский Вавилон: к изучению северных лабиринтов» (1914), «Под северным небом. Очерки Олонецкого края» (1915). Все они были напечатаны в «Отчетах Московского Археологического института» и затем вышли отдельными изданиями. В предыдущих поездках С.Н. Ду- рылин несколько раз посещал Соловки, занимался изучением икон Оло- нецкого края, работал в архиве Петрозаводского краеведческого музея, у Ледовитого океана вдоль берегов Норвегии набрасывал схемы береговых линий и островов материкового происхождения. В поездке 1914 г. делает открытие — доисторический Кандалакшский вавилон. Таким образом, север во многом способствовал становлению С.Н. Дурылина как писателя. Конечно, этот случай не уникален, ведь и М.М. Пришвин, отправившийся в Заонежье, раскрыл свой литературный та- лант в книгах «В краю непуганых птиц» (1907), «Осударева дорога» (1908), «За волшебным колобком» (1908). Это же можно сказать и о А.М. Ремизо- ве, который именно в северной Вологодской ссылке смог создать «Полу- нощное солнце» (1905), «Посолонь» (1906) и осознать себя писателем, а не общественным или политическим деятелем. На севере начал писать стихи Николай Тряпкин. Север «рождал» писателей. Поэтому, говоря о «северном тексте» ХХ в., нельзя не упомянуть и творчество Бориса Шергина, Нико- лая Клюева, Николая Рубцова, Федора Абрамова и Василия Белова, Ольги Фокиной и Владимира Личутина, Юрия Казакова и многих-многих других. Объясняя эту «метаморфозу», чудесное воздействие севера, нужно обра- титься к рассмотрению самой семиосферы «северного текста», попытаться определить «северный миф», образующий данный локальный текст. Как нам представляется, на данном этапе изучение феномена «север- ного текста» далеко от завершения. Можно отметить исследования проф. Е.Ш. Галимовой, под руководством которой проводятся конференции по изучению «северного текста» русской литературы и издаются сборники [16; 18], работает специализированная лаборатория при Поморском универси- тете. Ученые предложили такое определение «северного мифа» или смыс- лового ядра, вокруг которого возможно образование данного локального текста: «…сущность этого сверхэмпирического смысла — в восприятии Рус- ского Севера как мифопоэтического пространства, таящего в себе в “запе- чатленном” виде загадку русской жизни, русской истории, русской культуры, Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 390 русской духовности, самой души Руси, а также тайну русского поэтического слова» [2, c. 17]. Созерцание красоты русской народности, открывающееся на севере, ласка «души народной» рождала не только литературные впечат- ления, но и во многом формировала личность любого, кто прикасался к ней. В своей монографии «Поэзия пространства» Е.Ш. Галимова выде- ляет ряд устойчивых архетипических мотивов, образующих «северный текст». Это мифологема моря, реки, локус леса, болота, тундры. Исследова- тельница приходит к справедливому выводу о том, что устойчивые элемен- ты «северного текста» «отличаются ярко выраженным мифопоэтическим характером и являются тем смысловым уровнем, на котором эксплициру- ется представление об устойчивости русской национальной картины мира в ее архаическом (неизменном) варианте» [2, c. 19]. На примере северно- го очерка С.Н. Дурылина «За полуночным солнцем» (1911–1912) и неопу- бликованного Водлозерского дневника 1917 г.3 можно говорить о том, что смысловое ядро дурылинского «северного текста» выражает особенности национального самосознания. В современном литературоведении этими аспектами занимается этнопоэтика, которая «должна изучать националь- ное своеобразие конкретных литератур» [8, c. 9]. Ее развитие аргументиро- вал В.Н. Захаров [7]. В работах отечественных литературоведов, опубликованных в по- следнее десятилетие, можно выделить два подхода к данной проблеме. Во-первых, в качестве определяющего для этнопоэтики фактора рассма- тривается фольклоризм — ориентация писателей на поэтику и жанры уст- ной народной словесности, а также переработка ими отдельных элементов фольклора [6]. Для обозначения «стилевых и сюжетно-повествовательных координат изображаемого фольклорного мира» В.М. Гацак предложил тер- мин этнопоэтические константы [3, c. 7]. Во-вторых, в качестве важнейшего аспекта национального своеобразия русской литературы рассматривается «православный подтекст» [7] или «православный код» [10, c. 267] произведений; именно он осмысляется как центральный предмет этнопоэтики [7]. Таким образом, можно сказать, что семиосфера «северного текста» активно изучается литературоведами, 3 Дурылин С.Н. «Олонецкие записки (по этнографии, фольклору и археологии)». Тетрадь с записями во время путешествия по Олонецкому краю, дневниковыми записями. 171 л. (РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 293). Текстология. Источниковедение. Публикации / Е.А. Коршунова 391 однако, как нам представляется, системное описание этого сверхтекста еще впереди. Практически не вошли в поле внимания исследователей-литерату- роведов и очерки С.Н. Дурылина о севере, хотя они, несомненно, интересны как в художественном отношении, так и в научном: С.Н. Дурылин открыл Кандалакшский вавилон, доисторический архитектурный памятник, и опи- сал его в одноименном очерке (памятник охраняется государством по на- стоящее время). Не менее важным и значимым для осмысления особенностей воспри- ятия С.Н. Дурылиным севера является неопубликованный Водлозерский дневник, написанный летом 1917 г, во время последней поездки на север, в которой участвовали братья Чернышовы, И. Ильинский, Г. Мокринский, а также брат С.Н. Дурылина — Георгий. Сам документ представляет собой записи (с 13 июля 1917 г. по 3 мая 1918 г.) карандашом и чернилами в те- традь в твердом переплете синего цвета, в линейку. Размер тетради: 22х18 толщиной 1,8 см. На тетради надпись: «Для Археологического института (орфография автора)». В документе 171 лист, вся тетрадь заполнена. В тек- сте есть исправления, но, безусловно, это беловой автограф, а не черновик. Некоторые листы вырваны, в тетради есть также рисунки С.Н. Дурылина. Дневник является ярким комментарием к опубликованному очерку «За полуночным солнцем» (1911–1912) и одновременно его продолжением. Таким образом, этот очерк, в котором доминирует художественное начало, можно сравнивать с дневником, в котором доминирует документальность. Однако оба жанра — очерк и дневник — относятся к документальной ли- тературе, в основу которой положен факт, реальное впечатление. Дневник в литературоведении стал исследоваться значительно позже, чем очерк, так как опора на факт и документ, составляющая жанровую основу днев- ника, практически исключает творческую фантазию писателя и вымысел. Как отмечал А.Г. Коваленко, «противоречивость скрыта в самом сочетании слов. <…> Указанное противоречие лишь отчасти снималось другим слово- сочетанием, “художественно-документальная литература”, также ставшим привычным для критических и литературоведческих работ 1970-х годов, однако вовсе не решившим до конца вопрос о жанровом статусе явления» [12, c. 171]. Поэтому Л.Я. Гинзбург справедливо считала дневник промежу- точным жанром [4], а А.Г. Тарковский относил его к мемуарной прозе, как и воспоминания [18]. Напротив, В.Д. Оскоцкий высказывает мысль о том, что Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 392 дневник является самостоятельной жанровой формой [15, c. 5]. Это доказы- вают и монографические труды О.Г. Егорова [9, c. 68], который рассмотрел особенности жанровой формы дневника, метод, стиль, хронотоп, разновид- ности дневниковой формы. Все сказанное ставит соответствующие задачи перед исследователем Водлозерского дневника С.Н. Дурылина: проанализировать текст с функ- циональной точки зрения, рассмотреть особенности жанровой формы и жанрового содержания, попытаться на основе текста дневника воссоздать образ автора. Функционально северный дневник С.Н. Дурылина интересен тем, что это путевой очерк о севере, в котором автор описывает не только исто- рические значимые ландшафты, но и обычаи северян. В нем автор, с одной стороны, раскрывает сокровенный опыт переживания увиденного на севе- ре, а с другой — этот текст отличает и объективизация описанного, так как записки, согласно помете в документе, предполагалось сдать в Археологи- ческий институт. Пользуясь терминологией О.Г. Егорова, дневник можно считать экстравертивным и интровертивным одновременно. Е.В. Глухова также отмечала тенденцию к определенной деструктуризации формы днев- ника в ХХ в., которая прежде всего «связана с нарушением интимности, как одной из доминирующих характеристик» [5, c. 788]. Это и прослеживается в данном случае. Наблюдается осцилляция жанровой формы за счет вклю- чения в текст дневника записей Г. Мокринского и Н. Чернышова, собствен- ных выписок из книг и размышлений над прочитанным, собранных запи- сей северного фольклора. Благодаря этому дневник становится не только интимным, но и общественным явлением. Подобные черты в целом отличали документальную литературу ХХ в., у авторов «присутствует некий отстраненный взгляд хроникера, уме- ющего подняться над индивидуальным и частным в своей судьбе и запе- чатлеть время во всей его сложности и многообразии» [14, c. 41]. Дневник С.Н. Дурылина не является в данном случае исключением: своей попыткой написать записки о севере «для многих» уже обусловливается объективное начало, желание увидеть север не только собственными глазами, создавая текст «для себя», но и создать некое правдивое «свидетельство» для осталь- ных, возможно, не бывавших на севере. Хотя данный вопрос можно считать дискуссионным, так как, например, давая определение дневниковому жан- Текстология. Источниковедение. Публикации / Е.А. Коршунова 393 ру, А. Зализняк считает, что «дневник — это текст, который пишется не для публикации (я имею в виду “настоящий” дневник, а не дневник как жанр художественной литературы); опубликованный дневник — уже нарушает границы жанра» [11]. Очень важно для понимания содержания дневникового жанра в дан- ном случае то, что это первый дневник С.Н. Дурылина, созданный на основе подневных записей в июле — августе 1917 г., дневник так называемого пери- ода инициации, что обусловило еще одну важную его функцию — «духов- ного хронографа». Сквозь текст путевых заметок с описанием ландшафта, мест, спутников и друзей автора мы можем отчасти проследить сложный вектор духовного поиска, поиска ответов на вопросы, которые станут для С.Н. Дурылина главными: есть ли Бог и бессмертие? Каков сокровенный лик России и русский характер? Это дневник становления личности. Образная система Водлозерского дневника также призвана дать ответы на эти внутренние вопросы. Недаром в ней резче разведены и обозначены контрасты: космос и хаос, сакральное и профанное в таком порядке и соот- ношении, которое раскрывает особенности русского менталитета, русской народности и русского национального характера. Из всего увиденного на севере юный С.Н. Дурылин отбирает своим сознанием именно эти факты, которые дают ответы на поставленные бытийные вопросы. Этим текст Вод- лозерского документа отличается от традиционного путевого дневника (на- пример, Н.П. Погодина), в котором доминирует взгляд хроникера. Кроме путевых записей, автор отвлекается на размышления о литературе, заносит выписки из записанных книг и публикует впечатления своих спутников. Например, одной из главных для наблюдения и занесения в свой дневник сведений является довольно интересная особенность: вера севе- рян в Бога, в Абсолют и почти постоянное прибегание к услугам колдунов и прорицателей. Е.А. Агеева, впервые обратившая внимание на этот днев- ник, приводит в своей статье [1] текст записки иерея Александра Громцова, адресованной С.Н. Дурылину с пожеланиями посещения тех мест на севере, в частности в Олонецкой губернии, которые Громцов безусловно считает «гениями» места. Советует посетить Водлозерье — древнейший культур- ный район русского севера, заселенный человеком 8–9 тыс. лет назад, в ко- тором находятся археологические памятники времен мезолита и неолита. Сейчас это территория Республики Карелия и Архангельской области, на Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 394 которой создан в 1991 г. уникальный Водлозерский национальный парк. Приведем текст записки: Водлозеро отстоит от Пудожа в 57 верст. Дорога тянется по направ- лению к северу глухим лесом. В 16-ти верстах от Пудожа находится земская почтовая станция Сумозеро. Отсюда до Водлозера 41 верста. На половине пути устроена земская станционная квартира, где дают непродолжительный отдых лошадям, чтобы потом следовать на Водлозера. Станцией в дер. Куго- наволоке оканчивается тракт. Придется садиться в лодки и ехать до дер. Кан- занаволок, где находится волостное правление. Водлозеро — весьма древнее поселение новгородцев. Чрез него новгородцы вели торговлю с Белым мо- рем. Все остальные поселения, как то: Старая Пудога, Тапа, Кулгала — были приписываемы к Водлозерскому стану. В 12 веке новгородский князь, кажет- ся Георгий Всеволодович, идет на Заволочье походом против Чуди чрез Вод- лозерский стан. Одна из деревень Пречистенского прихода, а именно «Вама» есть имение Марфы Посадницы. Старинные мосты на Волотове, по мнению многих, — это место перетягивания судов новгородцев. Деревня Пречистен- ского прихода Рагнозеро известна со времен Василия Темного; Былина о богатыре Рахке Рагнозерском. На Водлозере многие деревни, заливы, остро- ва имеют чудские названия: Куга-Наволок, Канза-Наволок, Пельг-остров, Кива-Салма, Коско-Салма. На пути из Куганаволока к Канзанаволоку есть остров Кинг-остров, на нем, по преданию, происходила битва новгородцев с чудью, здесь находили обломки оружия. После поражения чудь удалилась в северную часть озера, где центром был Илам-остров недалеко от дер. Гост- наволока. Почти на середине озера стоит Ильинский погост. На погосте одна церковь с двумя приделами. Помнится, есть древняя икона муч. Христофора с собачьей головой (предание в свое время напишу). Есть и другие иконы. Возвращаясь обратно, необходимо посетить южный погост — Пречистен- ский. Для полного впечатления небезынтересно проехать посередине озера. Очень интересное местечко — Пачес-гора. По преданию, здесь хотели устро- ить погост и церкви, но какая-то неведомая сила относила плоты с лесом к острову, где ныне Пречистенский погост. Это сочли за особое предзнамено- вание и решились устроить погост и церкви, где он и сейчас стоит. На Пре- чистенском погосте, окруженном с северной стороны древним еловым лесом, построены две церкви. Одна древняя, уже очень ветхая, предназначенная к Текстология. Источниковедение. Публикации / Е.А. Коршунова 395 разборке ввиду невозможности ремонта. В ней много старинных икон. В ал- таре 12-ти апостолов, Софии премудрости Божией, Соловецких чудотворцев, Страшного суда и надпись в паперти, писаная вязью. По мнению нескольких путешественников, этот погост был складочным местом товаров у новгород- цев, торговавших чрез Волотово с Белым морем. Небезынтересно посетить так называемый Белый остров, находящийся на Матка-Лахте, с древней ча- совней и неизвестной при ней одинокой могилой. Глубокой непроницаемой тайной веет от этой могилы и часовни. Говорят, это был раскольничий скит. По моему мнению, самое замечательное место по своей давности в Водло- зере — это часовня на Белом острове. И Илам-остров. Я на нем, Иламе, был уже давно — может быть, многое уже там развалилось. Во всяком случае, на него нужно бы обратить внимание. На этом острове когда-то кипела жизнь4. Как видим, в записке священника обозначаются исторически зна- чимые места (Илам), поселения Водлозерья и места сакральные, церкви Ильинского и Пречистенского погоста, часовня на Белом острове, будто бы содержащие некое особое, мифологическое знание об этих землях. С.Н. Ду- рылин совету последовал и в дневнике отобразил историю посещения этих мест, но в записях сразу же отмечал и иное, а именно пристальный интерес северного человека к силе нечистой, воплощенной в образах колдунов. Ко- нечно, священник не мог рекомендовать обратить внимание на данную осо- бенность, однако именно такой отбор фактов требует отдельной рефлексии интерпретатора. Исследователи, например упоминавшаяся Е.А. Агеева, этот факт отмечали, однако подробно не пытались объяснить (видимо, ста- вя перед собой другие исследовательские задачи). Обычно ученые, затраги- вавшие северную тему, указывали на то, что север воспринимался С.Н. Ду- рылиным как место переживания встречи с Абсолютом (В.Н. Торопова) или как пространство, где открываются пути в Незримый Град (А.И. Рез- ниченко). Да, действительно, С.Н. Дурылин, говоря о севере, отмечал, что «здесь ангел пролетел над водами»5. Поэтому в дневнике одной из главных тем является тема обретения человеком религиозной веры, в частности, 4 Записка священника Громцова о древностях в Пудожском уезде (Национальный архив Республики Карелия (НА РК). Ф. 29. Оп. 9. Д. 17. Л. 10–11 об. 5 Буткевич Т.А. «Воспоминания о Сергее Николаевиче Дурылине». Очерк (МА МДМД. Фонд С.Н. Дурылина. КП 611/28. Л. 62). Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 396 православия. Однако Бог и встреча с Абсолютом происходят почти всегда посредством описания победы над нечистью, воплощенной в демонических образах колдунов, водяных, домовых и т. д. Поэтому эпическая тема описа- ния северной земли в дневнике тесно связана с темой лирической, представ- ляющей путь поиска веры, опыт самостояния человеческой души на пути к Абсолюту. Такое своеобразие тематики обусловило и специфику хронотопа дневника: локальный хронотоп, описывающий факты, местность сопряга- ется с психологическим. Поэтому его можно считать дуальным или смешан- ным. Первые записи С.Н. Дурылина отнюдь не о церквях и святых угод- никах Савватии и Зосиме Соловецких, но о водяном Выгострова, «который любит табак»6 и «яиц любитель»7, т. е. о вполне человеческом облике демо- нического существа, которое «принимает и вид окуня»8. Для достоверности автор указывает, что эту историю поведал ему сам о. Александр Громцов. В первой же записи от 13 июля 1917 г. путешественник упоминает о колдуне Корнилии, который живет в маленькой деревушке Выгострова. При описа- нии Корнилия автор не только упоминает, каким почетом все еще пользует- ся колдун у народа (он непременный участник свадеб, дает «отпуск» скоти- не перед весенним выпасом, по заговорам Корнилия ищут заблудившихся в лесах), но и обращает особое внимание на общение Корнилия с трансцен- дентным: «Он не скрывает, что знается с темной силой. Ночью выходит в поле. С ним говорит. — И стоит в поле, и говорит, и разговаривает»9. Другой колдун, Павел, в отличие от Корнилия, разговорчивый и даже верующий, ходит в церковь, более того, автор указывает на то, что колдун учит загово- рам и обращению к нечистой силе о. дьякона. Этот факт особо заинтересо- вал С.Н. Дурылина — в дневнике есть запись о том, что он попросил книгу заговоров у о. дьякона, завет которого запомнился юноше: «Верить в нечи- стого надо, а думать про него часто — не нужно: вред от этого»10. Эти факты определяют круг раздумий молодого С.Н. Дурылина: во что верить, в чем онтологические корни веры и колдовства, как Бог побеждает дьявола. Эти образы северного фольклора вполне традиционны для литературы о севе- 6 РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 293. Л. 2. 7 Там же. 8 Там же. 9 Там же. Л. 4. 10 Там же. Л. 6. Текстология. Источниковедение. Публикации / Е.А. Коршунова 397 ре, однако у писателя они имеют другую функцию. Его наиболее волновала мысль о причинах соединения, сплетения в одном и том же человеке этих двух вер — в сакральное и в дьявольское. Эти мучительные размышления он отразил в очень емком по содержанию высказывании: О как реально здесь это русское «Бог спас», да Бог, только Бог, но че- ловеку нечего принижать себя, до очевидности нечего. Человек здесь между тем и этим, между Богом и врагом, и льнет к тому или другому, а бывает и к обоим. Поп и колдун надобен, поп больше, гораздо больше. Колдун помень- ше, но тоже надобен, — и какие здесь попы! Всей бы России таких: он и па- харь, он и косец, он и ловец, он и гребец, он «свой» — свой не только мужику, он и скотинке свой, и озеру свой, ярко цветной северной пожне свой, а уж храму столетнему деревенскому, кондовому, с древними иконами, со скри- пучей тяжелой дверью, с Николой Можайским, всяческим заступником — он из своих-то свой. Ему крестить, попахать — не легче, чем пожню скосить11. В этом размышлении и своеобразный юношеский символ веры, и глубокие по смыслу заключения об особенностях русского характера, жаж- де Бога и стремлении к нему и обольщении демоническим, низменным. Об этом ранее свидетельствовал и Ф.М. Достоевский, говоря о борьбе двух идеалов, идеала Мадонны и идеала cодомского в душе русского человека: Красота — это страшная и ужасная вещь! Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает, что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой [19, c. 100]. 11 Там же. Л. 17–17 об. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 398 Извечная разорванность русского сознания между тьмой и светом, космосом и хаосом стала той экзистенциальной внутренней темой, которая раскрыта на страницах дневника. Возможно, именно во время этой север- ной поездки С.Н. Дурылин убеждается в «реальности» этого нечистого, о котором и говорил о. дьякон так как многочисленные рассказы в дневнике о старушках и обитателях Водлозерья, заблудившихся в лесу, описываются как факты действия злой силы, которая персонализируется: леший, лесовик, хозяин и т. д. Принцип контраста, контрастного описания то элементов са- крального космоса, то профанного начала — композиционная ось дневника, которая отображает русскую картину мира или национальный образ мира. Бог и дьявол не просто контрастно разведены в тексте дневника, С.Н. Дуры- лина интересует наиболее всего ситуации одоления демонской силы силой Божьей, воплощенной в помощи святых угодников, молитв. Автора интере- суют не столько проблемы нравственной испорченности человека, сколько именно вопросы веры в реальность потустороннего мира, способы обще- ния с этим миром. В части под названием «Ильинский погост» (этот погост автор посетил по совету о. Александра Громцова) он записывает его устные рассказы об одолении демонской силы: дом Громцовых по свидетельству о. Александра по ночам посещали демоны в виде призраков, умерших род- ственников, например о. Ивана. От видений-явлений удалось избавиться только в 1903 г. с помощью св. Серафима Саровского, который также пер- сонифицирован: «…старичок маленький, горбатенький, с котомкой, весь белый, на посох опирается <…> и проговорил: “Оставь их! Не ваш тут дом! Что вам тут делать?”»12. В сниженном, несколько комическом варианте та же коллизия имеется в виду, когда автор рассказывает о тяжбе и ссоре Пре- чистенского водяного и Ильинского, которых рассудила Божья Матерь: одного отправила в дальние леса, «за царя», а второго на Лимозеро, «где он и сгинул». Образы северного фольклора, существующие как персонажи, таким образом, также персонифицированы. Эпический, горизонтальный сюжет начинает пронизывать духовная вертикаль, образующая свой ми- стический образный ряд, принадлежащий как реальности, так и духовному миру, миру веры, которую пытается обрести писатель. Время также течет не только линейно, ведь «гости» из вечности нарушают его привычное тече- 12 Там же. Л. 14. Текстология. Источниковедение. Публикации / Е.А. Коршунова 399 ние. «Застывшее время» как метафорически реализованная вечность выра- жает, на наш взгляд, и особое ощущение сакральности северной земли, где писателю открылся сокровенный лик России. Здесь композиционно не только колдуны противопоставлены свя- щенникам, но и элементы ландшафта, птицы, звери также отнесены к тем или иным полюсам, представлены автором в определенном символико-ми- фопоэтическом ключе, поэтому их вполне можно считать этнопоэтически- ми образами или элементами. Поэтому слово писателя нагружено не столь- ко эмоционально, сколько аналитически и, как увидим, художественно. К художественным удачам относится и «запечатление» лебедя. Описанию лебедя повествователь посвящает в дневнике специаль- ную заметку. Лебедя С.Н. Дурылин относит почти к священным птицам, ведь «убить лебедя — грех», лебедь как трубач своими кликами «бравший самые нежные и чистые звуки, чистые, как утро, к которому они относи- лись, но они были и мужественны, и беззадержно вольны вместе с тем: ни- кто, никто так не славит бога — так чисто, вольно, и благородно-мужествен- но»13. Вспоминает С.Н. Дурылин и А.С. Пушкина, которому являлась муза «при кликах лебединых». Лебедь образно символизирует духовную жажду русского человека, самые высокие его устремления, истинное творчество. Поэтому автор объективирует субъективные и личные оценки, приводя народную, а значит, и национальную точку зрения: «“Белая лебедушка”, поступь лебединая, шея лебединая — это лучшие доказательства величай- шей эстетической зрелости русского народа»14. Приведенные фрагменты свидетельствуют о том, что автор оперирует не только аналитически нагру- женным, но и эстетически значимым словом. Это наиболее наглядно в той части дневника, которая посвящена описанию поездки на Белый остров. Об острове, как мы уже упоминали, рассказал С.Н. Дурылину о. Александр Громцов, назвав его одним из самых замечательных мест Водлозерья. Вы- деляет его и С.Н. Дурылин. Здесь хроникер, участник событий уступает место художнику и писате- лю. Ведь все описанное С.Н. Дурылиным на острове (природа, таинственная загадочная древняя часовня и неизвестная могила), конечно же, соответству- ет виденному, но сразу же превращается и в художественное повествование, 13 Там же. Л. 17. 14 Там же. Л. 18. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 400 эстетически значимый текст. Такой текст, по мнению Ю.М. Лотмана, должен быть «семантически организован и содержать сигналы, обращающие внима- ние на такую организацию» [13, c. 203]. Эстетический код составляет хроно- топ, символика названия острова, символика цвета. Хронотоп здесь подчеркнуто сакрализован, увиденное описывается одновременно взглядом путешественника и богомольца, ощущающего кос- мос пространства гораздо более, чем в других частях дневника, на что сразу же обращаешь внимание. Это и запись очевидца, и впечатление души, в ко- тором слышна авторская интенциональность. Причем С.Н. Дурылин сразу же пробует объективировать описанное: Да, твердо, решительно, крепко оберегается народом неприкосно- венность острова и всего, что есть на нем, от ягодки <…> до часовни и ели. Остров для народа святой, неприступный, неприкосновенный, заповедный. Эта поразительная твердость всеобщего здесь обожения, — даже у молодежи, у детей15. На святость и особое отношение к нему северян указывает и назва- ние — Белый, или Воскресенский. Хотя центром притяжения на острове является часовня, в которую идет народ «свечку поставить», хранителями острова и настоящими персонажами становятся ели — «цари острова». Остров — сплошной гребень лесов. До того стройны, до того высо- ки, тихи и остры, темны и молчаливы его ели, что кажутся они кипарисами, выросшими на острове среди глубокого, нерушимого, ничем не обременен- ного покоя. <…> в каком-то предуказанном высоком согласии растут его ели. Как он высок, тих и недоступен! <….> на десятки верст нет другого, похожего клочка берега. Белый остров узнаешь сразу и никогда не спутаешь ни с чем другим. Что-то прекрасное, но и строгое, и неприступное есть в нем, как буд- то какой-то чертой отгорожен он ото всего другого16. Эта черта и есть ощущение особой святости острова, это и есть его «душа». Поэтому, как замечает маленькая спутница автора, Тася, «елочки 15 РГАЛИ. Ф. 2980. Оп. 1. Ед. хр. 293. Л. 74. 16 Там же. Л. 78. Текстология. Источниковедение. Публикации / Е.А. Коршунова 401 будто все с крестиками наверху»17. И она, конечно, по мысли автора, «пра- ва», так видят и ощущают космос духовного пространства острова и герои. Ведь они подготовлены уже к такому восприятию рассказами местных жи- телей о святости острова: это и предания о невидимых угодниках, которые каждое воскресение по водам ходят к заутрене на Пречистенский погост, и рассказы стариков и старух о том, что даже взять деревце с Белого острова большой грех. Рассказанное северянами совпадает с увиденным автором и его спутницей Тасей. Особое внимание путников привлекает часовня, построенная не- сколько веков назад то ли уединенными отшельниками, то ли монахами, оставшимися без монастыря, — неизвестно. С.Н. Дурылин подробно опи- сывает убранство часовни, кресты, иконы, архитектуру. Но более всего выделяет ее значение для современных жителей острова. Особая любовь северян к часовне символизирует для автора никогда не умирающую тягу русского человека к праведной жизни. Ведь часовня — народная святыня, посещая которую можно «соучаствовать в праведной жизни». Таким об- разом, картины, изображающие Белый остров, оказываются наделенными символическим потенциалом, образ часовни становится способным к «са- модвижению», оказываясь символом сакрального топоса северной земли, ассоциирующегося с жаждой праведности, стремления к ней русского че- ловека. С.Н. Дурылин, используя возможности жанровой формы дневни- ка, пишет об этом прямо, выражая свою мировоззренческую позицию. Как указывают исследователи, жанр дневника позволяет это: «У нового жанра то преимущество, что ему дано добывать глубинные пласты, залежи психо- логии, правды народной жизни открытым способом» [14, c. 61]. Этим путем проходит сам автор, Водлозерский дневник становится и «духовным хроно- графом», а не только записями для Археологического института. Наверное, именно это, способность жить на севере естественной жиз- нью, тихой, уединенной, в мире с природой и окружающими, дало возмож- ность и автору, как он сам указывал, увидеть «красоту русской народности» и сокровенный лик Руси. Это ощущение и чувствование дал только север, поэтому северные путешествия так важны для изучения и рассмотрения этапов формирования мировоззрения писателя и осмысления особенно- 17 Там же. Studia Litterarum /2021 том 6, № 2 402 стей его творческой манеры, стиля и метода, которым становится «реализм в высшем смысле». Дурылин-мифомыслитель периода создания очерка «За полуночным солнцем» (1911–1912) становится в дневнике духовным реа- листом. Поэтому дневник не укладывается в жанровое определение «путе- вой», его значение гораздо шире, это и дневник становления личности, и попытка создания автором-летописцем (по терминологии Е.М. Криволапо- вой) повествования об особенностях русского национального характера и русской картины мира.