Studia Litterarum

Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 180 Выстраивая или изменяя иерархию писателей, принадлежащих к опреде- ленной литературной традиции, исследователи сталкиваются с эфемер- ностью самого понятия «национальный литературный канон» [18; 26; 27; 36; 39]. Определение термина «канон», которое предлагает “Oxford English Dictionary”, не является бесспорным, хотя в нем учтены многие характе- ристики феномена: «Совокупность литературных произведений, которые традиционно считаются самыми важными, значимыми и достойными изу- чения; произведения преимущественно западной литературы, которые об- ладают высочайшим качеством и имеют непреходящую ценность; класси- ка» [33] (перевод здесь и далее наш. — В.К.). Несмотря на то, что «большой национальный канон» оказывается иерархически организованным, тексты и авторы здесь меняют свой статус, и эти изменения не всегда могут быть объяснены как внешними воздействиями, так и внутренними качествами текстов [2, с. 9]. Более того, постмодернистские литературные критики утверждают, что «канон кончился» [16], вопреки попыткам Гарольда Блу- ма выстроить новую иерархию ключевых фигур англоязычной литературы в монографии «Западный канон» [26]. С нашей точки зрения, представляет интерес ситуация изменения ли- тературного канона при встраивании в него текстов многоязычных писате- лей в британской традиции ХХ в. Многоязычное языковое сознание писа- теля предполагает поликультурную идентичность и необходимость выбора аксиологических приоритетов в языковом и социокультурном плане. Данная поликультурная ориентированность Джозефа Редьярда Киплинга и Джона Роберта Фаулза как авторов отражается в их художественных и публицисти- ческих текстах. Исследования, посвященные мультилингвальности текстов Мировая литература / В.Н. Карпухина 181 Киплинга и Фаулза, связаны прежде всего с осмыслением идей «британско- сти» и «английскости» в их творчестве [1; 4; 7; 8; 10; 11; 14; 22; 29; 37 и др.]. Один из лучших современных биографов Редьярда Киплинга, Чарльз Аллен, собирая материал для своей книги «Киплинг-сахиб: Индия и сотворение Редьярда Киплинга в 1865–1900 гг.», беседовал со многими представителями старшего поколения, которые раньше жили и работали в британской Индии. «Ни один из них не знал Редьярда Киплинга лично, но во многих случаях их родители принадлежали к поколению сахибов и мемсахиб, жизнь которых Киплинг запротоколировал в своих расска- зах и высмеивал в своих стихах. Многие, кстати, считали Киплинга неве- жей — вульгарным чужаком из “низов” общества1, который злоупотребил англо-индийскими традициями гостеприимства, написав об изнанке бри- танского владычества в Индии» [22, p. 4]. Один из первых переводчиков Киплинга на русский язык, Н.П. Азбе- лев, «отмечает и такую черту творчества Киплинга, как взаимодействие от- дельных наций и национальных культур в его произведениях. Эта проблема представлена в своеобразном тройном “преломлении” в его рассказах, ко- торые, с одной стороны, посвящены описанию быта, верований и характера туземцев, с другой — изображению жизни англичан в Индии и взаимоотно- шению между ними и туземцами; повествованию об англо-индийских сол- датах — с третьей» [14, с. 138]2. Однако исследователь-востоковед С.Л. Вельтман полагает иначе: «Киплинг, которого европейская пресса считает лучшим знатоком Ин- дии <…> всегда только одним боком задевает жизнь этой страны, сосредото- чивая свое внимание на быте проживающей там английской аристократии и офицерства. Как поэт, он мастерски преломляет экзотический романтизм; как романист, он совершенно не дал реальной картины своеобразной жиз- ни многомиллионной Индии с ее религиозными традициями, кастовым де- лением и т. п.» [3, с. 104]. Мультилингвальность Джона Фаулза была несколько иного рода. Его погружение во французский язык и французскую культуру имело од- 1 Один из наиболее авторитетных английских исследователей Киплинга, Джон Бэйли, также отмечает невоздержанность Киплинга в ситуациях, требующих политической кор- ректности: «отнюдь не являясь самым тактичным в мире человеком, когда речь идет о пере или о языке…» [23]. 2 См. также: [25]. Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 182 ной из ключевых причин то, что в своем эссе «Заметки о неоконченном ро- мане» он обозначил следующим образом: «Самые разные обстоятельства давно уже заставляют меня чувствовать себя в Англии изгоем» [44, с. 51]. Ориентированность французов на читательскую аудиторию, у которой «не должно быть границ», обретение французами уже к середине XVII в. «интернациональной аудитории», в то время как англосаксы только еще обретают национальную [44, с. 51], вызывает у Джона Фаулза ощущение «соприродности» с французской культурой и делает его мультиязычным и поликультурным писателем. Критическое отношение к своему уровню вла- дения французским языком показывает, однако, фаулзовское осмысление своего многоязычного языкового сознания на уровне прагматикона, выс- шего уровня организации языковой личности: «Я могу прочесть француз- ский текст и чувствовать, что понял его совершенно и полностью, во всех семантических и прагматических смыслах; но поскольку я не рожден фран- цузом или хотя бы двуязычным, некое окончательное понимание, то есть понимание конечное, навсегда для меня закрыто» [44, с. 80–81]. Если определять языковую личность вслед за Ю.Н. Карауловым как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание им речевых произведений (текстов)» [9, с. 35], то способность многоязычной языковой личности создавать мультилингвальные тексты будет ориентирована на поликультурную национальную идентичность дан- ной языковой личности. На лингвокогнитивном и мотивационном уровнях языковой личности [9, с. 37] в коммуникативной ситуации мультилингви- зма наблюдается взаимопроникновение смысловых ландшафтов разных языков и культур. С точки зрения социопсихологического подхода иден- тичность создается отчасти как собственное «Я» (self) и отчасти — в зави- симости от групповой принадлежности. В этом смысле «Я»-идентичность многолика, состоит из множественных идентичностей и находится в тесной связи с культурой [31, p. 111]. Национально-культурная идентичность Редьярда Киплинга как англо-индийского писателя маркируется в текстах его рассказов и сказок введением в повествование большого количества транскрибированных эк- зотизмов: «Имейте в виду, эта курильня опиума была пакка — солидное заведение, не то что какая-нибудь жаркая, душная чандухана» (рассказ «Ворота Ста Печалей») [42, с. 55]; «Соплеменники ненавидели ее за то, что Мировая литература / В.Н. Карпухина 183 она стала мемсахиб» (рассказ «Лиспет») [42, с. 65]. Данные экзотизмы свя- заны с обозначением деталей верований и быта и чаще всего представляют собой фрагменты свободного косвенного дискурса персонажей-индийцев, иронически поданные англоязычным нарратором. «Всезнающий» англого- ворящий повествователь в рассказах и сказках Киплинга принимает муль- тилингвальный ландшафт как данность, с помощью иронии повышая свой коммуникативный статус. В «Книге Джунглей» двуязычное англо-индийское коммуникативное пространство расширяется до «вавилонского смешения» языков: кроме эк- зотизмов и имен на хинди, в текстах появляются искаженно транскриби- рованные коммуникативные фрагменты на русском языке (рассказ «Белый Тюлень»), экзотизмы, связанные с верованиями и бытом эскимосов (рас- сказ «Квикверн»). Данные фрагменты маркируют разноязычное коммуни- кационное пространство колониального дискурса, однако, в отличие от рас- сказов и сказок Киплинга, мультилингвальность в его «Книге Джунглей» предельно условна. Многоязычный рассказчик становится «ненадежным рассказчиком», искажая фонетический облик русских слов, появляющих- ся в повествовании, или же произвольно изменяя значение культурных реалий языкового пространства инуитов. Так, в рассказе «Белый Тюлень» в первой «Книге Джунглей» локус происходящих событий обозначается как “at a place called Novastoshnah or North East Point, on the island of St. Paul” [47, p. 110]. В переводе текста на русский язык был выбран «восстановлен- ный» вариант русского наименования локуса действия — бухта Нововос- точная. Охотники на тюленей именуются в тексте Киплинга “Kerik Booterin, the chief of the seal-hunters on the island, and Patalamon, his son” [47, p. 121] (ср. комментарий редактора перевода: «Имена Алеутов правильнее было бы прочитать “Кирьяк” и “Пантелеймон”, но автор прочитал их так, как показалось правильным ему» [41, с. 416]). «Ненадежный рассказчик» про- фанирует сам принцип выстраивания многоязычного коммуникативного пространства «Книги Джунглей», намеренно или случайно демонстрируя низкий уровень лингвистической компетенции многоязычной языковой личности. Ироническая позиция «ненадежного рассказчика», не вполне компе- тентного с лингвистической и культурологической точки зрения, обуслов- лена его принадлежностью к колониальному дискурсу. Его статус — статус Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 184 англоговорящего, образованного персонажа, занимающего достаточно вы- сокую позицию в обществе, — дает ему неполиткорректную возможность показывать свое превосходство в ситуациях межкультурной коммуникации, маркируемых лексемами-экзотизмами и коммуникативными фрагментами зачастую искаженной неанглийской речи. Национально-культурная идентичность личности формируется в си- туациях осмысления универсалий «свое» — «чужое» (ср.: [13, с. 257]). Бри- танский литературный канон колониальной и постколониальной литерату- ры (тексты Р. Киплинга, C. Моэма, Дж. Конрада, Грэма Грина) в отношении коллективной национально-культурной идентичности (ср.: [12, с. 147]) формировался в оппозиции мировой «Большой Игры» (термин Киплинга из романа «Ким»), имперского противостояния Великобритании и России на международной арене. «Ким» стал единственным романом Киплинга, попавшим в совре- менный топ-100 книжной классики “The Guardian”, который выстраивает литературный критик Роберт МакКрам [32]. В статье, посвященной Ки- плингу как представителю английской литературы ХХ в. в «Британской энциклопедии», Джон Стюарт пишет: “‛Kim’ (1901), about an Irish orphan in India, is a classic” [40] (см. также: [22, p. 6]). Однако в статье «Британ- ской энциклопедии» «Английская литература. 20 век» Хью Алистер Дэй- вис противопоставляет национально-культурные приоритеты Т. Харди и Дж.Р. Киплинга, замечая, что Киплинг, «который сделал так много для того, чтобы люди почувствовали гордость за империю, начинает говорить в сво- их стихах и рассказах об имперском бремени и бедствиях, которые оно при- носит» [28]. Ценностная релятивность канонизируемых текстов Киплинга связана, с нашей точки зрения, с формированием аксиологических принци- пов британского имперского, или «колониального», литературного канона как способа осмысления коллективной национально-культурной идентич- ности (см. об этом также: [24; 29; 35]). Именно об этих весьма противоречивых аксиологических прин- ципах пишет Дж.Р. Фаулз в своих публицистических очерках, жестко противопоставляя Англию и Британию [44, с. 125–126]. В эссе «Быть англичанином, а не британцем» (1964) интерес представляет не столь- ко противопоставление аксиологических приоритетов «английскости» и «британскости», сколько идентификация писательского и гражданского Мировая литература / В.Н. Карпухина 185 «Я» (self) через коллективную национально-культурную идентичность («я воспринимаю»; «моя английскость»; «слово-лозунг, полезное нам»; «наш исторический долг»; «мы стали мощной державой»). Парадоксаль- но, что отталкивание от колониально-имперского канона национальной идентичности не мешает самоидентификации Фаулза как части коллек- тивного «Я», входящего в «мы». Поэтому представляется весьма спорным утверждение о том, что «безграничная любовь, которой пропитано каждое слово Фаулза о Зеленой Англии, сменяется столь же безграничной нена- вистью по отношению к военной, империалистической, ханжеской Крас- но-сине-белой Британии» [4, с. 69]. С одной стороны, на уровне публи- цистической риторики данное противопоставление выстраивается весьма четко как в очерках Фаулза, так и в его художественных текстах: «Все, на что я оказался способен, — это затаить глубочайшую неприязнь к своим, особенно к их самым империалистическим чертам, к предельно раздутому мифу о Великой Британии» [44, с. 112]; «Что же такое — Красно-бело-си- няя Британия? Это Британия Ганноверской династии и викторианского и эдвардианского веков, Британия империи, Деревянных стен и Тонкой Красной линии, гимна “Правь, Британия” и воинственных маршей Элга- ра <…> Британия Ньюболта, Киплинга и Руперта Брука, клубов, кодексов чести и конформизма <…> островного шовинизма внутри страны и высо- комерия за ее пределами» [44, с. 129]; «Джо тронул меня за плечо, будто подтверждая нашу тайную солидарность… — Слыхал про бремя белого человека? Белые навалят, а нам таскать» [43, с. 470]. С другой стороны, и в данном случае негативная оценка игровым образом уравновешивается ситуацией самоидентификации с коллективным «мы» британцев («зата- ить глубочайшую неприязнь к своим») и сочувственным цитированием «неполиткорректного» Киплинга. «Воспринимая социальные объекты, человек вольно или невольно помещает их в оценочный контекст» [6, с. 117]. Фигура Редьярда Киплинга становится прецедентным феноменом в ситуации изменения литературного канона британцев в середине ХХ в. В контексте становления нового, постко- лониального дискурса британской литературы само имя Киплинга и преце- дентные цитаты из его «неполиткорректных» текстов являются идентифи- кационным маркером старой, колониальной мультилингвальной Британии (см.: [4, с. 68]). Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 186 Художественная литература зачастую раскрывает те характеристи- ки национально-культурной идентичности, которые выступают в качестве пресуппозитивных при формировании и разрушении литературного канона той или иной страны. На уровне лингвопрагматикона языковой личности черты национального английского характера проявляются как в публици- стических, так и в художественных текстах Джона Фаулза. И этот лингво- прагматикон принципиально многоязычен и поликультурен. Многоязычный языковой ландшафт [5, с. 111] художественных тек- стов Джона Фаулза не раз становился объектом интереса исследователей (см., например: [7; 11; 15; 17]). В поле внимания исследователей концепции национального характера в творчестве Джона Фаулза оказывались романы «Дэниел Мартин», «Женщина французского лейтенанта», «Червь». С нашей точки зрения, не менее важны для национально-культур- ной идентификации персонажей и автора роман Фаулза «Волхв» и мотивно связанные с ним повести «Башня из черного дерева» и «Элидюк». В них концепт «английскость / британскость» помещается в общеевропейский (и шире — в мировой) контекст культуры для сознательного постмодерни- стского изменения границ канона в литературе (см., например: [37; 38]). Мультилингвальный языковой ландшафт «Башни из черного дерева» формируется с помощью эпиграфа к тексту повести на старофранцузском языке. Фрагмент из книги Кретьена де Труа «Ивэйн» задает имагологическую перспективу «Башни» и ее культурную полиглоссию. Коммуникативные фрагменты на французском языке, которые возникают в тексте повести по мере освоения Дэвидом Уильямсом нового для него локуса Котминэ, представляют собой знаки быта и культуры Бретани: «Наконец он свернул на совсем узенькую лесную дорогу, заброшенную voie communale, и, проехав около мили, обнаружил обещанный указа- тель: “Manoir de Coëtminais. Chemin privé”» [45, с. 8]. Прежде чем на- чать коммуникацию с обитателями Котминэ, Дэвид вступает в опосредо- ванную коммуникацию с самим пространством Бретани и сразу же терпит первое поражение: его лингвокультурологическая компетенция оказыва- ется недостаточной для понимания знаков иной культуры. «Может быть, оттого, что Дэвид не очень-то владел французским и почти не знал Фран- ции за пределами Парижа, слово “manoir” он воспринимал прежде всего зрительно, потому и переводил на английский язык как “manor-house” — Мировая литература / В.Н. Карпухина 187 “замок”» [45, с. 10]. Дэвид Уильямс является автопсихологическим героем для Фаулза: имея четко выраженное прагматическое стремление к погру- жению в иную культуру, он не может это сделать из-за отсутствия необхо- димого языкового и тезаурусного «багажа». Восприятие речи антагониста Дэвида, старого художника-бунтаря Генри Бресли дается сквозь призму интерпретации Дэвида: «Впервые ста- рик заговорил по-французски, странно изменившимся голосом, совершенно свободно и, на взгляд Дэвида, без малейшего акцента, как истый француз» [45, с. 50]. Показательно, однако, что речь Бресли на французском в тексте не дана: коммуникативные компетенции Дэвида не позволяют ему понять диалог целиком («Он разобрал, что обсуждается обеденное меню»). Ему доступны только стереотипные коммуникативные фрагменты: “— Je peux server, mademoiselle? — Oui, Mathilde. Je viens vous aider” [45, с. 51]. В этом смысле интересна прагматическая стратегия Фаулза по «при- равниванию» внешнего адресата текста, читателя, к Дэвиду Уильямсу: объ- емные коммуникативные фрагменты текста на французском языке даются в форме условного «экфрасиса», как письмо Татьяны Лариной в «Евгении Онегине» Пушкина. При этом Дэвид Уильямс имеет достаточно высокий тезаурусный уровень знаний в области мировой культуры, в разговоре с Бресли вспоминает и использует термины фресковой техники письма на итальянском языке (“arriccio”, “intonaco”, “sinopie”), говорит по-немецки (“— Заумь всякую пишете, как я слышал. — Als ich kann, — пробормотал Дэвид”). Попытка использовать коммуникативные фрагменты иных языков является для Дэвида защитной реакцией на речевую агрессию Генри Брес- ли. Более того, при разговоре за ужином Диане приходится «переводить» реплики Уильямса и Бресли, поскольку они не понимают друг друга, даже говоря по-английски [45, с. 70]. Трагикомический эффект «перевода» скан- дально-нецензурных реплик Бресли с английского на английский в процес- се беседы показывает, с одной стороны, коммуникативную неудачу Дэвида Уильямса в Котминэ, а с другой стороны, подтверждает правомерность его выводов о национально-культурной идентичности старого художника-бун- таря: «…Это неминуемо должно было с самого начала привести к изгнанию из Англии; но во Франции он, разумеется, не мог не воспользоваться тем, что он — англичанин. …Лукавый старый изгой, укрывшийся за ярко расцве- ченной ширмой возмутительной манеры вести себя, за маской космополи- Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 188 тизма, на поверку оказывался столь же глубоко и неотъемлемо английским явлением, как Робин Гуд» [45, с. 131–132]. В данном случае наблюдается изменение определенных черт канона в английском литературном тексте: носителем «английскости» становится изгой, эмигрант, живущий во Франции и принципиально принимающий ценности лишь французской, а не английской культуры. Однако именно он, Генри Бресли, оказывается обладателем двух основных идентификацион- ных признаков настоящей, любимой Фаулзом «Зеленой Англии». Во-пер- вых, Бресли выбирает в качестве своего локуса обитания «зеленый остров» Котминэ: «Дом — manoir, — стоявший в полном одиночестве, словно остров посреди океана огромных дубов и буков» [45, с. 10]. Ср. выделе- ние этих идентификационных признаков Фаулзом в эссе «Быть англича- нином, а не британцем»: «Мне думается, у Зеленой Англии есть две глав- ных составляющих, и обе они объясняют наше маниакальное стремление к справедливости. Одна из них <…> это тот факт, что Англия по существу своему — остров» [44, с. 130]. Во-вторых, вечный бунт Бресли делает его воплощением другой важнейшей составляющей Зеленой Англии — при- митивной, но могущественной архетипической концепции Справедливого Разбойника. «…Робингудизм по сути своей есть критическая оппозиция, не удовлетворяющаяся бездействием. <…> Сущность Гуда в том, что он бунту- ет, а не властвует» [44, с. 131–132]. Представляется неслучайным и принци- пиальное двуязычие самого Фаулза в рассуждении об основных идентифи- кационных параметрах национального характера англичан: «В идеальном виде робингудский “уход в леса” предпринимается для того, чтобы собрать силы и восстановить справедливость — pour mieux sauter» [44, с. 133]. Таким образом, Генри Бресли, в отличие от Дэвида Уильямса, автопсихо- логического фаулзовского персонажа «Башни из черного дерева», оказыва- ется весьма специфическим образцом «английскости», или «каноническим англичанином». Возможно, именно это в свое время стало одной из причин критики фаулзовских текстов как не соответствующих общепринятому литератур- ному канону «английскости» середины ХХ в. Даже при сокрушительной идеологической критике текстов Редьярда Киплинга они все же постепенно возвращаются в область «канонической», классической английской лите- ратуры (ср. содержательные статьи о нем и его текстах в представительной Мировая литература / В.Н. Карпухина 189 «Британской энциклопедии» [40], современные исследования истори- ко-культурного контекста его творчества [22; 23; 24; 29]). Фаулз до сих пор достаточно редко попадает в литературные энциклопедии как классический автор (см.: [19; 21]). При выборе лучших книг англоязычной классики ли- тературными обозревателями британской газеты “The Guardian” ни один из романов Фаулза не попал в топ-100 ни в 2003 г., ни в 2015 г. [32]. Литера- турный критик Роберт МакКрам рассуждает о книгах и авторах, не вошед- ших в топ-список лучших романов ХХ в.: “There were some other deliberate omissions: …John Fowles (The French Lieutenant’s Woman), whose work has not worn well…” («Были и еще сознательно сделанные упущения: …Джон Фаулз («Женщина французского лейтенанта»), произведение, уже достаточно устаревшее…) [32]. В программной статье, посвященной английской лите- ратуре второй половины ХХ в. в «Британской энциклопедии», Питер Кемп в качестве главных англоязычных писателей-постмодернистов называет Джулиана Барнса и Кадзуо Исигуро, большое внимание уделяет «эклектич- ным» и намеренно мультикультурным текстам Салмана Рушди, относя их к постколониальному варианту британского литературного дискурса [30]. Джон Фаулз, один из наиболее ярких представителей британского пост- модернизма, даже не упомянут, хотя в «Британской энциклопедии» все же есть отдельная статья, посвященная его творчеству [34]. С нашей точки зрения, ситуация деканонизации текстов Джо- на Фаулза как британского писателя в данном случае представлена весьма красноречиво: мультикультурный писатель-полилингв оказывается «авто- ром одного романа», «Женщина французского лейтенанта», выполненного с нарушением правил британского литературного канона. Об этом свиде- тельствует краткое упоминание о Дж. Фаулзе в «Истории английской ли- тературы» Майкла Александера как о неудавшемся наследнике традиции Т. Харди [21, p. 246, 252]. Одним из наиболее сложных и многоуровневых текстов Фаулза с точки зрения мультилингвального ландшафта является его роман “The Magus” («Волхв» в пер. Б. Кузьминского). Полиглоссия романа, в котором намеренно сталкиваются коммуникативные фрагменты на английском, французском, немецком, греческом, латинском и других языках, как и в по- вести «Башня из черного дерева», связана с определением аксиологических приоритетов персонажей в поликультурном пространстве. Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 190 Космополитичный полиглот Морис Кончис маркирует географиче- ское и идеологическое пространство своих реальных или вымышленных историй с помощью коммуникативных фрагментов на разных языках, при- чем французские маркеры пространства аксиологически наиболее значи- мы: “la salle d’attente” символически маркирует его владения, Бурани; вещи «Лилии» имеют французскую маркировку, и т. п. Неполиткорректность и национализм Кончиса показывают его приоритеты в ситуации изменения литературного канона: «Я не сужу о народе по его гениям. Я сужу о нем по национальным особенностям. Древние греки умели над собой смеяться. Римляне — нет. По той же причине Франция — культурная страна, а Испа- ния — некультурная. Поэтому я прощаю евреям и англосаксам их бесчис- ленные недостатки. И поэтому, если б верил в бога, благодарил бы его за то, что во мне нет немецкой крови» [43, c. 87]. Выбор Кончисом греческой, французской и английской культур в качестве аксиологически приемлемых и вызывающих симпатию полностью совпадает с выбором самого Фаул- за (ср. его эссе «Франция современного писателя», «Быть англичанином, а не британцем», «Греция» [44]). Как позже в повести «Башня из черного дерева», образцом «английскости» становится эмигрант, изгой и космопо- лит, разрушающий канон национально-культурной идентичности. Именно Кончису принадлежит фраза, которая отсылает к одной из основополага- ющих характеристик Зеленой Англии в концепции Фаулза и Джона Донна: «Любой из нас — остров. <…> Между островами ходят суда, летают само- леты, протянуты провода телефонов, мы переговариваемся по радио — все что хотите. Но остаемся островами» [43, c. 152]. Ср. рассуждения Фаулза об «островной природе» Англии, создавшей «отроду укоренившийся обычай уходить, отходить в сторону — основной механизм нашей ментальности» [44, с. 130]. Возможно, даже при выборе фамилии персонажа Фаулз обы- грывает данные смыслы «отстраненности», выключенности его из процес- сов социализации: английская лексема “conchy” (разговорное сокращение от “conscientious objector”) обозначает человека, отказавшегося от военной службы по политическим или религиозно-этическим убеждениям. Изменение канона «английскости» в романе происходит и за счет представления образа Николаса Эрфе, типичного англичанина, сквозь при- зму языковых и культурных привычек его подруги, австралийки Алисон Келли: «— Ни разу не был знаком с девушкой из Австралии. — Англик ты Мировая литература / В.Н. Карпухина 191 мой» [43, c. 29]. Переводческий окказионализм Бориса Кузьминского «ан- глик» передает в русскоязычном тексте «Волхва» неполиткорректное про- звище британцев, данное им австралийцами, — “Рооr Pom” [46, p. 30], от “pomegranate” («гранат») — бледный веснушчатый человек. Намеренное использование Фаулзом ситуации «внутрианглийской» национальной не- политкорректности (столкновение австралийского и британского ментали- тетов) указывает на деструктивное отношение постмодерниста Фаулза3 к канону национальной идентичности британцев. Далее в истории английской литературы XX–XXI вв. этот канон бу- дет видоизменяться в версии «постколониального дискурса», в котором, по мнению Питера Кемпа, станет проявляться так называемое «живитель- ное воздействие перекрестного оплодотворения культур» (“the vitalizing effects of cultural cross-fertilization”) [30] (см. также: [20]). База для измене- ния канона национальной идентичности британцев была заложена в тек- стах «последнего поэта Британской Империи» Дж.Р. Киплинга и одного из первых британских писателей-постмодернистов Дж.Р. Фаулза. Представ- ляется достаточно серьезным упущением, что на сегодняшний день в про- граммных статьях представительных британских изданий (“The Guardian”, Encyclopedia “Britannica”), посвященных англоязычной литературе ХХ в., отсутствуют основные тексты Киплинга и Фаулза (упоминается только глу- боко политизированный и слабый с точки зрения стилистики роман Ки- плинга «Ким»). С нашей точки зрения, подобная ситуация связана с тем, что тексты Киплинга и Фаулза принципиально не вписываются в сегодняш- ний политкорректный литературный канон, с одной стороны. С другой сто- роны, данные тексты ориентированы на изменение британского литератур- ного канона, и для англоязычных литературных критиков, как показывает исследование, это является одной из серьезных причин для исключения имени Джона Фаулза из списка классиков британской литературной тради- ции ХХ столетия. 3 См. замечание о характере постмодернистских стратегий Фаулза в: [21, p. 252].