Studia Litterarum

Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 366 Среди сочинений И.В. Гёте по теории искусства обращает на себя внимание не переводившееся ранее на русский язык «Слово к молодым поэтам» („Ein Wort für junge Dichter“). Приведем его полностью: «Наш учитель тот, под чьим руководством мы непрестанно упражняемся в искусстве, кто, пока мы набираемся опыта, шаг за шагом разъясняет нам принципы, следуя которым, мы уверенно достигаем желаемой цели. В этом смысле я ни для кого не был учителем. Но если сформули- ровать, кем я стал для немцев вообще, особенно для молодых писателей, я, пожалуй, осмелюсь назвать себя их освободителем (курсив Гёте. — Т.К.); ибо они осознали на моем примере, что равным образом, как в жизни, че- ловеку приходится заявлять о себе, художник в своем творении вынужден исходить из своих внутренних потенций, и как бы он этому ни противился, он всегда будет выражать только самое себя. Если он приступает к работе бодро и радостно, то, несомненно, являет ценность своей жизни, неповторимость или изысканность, а, быть мо- жет, изысканную неповторимость, дарованную ему природой. К слову сказать, мне не составляет труда заметить, на кого я воздействовал в этом смысле; в некотором роде отсюда проистекает истинная поэзия, и лишь так можно добиться оригинальности. К счастью, поэзия наша в смысле техническом так высока, достоинства ее содержания так очевидны, что нашим глазам предстают удивительно отрадные явления. Всё может оказаться еще лучше, и никто не знает, куда это приведет; ясно одно: каждому надлежит познавать себя, уметь судить себя, ибо тут не поможет никакой чужой внешний ориентир. Текстология. Источниковедение. Публикации / Т.В. Кудрявцева 367 Но скажем коротко, к чему все сводится. Молодому поэту надлежит высказываться лишь о том, что живет и развивается, неважно, в какой фор- ме; ему следует решительно избавляться от всего, что противно духу, от не- доброжелательности, от клеветы, от того, что несет в себе лишь отрицание: ибо при этом ничто не созидается. Я совершенно серьезно посоветовал бы своим молодым друзьям заняться самонаблюдением, поскольку, достигнув определенного навыка в ритмической организации текста, они тем более выиграют в содержании. А поэтическое содержание — это содержание собственной жизни; никто не может дать нам его, может быть, омрачит, но не умалит. Все, что есть тщеславие, иными словами самодовольство без основания, будет под- даваться шлифовке хуже, чем когда-либо. Заявить о собственной свободе — большая претензия; поскольку этим вы заявляете, что хотите властвовать над самим собой, а кто на это способен? Моим друзьям, молодым писателям, я скажу так: в сущности, сей- час вы не связаны никакой нормой и сами должны определить ее для себя; просто спрашивайте себя в каждом стихотворении, содержит ли оно пере- житое и способствовало ли это пережитое вашему развитию. Я не советую вам беспрерывно оплакивать возлюбленную, которую вы потеряли из-за разделяющего вас пространства, неверности, смерти. Этого никто не оценит, даже если вы потратите на то немало мастерства и таланта. Держитесь за быстротечную жизнь и проверяйте себя в ее проявле- ниях; ибо только в данную минуту выясняется, живы ли мы, а при последу- ющем рассмотрении — живы ли мы были» [10, с. 219–220] (пер. с нем. яз. мой. — Т.К.). Если верить комментаторам текста Гёте, точная дата написания это- го своеобразного завещания молодым литераторам-современникам, а ско- рее всего — потомкам, которое было опубликовано уже после смерти Гёте (Werke. Ausgabe letzter Hand. Stuttgart: Cotta, 1833), неизвестна (см.: [10, с. 988]). В своем обращении к молодым писателям немецкий классик остал- ся верен жизненному и поэтическому кредо: жить ради жизни, творить, не оглядываясь на установленные прежде нормы, но и не выходя за пределы разумного, а главное, целиком беря на себя ответственность за свой выбор. Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 368 Почти сто лет спустя, в сентябрьском номере немецкоязычной вер- сии московского журнала «Интернациональная литература» за 1936 г. (номер целиком посвящен памяти ушедшего из жизни 18 июня А.М. Горь- кого) содержится статья с символическим названием «Освободитель» („Der Befreier“). Ее автор, почитатель творчества Горького, неомарксист Георг (Д.) Лукач начинает свой очерк-некролог1 с оценки роли ушедшего из жизни для современной литературы, имея в виду прежде всего творчество писателей социалистической ориентации: «Товарищ Молотов сказал в сво- ей траурной речи: “После смерти Ленина смерть Горького — тяжелейшая утрата для нашей страны (имеется в виду СССР, где тогда жил и работал Лукач. — Т.К.) и для человечества”. Нам будет недоставать не только тех произведений, которые могли бы влить в нас свежие силы, но и великого человека: живого сгустка всех подлинных ценностей прошлого, гаранта на- следия в практике социалистического реализма, живого подтверждения для нас и для международной общественности, что пролетарская революция, победа социализма приведут к необыкновенному расцвету культуры <…>. Ушел из жизни наш учитель, наш мастер, наш наставник. <…> Если мы пытаемся теперь понять, что значил <…> Максим Горький <…> мы должны помнить, это не только литературный вопрос. Это вопрос политический (курсив Лукача. — Т.К.) в самом высоком, актуальнейшем смысле слова. Это вопрос определения долга писателя (курсив Лукача. — Т.К.) на современном этапе. На этапе побеждающей пролетарской демо- кратии <…>. Кем был для нас, писателей, Горький? <…> Образцом для подража- ния, мастером, наставником. Все эти слова дают лишь приблизительное представление о масштабности его личности. Если мы хотим найти более точное определение, то не будет ошибкой вспомнить слова Гёте <…> обра- щенные к молодым писателям» [12, с. 5]. Называя Горького мастером и учителем, Лукач дословно цитирует слова немецкого классика из «Слова» о том, что это прежде всего настав- ник, помогающий молодым литераторам овладеть художественным ре- меслом. И в этом смысле Лукач совершенно прав. Слова Гёте действительно 1 Более краткая версия изложенных в очерке мыслей, но пока без привязки к «Слову» Гёте, содержится в некрологе Лукача, опубликованном ранее в «Литературной газете» [3, с. 3]. Текстология. Источниковедение. Публикации / Т.В. Кудрявцева 369 можно применить к Горькому, если вспомнить его гигантскую работу с на- чинающими авторами. Но самое важное у Гёте выражено в последнем предложении, кото- рым завершается абзац: «В этом смысле я ни для кого не был учителем» [10, с. 219]. То есть, по сути, рефлексируя по поводу эпохи классицизма, когда для молодых было важно приобщиться к утвердившей себя школе, усвоить опыт мастеров, показать себя достойным учеником и прочее, он считает не- обходимым напомнить, что с юности не был поборником следования рито- рической традиции. И теперь с высоты прожитых лет имеет право сказать, что «стал для <…> для молодых писателей <…> освободителем…» [10, с. 219] (курсив Гёте. — Т.К.). Не менее важна, однако, в словах Гёте его оговорка «в этом смысле» [10, с. 219]. То есть он ни в коей мере не отказывает себе в пра- ве быть наставником для молодых, по сути объединяя функцию учитель- ства с функцией освободительства. Смысл этой ключевой фразы гётевского «Слова» проясняется по ходу чтения текста. Лукач, сознательно вынося в заглавие слово, выделенное Гёте кур- сивом, строит свою статью не просто на интерпретации смыслов, которые вкладывает классик в понятие «освободитель», но пытается убедить читателя в правомерности использования ключевого слова «Слова» по отношению к личности и творчеству Горького, которое привлекло Лукача еще в юно- сти («История развития современной драмы» / „Entwicklungsgeschichte des modernen Dramas“, «Душа и формы» / „Die Seele und die Formen“, 1911 и др.) и которое он изучал на протяжении всей жизни (см. подробнее: [2, с. 194–206]). Обращение Лукача к Гёте не менее правомерно, поскольку важное место в штудиях Лукача-исследователя и Лукача-мыслителя зани- мал вопрос о характере связи «я и мир» („Ich und Welt“) в системе философ- ских и художественно-эстетических взглядов Гёте2. Лукач не ставит своей целью строчка за строчкой анализировать текст «Слова» на предмет обнаружения в нем лежащих на поверхности параллелей. Его задача — найти наиболее адекватный и выпуклый образ, в котором, как в фокусе, было бы представлено представление его, Лукача, о личности и творчестве Горького. 2 См. на эту тему подробнее изданный в 1913 г. труд Г. Зиммеля «Гёте» (пер. на рус. яз. в 1928 г.), известный и ученику немецкого философа Лукачу, и работу самого Лукача «Гёте и его время» („Goethe und seine Zeit“, 1947). Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 370 Отталкиваясь от допущения Гёте, что тот был не только «наставни- ком», но прежде всего — «освободителем», Лукач несколько смещает акцен- ты, видя суть освободительной миссии, «освободительства» (Befreiertum) [12, с. 5] Гёте прежде всего в том, что он «учил молодых поэтов делать свою жизнь содержательнее, серьезнее» [12, с. 5]. В своей интерпретации Лукач опирается на слова Гёте о том, что «поэтическое содержание — это содер- жание собственной жизни» („Poetischer Gehalt aber ist Gehalt des eigenen Lebens“) [10, с. 220]. О том, что это изречение Гёте для Лукача наиболее су- щественно в его понимании смыслового сращения «учитель-освободитель » и которое, как справедливо отмечает автор «Освободителя», есть «итог» [12, с. 5] размышлений Гёте (эти слова действительно появляются ближе к концу «Слова»), свидетельствует то, что Лукач цитирует эти слова в на- чале своей статьи, тем самым не стремясь в точности следовать ходу мысли Гёте. И не только. Что имел в виду Гёте, называя себя освободителем? Молодые писате- ли, полагает он, основываясь на понимании гениальности (оригинальный гений / Originalgenie) в искусстве «Бури и натиска», осознали на его приме- ре, что «художник в своем творении вынужден исходить из своих внутрен- них потенций, и, как бы он этому ни противился, он всегда будет выражать только самое себя» [10, с. 219]. Это признание, сделанное на закате жизни немецкого классика, чрезвычайно важно, поскольку свидетельствует о не- изменности выбранного им в начале творческого пути вектора во взглядах на искусство. Для Гёте важны не любое самовыражение, не оригинальность сама по себе. Успех творчества, а вместе с тем и значение самого художни- ка определяются, по его мысли, в первую очередь способностью художника признать себя самодостаточной творческой личностью, вмещающей в себя не менее самодостаточный внутренний мир, достойный явиться всем. И далее «учитель» Гёте переходит к «практическим советам». Молодому поэту, убежден классик, «надлежит познавать себя, уметь судить себя» [10, с. 219], не полагаясь на посторонние, внешние ориенти- ры. Оставаясь в русле своих художественных исканий, Гёте уточняет, чем определяется неповторимость истинной поэзии, призывая молодых писать лишь о том, что живет и развивается, в чем нет косности, а есть созидание. Казалось бы, прерывая логику повествования и неожиданно вновь возвра- щаясь к вопросам поэтики, он советует молодому поколению «заняться са- Текстология. Источниковедение. Публикации / Т.В. Кудрявцева 371 монаблюдением», поскольку владение формой («достигнув определенного навыка в ритмической организации текста» [10, с. 220]) есть для Гёте один из способов совершенствования содержательной стороны произведения. За этим следует итоговая фраза рассуждений Гёте, из которой сле- дует, что «поэтическое содержание — это содержание собственной жизни» [10, с. 220], и которую Лукач приводит в начале своей статьи. Какой вывод можно сделать? Во-первых, Гёте не противопоставляет содержание и форму, но рассматривает их в единстве, устанавливает между ними причинно-следственную связь, не умаляя значения ни того, ни дру- гого. Во-вторых, ключевое слово в формуле Гёте — «собственный» (eigen). Выводя поэтическое содержание из содержания собственной жизни ху- дожника, Гёте подчеркивает, что творец в равной степени есть всевластный хозяин и собственной судьбы, и своего вымышленного (художественного) мира, а потому ему, по Гёте, надлежит знать, что может негативно сказаться на качестве произведения, и не поддаваться соблазну безосновательного са- молюбования. Другими словами, подчеркивая значение свободы художни- ка как в выборе содержания, так и формы создаваемого произведения, Гёте не склонен к волюнтаристскому абсолютизированию своего творческого кредо. Более того, классик предупреждает: «Заявить о собственной свобо- де — большая претензия» [10, с. 220], поскольку это решение предполагает желание художника «властвовать над самим собой» [10, с. 220]. То есть са- мостоятельно, как ранее наставлял Гёте, не прибегая к чужим ориентирам, определять собственный вектор развития. Риторический вопрос Гёте, кото- рым завершается предложение («а кто на это способен?» [10, с. 220]), пред- варяет следующий совет молодым авторам, живущим в эпоху, свободную от диктата нормы и (как ранее отмечено в тексте «Слова», см.: [10, с. 219]) богатую художественными достижениями. Главным индикатором, позво- ляющим творческой личности, которая вырабатывает собственный стиль, оценить правильность сделанного выбора, всякий раз будет присутствие в произведении не просто следов личного жизненного и творческого опыта, но свидетельств влияния последнего на развитие творческого потенциала художника, ибо только так этот опыт станет неповторимым проявлением всеобщей жизни, обогащающим ее содержание. Лукач, процитировав итоговое, как он подчеркивает, суждение Гёте о характере поэтического содержания и оставив при этом без внимания Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 372 ключевую для Гёте идею о творческом самовыражении художника с опорой на личный опыт, выраженную в слове «собственный», переходит к вольно- му изложению-интерпретации гётевского высказывания о характере бога- той на художественные открытия литературной эпохи начала второй трети XIX в. Достижения в области версификации, по мнению Лукача, облегча- ли авторам того времени поиски нужных средств поэтического выражения (см.: [12, с. 5–6]). В то же самое время, продолжает автор «Освободителя», это таило в себе «опасность пустой виртуозности, опасность спутать владе- ние литературными формами с настоящей поэзией» [12, с. 6]. При этом, что же, по Гёте, есть настоящая поэзия, Лукач, в отличие от самого классика, не проясняет. Справедливо утверждая, что «иллюзия, будто формальное “ма- стерство” уже есть поэзия, а содержание естественным образом прилагается к таланту, опасна, сродни рабству, от которого Гёте, если следовать его при- знанию, освободил молодых писателей» [12, с. 6], автор «Освободителя» снова ссылается на гётевское понятие «содержание жизни» („Lebensgehalt“): «он (Гёте. — Т.К.) освобождает их (молодых писателей. — Т.К.), указывая на важность содержания жизни» [12, с. 6] (курсив Лукача. — Т.К.). Важное для классика определение «собственный» („eigen“) из «Слова», обойденное вниманием Лукача при первом упоминании слов Гёте, на сей раз вообще опускается, и это еще раз подтверждает, что в намерения автора «Освобо- дителя» не входило следовать логике рассуждений Гёте. Без всякого пере- хода, словно продолжая ссылаться на «Слово», но не упоминая источника, Лукач приводит далее финальные строки («рифмованную сентенцию» [11, с. 217]) Гёте из его заметки «Благожелательная реплика» („Wohlgemeinte Erwiderung“, 1832), своего рода обобщенного ответа на просьбы молодых авторов оценить их дарование: „Jüngling, merke dir in Zeiten, / Wo sich Geist und Sinn erhöht: / Daß die Muse zu begleiten, / Doch zu leiten nicht versteht“ [11, с. 218]. Имеется два перевода этих строк на русский язык: 1. «Юный друг, пусть каждый знает, / Кто в высокий мир проник: / Муза нас сопровождает, / Но она не проводник» [5, с. 579]; 2. «Юноша, запомни время, / Что возвысит дух и мысль, / С музой ты разделишь бремя, / Ею управлять не тщись!» [1, с. 330]. Оба они не отражают точный смысл гётевской цитаты. Он становится понятен, если мы возьмем начало из второго перевода, а конец — из перво- Текстология. Источниковедение. Публикации / Т.В. Кудрявцева 373 го: Юноша, запомни время, / Что возвысит дух и мысль, / Муза нас сопро- вождает, / Но она не проводник (курсив Гёте. — Т.К.). Отталкиваясь от этого четверостишия, в котором Гёте предостере- гает молодых поэтов от того, чтобы всецело полагаться на свое поэтиче- ское вдохновение, забывая о ratio, проще говоря, призывает их помнить о богатстве и уникальности собственной жизни, Лукач хочет уточнить свое понимание (судя по логике изложения) — понятия «содержание жизни». Однако если исходить из того, что следует вслед за четверостишием в статье «Освободитель», его автор еще раз пытается объяснить, в чем, собственно, состоит освободительная миссия Гёте. «Гёте-освободитель становится, та- ким образом, провозвестником культуры жизни» (Kultur des Lebens) [12, с. 6] (курсив Лукача. — Т.К.), пишет он, указывая, что последняя, согласно его, Лукача, логике, лежит в «основе культуры в искусстве и литературе» [12, с. 6]. Далее теоретик марксистской эстетики, не забывая оговориться, что «было бы смешно буквально воспринимать параллель, которая напрашива- ется естественным образом», поскольку всем «известны принципиальные различия эпохи позднего Гёте и современности <…> задач литературы этих периодов» [12, с. 6], переводит ход мысли немецкого классика на язык уже современной Лукачу эпохи. Сформулировав, по его словам, основную идею, лейтмотивом проходящую через рассуждения Гёте, автор «Освободителя» подчеркивает чрезвычайную «актуальность и важность» [12, с. 6] понятия «культура жизни» для современных деятелей культуры и искусства в свете развернувшейся в СССР под эгидой Союза писателей борьбы с формализ- мом. Гёте при этом превращается в соратника Горького, который, как пишет Лукач, «к сожалению, не мог лично участвовать» [12, с. 6] в развернувшейся дискуссии, но в одной из статей (речь идет о статье Горького «О форма- лизме». — Т.К.) написал «с характерной для него откровенностью» [12, с. 6] следующее: «Спор о формализме я, разумеется, приветствую. Со времени съезда литераторов прошло девятнадцать месяцев, и уже давно пора было о чем-нибудь поспорить. Однако мне кажется, что с формализмом покончи- ли слишком быстро. И так как спор этот возник не внутри союза, а подска- зан со стороны, — является сомнение: не покончено ли с этим делом только на словах? Мне кажется, что спор о формализме можно бы углубить и рас- ширить, включив в него тему о формах нашего поведения, ибо в поведении нашем наблюдается кое-что загадочное (цит. по: [7, с. 525]). Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 374 В следующем за этой цитатой комментарии Лукач в духе теории и практики социалистического реализма разъясняет суть освободительной миссии Горького в современной литературе: «Горький видит, как жизнь все более остро ставит вопрос о преодолении пережитков капитализма» [12, с. 6]. Этот вопрос, по Лукачу, тесно связан с «фундаментальной проблемой жизни», которую он и определяет как «культуру жизни» [12, с. 6]. И далее, правда, не подтверждая свои умозаключения соответствующими высказы- ваниями писателя, утверждает: «<…> он (Горький. — Т.В.) видит, что нема- лая часть писателей воспринимает эту фундаментальную проблему жизни, культуры жизни, узко и как чисто специфически литературную» [12, с. 6]. «Что такое литературная культура?» — задает вопрос Лукач. И сам на него отвечает: «Прежде всего: Понимание истинного человеческого ве- личия (курсив Лукача. — Т.К.). Способность видеть человеческое величие повсюду, где оно действительно проявляет себя в жизни, пусть даже пока в скрытых, еще несовершенных, недостаточно ясно выраженных формах. Способность разглядеть возвышение человечества, понять и принять это внутренне. Способность распознать новое, зарождающееся в его самых первых проявлениях» [12, с. 6]. И снова обращается к Горькому, на этот раз к его конкретному высказыванию, «большой речи» на Первом всесо- юзном съезде советских писателей. В ней, пишет Лукач, Горький, крити- куя молодую советскую литературу «главным образом с этой точки зрения <…> сказал: “Мы всё еще плохо видим действительность”» [12, с. 6] (цит. по: [8, с. 322]). Лукач имеет в виду то обстоятельство, что Горький указыва- ет на игнорирование писателями изменений, которые происходят в жизни страны, в самом человеке. При этом, ссылаясь на слова писателя из его вос- поминаний о Леониде Андрееве 1922 г., Лукач подчеркивает, что Горький ведет речь о необходимости точного изображения пусть «некоторых — наи- более редких», но «положительных — явлений действительности» [12, с. 6] (цит. по: [9, с. 388]), и то, что Горький понимает под ними прежде всего «проявления идеально-человеческих чувств», которые, по мнению писате- ля, не «могут произвольно искажаться художником в угоду догмы» [12, с. 6] (цит. по: [9, с. 392]). Далее в своем очерке Лукач расшифровывает, в чем заключаются главные черты базировавшейся на принципах культуры жизни «литера- турной культуры» [12, с. 7] Горького, которыми писатель руководствовался Текстология. Источниковедение. Публикации / Т.В. Кудрявцева 375 в своем творчестве и благодаря чему он стал «величайшим писателем своей эпохи» [12, с. 7]. Среди прочего — это универсальность мировосприятия, объективность versus субъективизм, ненависть к любым проявлениям вар- варства, осознанное и критическое усвоение наследия прошлого, особенно буржуазной культуры, прежде всего в ее декадентско-реакционном изводе, неприятие позиции затворника в «башне из слоновой кости», равно как и «агиток», а также народность, классовый подход, гуманизм и вытекающее из всего этого понимание «человеческого величия» [12, с. 8–9]. Квинтэссенцией рассуждений Лукача о значении Горького в этом смысле служат слова автора «Освободителя» о том, что Горький «органич- но соединяет высшие цели художественного формотворчества с глубочай- шей укорененностью в традициях настоящей, революционной народности, с традициями вершинных достижений мировой литературы» [12, с. 9]. Все вышеперечисленные и приводимые далее в тексте принципы творчества Горького, иллюстрируемые конкретными примерами из разных произведе- ний и жизненных ситуаций писателя, в главном соответствуют, по Лукачу, тезисам Гёте, выдвинутым в «Слове»: близость к жизни, богатый жизнен- ный опыт и умение перевести его в поэтическую плоскость делают Горького в глазах Лукача своеобразным восприемником идей немецкого классика. Весьма важным для понимания адекватности восприятия Лукачем творчества Горького (насколько сторонняя рецепция совпадает с самооценкой — предмет специального исследования) и степени обоснован- ности проведенной Лукачем параллели Гёте — Горький служит следую- щая цитата Лукача: «Горький никогда не сводил поэтическое дарование к проявлению неуемной творческой фантазии, к формальному совершен- ству текста или другим современным приметам “гениальности”. Он всег- да считал себя продуктом собственной работы над собой» [12, с. 10–11]. Важным итогом этой работы, без которой не мог бы сформироваться великий писатель Горький, Лукач видит присущее тому понимание «ис- тинно человеческого» [12, с. 11]. В интерпретации последнего Лукач опи- рается на известную характеристику Л.Н. Толстого, данную Горькому, которую тот приводит в своем очерке «Лев Толстой»: «Ума вашего я не понимаю — очень запутанный ум, а вот сердце у вас умное... да, сердце умное!» [12, с. 11] (цит. по: [6, с. 267]). Слова Толстого кажутся Лукачу недостаточно всеобъемлющими для прояснения образа Горького-учи- Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 376 теля, и автор «Освободителя » в конце своего довольно пространного пассажа, посвященного интерпретации толстовской характеристики, считает нужным добавить, что «умное сердце» Горького призвано пре- жде всего помочь другим писателям «правильно постигать человеческое величие этой жизни» и «творчески сопереживать биение этой великой эпохи» [12, с. 13]. Что, скорее всего, отдавая дань жанру и времени соз- дания своего сочинения, заключает Лукач, невозможно без «сталинского внимания к человеку» [12, с. 13], которое демонстрирует в своем творче- стве Горький. Возвращаясь в заключительной части очерка к дискуссии о фор- мализме, Лукач пишет: «Плохое искусство равным образом имеет своим источником жизнь, как и хорошее» [12, с. 14]. Это утверждение не про- тиворечит смыслу гётевского утверждения о том, что «поэтическое со- держание — это содержание собственной жизни», поскольку Гёте имеет в виду не жизнь вообще, но жизнь каждого отдельного индивида, равно как Горький, по Лукачу, связывает конкретную «судьбу отдельного человека с жизнью общества» [12, с. 14]. Лукач даже «уточняет» мысль Гёте, поясняя, какую жизнь тот якобы имеет в виду, а именно: хорошее искусство может рождаться только из «правильной» жизни, а плохое имеет в своей основе «жизнь-ошибку» [12, с. 14]. То есть, по большому счету принимая во вни- мание жизненный опыт писателя, утверждая: «ошибки нашей литературы проистекают из жизни писателей» [12, с. 14], Лукач тем не менее отдаля- ется от Гёте. В отличие от Лукача, классик не только не склонен к вынесе- нию вердиктов, основанных на антитезах «черное-белое» и пр., но и, более того, не переводит свои наставления молодым в плоскость идеологической, политической парадигм, а остается в области эстетического и этико-миро- воззренческого рассмотрения проблемы. Лукач более жестко определяет функцию эстетики и нравственности, подчеркивая, что «за каждым невер- но поставленным вопросом о литературной форме скрыты ошибочность, упрощенность, искаженность <…> мировоззрения человека, которым тот руководствуется в своей жизни» [12, с. 14]. Финал очерка, «уточняя» содержание гётевского понятия «освободи- тель» применительно к Горькому, еще больше уводит от мысли оригинала. Лукач напрямую связывает литературу с борьбой классов: «Литературные битвы наших дней суть составляющие борьбы с пережитками капитализма Текстология. Источниковедение. Публикации / Т.В. Кудрявцева 377 в бытии и сознании человека. Максим Горький был великим зачинателем это- го движения; фактически, он вышел за рамки искусства капиталистической формации. Мы живем в переломное время, и актуальность наследия Горького состоит в том, что он показал нам путь преодоления этих пережитков» [12, с. 14]. И тем не менее, заключает Лукач, «таким образом, он — наш освободитель в духе Гёте» [12, с. 14]. Тема «Творчество Горького в свете идей Гёте» никогда не была пред- метом специального анализа ни в отечественной, ни в зарубежной гумани- тарной науке. Очерк Лукача не предполагал строго научного подхода к за- явленной теме. Он был написан как своеобразная высокоэмоциональная эпитафия в пафосном панегирическом тоне, что соответствовало атмосфе- ре момента и было целиком созвучно мыслям и чувствам автора «Освобо- дителя». На протяжении многих лет сам Лукач касался этой темы, прямо или косвенно высказывая свои мысли по поводу личности и творчества обоих писателей, но никогда не сводил их вместе. Полноценного научного исследования о схожести идей Гёте и Горького об освободительной миссии литератора Лукач не оставил, не сделали этого и другие, пришедшие ему на смену идеологически и политически менее ангажированные исследователи. Но, в частности в предисловии к переводу книги известного немецкого ли- тературоведа К.О. Конради «Гёте. Жизнь и творчество» („Goethe — Leben und Werk“, 1982), известный российский литературовед А.А. Гугнин пи- шет: «Особенно показательно то, что великий пролетарский писатель <…> Гёте <…> рассматривает в орбите идеи свободы и человеческого бунта, столь важной для него самого» [1, с. 14]. В целом можно сказать, что эти слова хо- рошо вписываются в создававшийся на протяжении многих лет в литерату- роведении образ Горького. Сам Лукач выразил эту мысль в своем некроло- ге, опубликованном в «Литературной газете» сразу после смерти писателя. В нем в сжатом виде зафиксированы все важнейшие принципы, которые, по Лукачу, составили смысл жизни и творчества Горького и определили его роль для эпохи, в которую и для которой жил и творил сам Лукач. Приведем этот ныне полузабытый3 документ с некоторыми сокращениями. Главным образом они касаются оценочных, идеологически и политически маркиро- ванных характеристик того времени, а также некоторых фрагментов, име- 3 Почти сразу после появления некролога на русском языке он был опубликован в англо- язычной версии журнала «Интернациональная литература» [13]. Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 378 ющих отношение к конкретному художественному анализу. В целом же этот документ чрезвычайно важен для прояснения мысли Лукача об освободи- тельной миссии Горького в связи с самоопределением Гёте, вынесенным в название статьи Лукача в журнале «Интернациональная литература». Мы выделили курсивом ключевые слова, имеющие непосредственную связь как со «Словом» Гёте, так и с очерком Лукача «Освободитель»: <…> Художественная сила Горького и дело его жизни — это живое воплощение той истины, что революционный пролетариат, и весь народ, освобожденный пролетарской революцией <…> являются <…> наследниками гуманизма и великого искусства. Слово «человек» получило у Горького совершенно новое значение. В пафосе его гуманизма больше и радостной надежды, и гнева, одновременно он светлее и вместе с тем в нем больше ненависти ко всякому рабству, чем у какого бы то ни было из гуманистов прошлого. Светлая радостность этого гуманистического пафоса порождена свя- зью Горького с революционным движением рабочего класса <…>. Для Горького <…> это прежде всего раскрепощение человека, уничто- жение всех пут, связывающих свободное развитие человеческой личности. <…> Молодой Горький умеет видеть колоссальные силы <…> дремлющие <…> в каждом человеке <…>. Он видит, как эти силы восстают против всего, что держит их в унизительном плену. Но он видит так же, как непокорные силы тратятся попусту, как отклоняется, искажается их действие. <…> Горький видит, что революция освобождает индивидуально каждого, кто действительно отдается ей телом и душой, что она делает его настоящим человеком. <…> Пролетарским революционным гуманизмом проникнуто все творчество Горького. <…> Внутренняя насыщенность стиля Горького полностью выражает многообразное содержание мира, им изображаемого <…>. Содержательность произведений заключается в богатстве переплетающихся и находящихся в постоянном развитии характеров. <…> Умственная жизнь персонажей всегда органически вырастает у него <…> из бытия этих персонажей; она имеет столь же индивидуальный ха- рактер, как и их внешность, голос, манеры. <…> Текстология. Источниковедение. Публикации / Т.В. Кудрявцева 379 Он был нашим общим учителем. <…> Горький умел изобразить, как живого, даже обывателя, обесцве- ченного капитализмом. А разве новый глубоко-ценный социалистический человек в произведениях наших писателей не теряет иной раз свой индиви- дуальный облик, не изображается как механический «продукт» определенных общественных условий? <…> Правда, не так легко учиться у Горького <…>. Учиться у Горького — это <…> не чисто литературная задача. Надо учиться у Горького его отношению к жизни, понять, что и поче- му он любил, что он ненавидел и за что ненавидел. Надо понять, как развива- лось его мировоззрение. Надо понять тесную связь между пролетарской ре- волюционностью, пролетарским гуманизмом и реалистическим искусством. Для того, чтобы извлечь полезные уроки из его писательской культуры, надо прежде понять высокую культуру всей его жизни. <…> Горький стал первым классиком социалистического реализма, примером для нас, человеком, указавшим верный путь развития для нашего искусства. <…> Горький умер. Но он остается нашим живым современником, на- шим классиком и учителем, высоким образцом писателя — социалистическо- го реалиста [3, с. 3]. Вероятно, в наше время идеологически окрашенная содержательная пафосность некролога, дополненная не менее пафосным и эмоциональным стилем, представляется анахронизмом. Но в данном случае важно другое. Мысли, выраженные в некрологе, который был опубликован под названи- ем «Великий пролетарский гуманист», позволяют провести прямую связь с вышедшим спустя два месяца «Освободителем». Не возникает сомнений, что уже во время создания некролога Лукач держал в уме имя Гёте (об этом свидетельствует явная перекличка смыслов, выраженных в обоих текстах Лукача), и только ситуация, выбранный в соответствии с ней жанр публи- кации не позволили ему обратиться в ней к сравнению двух значимых для него художников слова. Как известно, имя Горького было широко известно в Германии уже с начала ХХ в., когда он стал для немецких интеллектуалов разных направ- лений воплощением писателя новой эпохи. А начиная с 1920-х гг., на кото- Studia Litterarum /2023 том 8, № 1 380 рые приходится важный период в жизни и творчестве Горького (пребыва- ние в Германии в 1921–1923 гг.), его имя тесно связывается и с литературой нового образца, социалистического реализма, чему немало способствовал Лукач. О том, насколько статья Лукача 1936 г. была известна в кругах пи- сателей социалистической ориентации, свидетельствует, в частности, тот факт, что И.Р. Бехер назвал свою речь по случаю празднования 200-летнего юбилея Гёте в 1949 г. «Освободитель», вложив в нее те же смыслы, кото- рые были заложены в статье Лукача [4]. К сказанному можно добавить, что в несколько сокращенном виде она начиная с 1949 г. до настоящего времени включается немецкоязычными издательствами в состав сборников статей и собраний сочинений философа, впрочем, не подвергаясь какому бы то ни было осмыслению и/или реинтерпретации со стороны критиков и иссле- дователей. Обращение к этой теме кажется нам важным прежде всего в связи с историко-контекстуальным подходом (А.А. Гугнин и др.) к исследова- нию литературного процесса. Ее изучение проливает дополнительный свет на недостаточно изученную страницу творчества Гёте. Идеи немецкого классика включаются в исторический и культурный контекст иной эпохи, в контекст идей, рожденных людьми этой эпохи. Без знания конкретных условий, в которых создавался «Освободитель», невозможно, в частности, понять имеющий место в рецепции Лукача редукционизм в освещении творчества Горького.